- Знаю, - ухмыльнулся Ласло, - хрен с колокольчиками.

- И сам понимаешь, как он этот тинтиннум называл. При гостях, придурок. Ну, и сдали его тут же, свои же соседи.

- Называл - так, что с вороной рифмуется? - уточнил Ласло.

- Да не смешно уже, - вздохнул Копчик, - надоели уже с этой темой, ей-богу. Так ты перерисуешь?

- Этим вечером, - Ласло приосанился, - я дежурю на придворном катании с ледяной горки. Буду трусов придворных на ручки подхватывать. И вывихнутые локотки им вправлять.

- Кто ж тебя туда сосватал?

- Одна дама, - Ласло откинул с лица длинные черные волосы благородным жестом, - честь моя не позволяет назвать ее имя. Но это очень знатная дама. Я вызывал для нее Вельзевула, и Вельзевул входил в мое тело - а далее мне неведомо, что происходило с моим телом и с той дамой, - Ласло демонстративно засмущался, - так вот, амант сей дамы, обер-гофмаршал двора, велел построить на набережной высокую горку и залить ее водой. Не иначе, надеется, что все придворные переломают себе шеи. А госпожа моя добра и милостива - она не хочет лишних увечий, и призвала меня подежурить под страшной горкой.

- Я понял, о ком ты, - догадался Копчик, - поздравляю, говорят, госпожа эта очень красива. Но ты все же перерисуй мне картинку, пока матрос не протух.

Пока Копчик ходил - Аксель переписал начисто протокол и раскладывал пасьянс на закрытом ящике с пыточными инструментами.

-Я думал, только Ласло умеет на картах гадать, - удивился Копчик.

- Я так, балуюсь, - Аксель взял валета червей, - двойственность сих карт меня пленяет. У человека не так - половинки не одинаковы. Здесь, видишь, как в зеркале - что вверху, то и внизу. А человек, бывало, ходит в золоте, смотрит на всех сверху вниз, говорит через губу - а попадает к нам, в зазеркалье, и травой под ногами стелется. А бывает, что мусор человек, пустышка, а у нас в гостях держит себя достойно и здраво, и под пытками тверд. Вот почему?

- Не знаю, я не философ, - отвечал Копчик, - день на дворе, пойдем домой, пока еще кого к нам не принесло. Мне второй смены не хочется.

Когда приятели вышли на улицу - морозный день и в самом деле уже переливался во всей красе. По льду перешли они на другой берег реки, мимо зимних рыболовов и легкомысленных любителей коньков. Вдалеке из полыньи тянули всем миром чьи-то сани. Друзья поднялись на набережную, зашагали к дому по хрустящему снегу.

- Выпьем? - предложил Аксель.

- Выпьем в трактире - там и уснем, - отвечал благоразумный Копчик.

Навстречу по набережной летели сказочные золотые санки. Кони в упряжке были так себе, но санки - чудо как хороши, словно сделаны были для капризной принцессы.

- Ни с кем его не спутаешь, - с долей одобрения произнес Копчик.

Санки поравнялись с ними, и Копчик деликатно, чтобы не схлопотать от кучера хлыста, заглянул в замерзшее окошко - в глубине кареты, весь в белых мехах, дремал прекраснейший золотой кавалер с тонким, матово-белым личиком фарфоровой куколки.

- Что, угадал? - спросил Аксель.

- Он, гофмаршал, - подтвердил Копчик, - поехал горку свою проверять.

- Какую горку? - не понял Аксель.

- Ласло наш сегодня дежурит лекарем на придворном катании, - пояснил Копчик, - гофмаршал, не иначе как из вредности, велел построить изо льда высочайшую горку, и сегодня все придворные с нее покатятся. Ласло надеется, что многие переломают шеи.

- Так сам же гофмаршал первый и переломает, - удивился Аксель.

- Может, ему такое нравится.

Приятели собрались было пройти насквозь через птичий рынок - до дома оставалось рукой подать - но какое-то замешательство, смятение в окружающем их пространстве не позволило им пройти прямо. Перед птичьими рядами стояла карета, с приоткрытыми дверцами, но по виду - вполне исправная. Возле кареты переминались с ноги на ногу два дюжих гайдука и кучер - охраняли. Чуть поодаль полицейский патруль отваживал от торгового ряда прохожих - велел поворачивать прочь. Торговцы в ряду замерли над своим товаром в неподвижных величавых позах, со значительными лицами. Битая дичь разложена была с растопыренными крыльями, словно нарочно.

- Узнаешь цвета? - кивнул Аксель на мундиры гайдуков.

- Бюрен?

- Бюренша. Давай обойдем, заглянем - ты, наверное, прежде такого и не видал.

Друзья обошли карету, поздоровались с патрульными. Отсюда, с другой стороны торгового ряда, видно было, что из открытой дверцы кареты высунулась нарядная дама и что-то стремительно, даже воинственно рисует на белом листе, трепещущем на планшете. За ее спиной две девки, арапка и какая-то косоглазая, споро подавали художнице карандашики и губочки и забирали ненужное.

- Она что - рисует? - изумился Копчик, - Графиня фон Бюрен - рисует?

- Графиня плетет гобелены, - поведал Аксель, - она по рождению принцесса или маркиза, таким не положено самим писать картины. Но сюжеты для гобеленов она зарисовывает прямо на улицах, и тут ее благородные родственники бессильны.

Графиня, супруга всесильного царского фаворита фон Бюрена, хищно взглядывала от мелового листа - на свои застывшие модели, и лицо ее было бледным и острым, как нож, как молодая луна. Как лик невиданной девы на спине у мертвого матроса.

- Я прежде слышал, что графиня безобразна, - задумчиво проговорил Копчик, вглядываясь в этот бледный лик с насупленными, четкими, как стрелы, бровями, - И что граф Бюрен не любит ее и кричит на нее при всех...

- Тсс, не на улице, - одернул его Аксель, помахал патрульным и потащил товарища за собою, домой. Копчик шел за ним, как сомнамбула, и все оглядывался назад, на прекрасную художницу.

- Ты не слушай дураков, - сказал Аксель уже у самого дома, - может, граф Бюрен и кричит на нее - из ревности. Графиня в таком же фаворе, что и он, только не выставляет себя напоказ. Про нее не сочиняют песен. Разве она безобразна?

- Конечно же, нет! - горячо воскликнул Копчик.

Они подошли к дому, поднялись на крыльцо. Собака Нюшка выскочила из сеней, припала на передние лапы, завиляла хвостом.

- Мы дома, Марья Карповна! - прокричал хозяйке из сеней Аксель - Ушицы бы нам! Да с расстегаями! И шкалик!

- Как же живут они? Ревность сожрет... - вполголоса недоумевал Копчик.

- Соблазняешь ты меня, - проворчал Аксель, - грешить против первого пункта. Видать, веселее им в паре работать. Как татям на рынке...Я философ, но не знаю, как люди втроем живут. Вроде меняются, дежурят при ее величестве по очереди, она принцесса, он злодей, вот и не приедаются никогда. Поэтому на нумер один никто из нас и не ставит...

Перед самой полуночью, когда друзья уже видели седьмой сон, в окошко постучали.

- Сгинь, ирод! - заорала в сердцах хозяйка и постояльцев разбудила. Копчик пошел открывать и впустил румяного, веселого Ласло.

- Лень тебе, что ли, в крепость идти? - догадался Копчик, - или под лед провалиться боишься?

- Братцы... - захлебываясь, начал Ласло горячим шепотом - хозяйка не спала, подслушивала, - тут такое...

Сонный Аксель уселся на постели, Копчик и Ласло придвинули стулья и расположились около него кружком.

- Ну, рассказывай, - прошептал Аксель, - кого на горке словил?

- Ну, слушайте, - как сказку, стал рассказывать Ласло, - знаете поговорку - доносчику первый кнут? Впрочем, это не совсем подходит...

- Давай, не тяни!

- Так вот, вся эта шушера поднялась на гору, а съезжать боятся. Ее величество велели ехать первым самому гофмаршалу, который и выдумал эту горку строить. Я думал, он струсит - он такой, - Ласло поморщился, - соплей перешибешь. Но он лишь рассмеялся, сел в санки и был таков. Внизу упал, конечно, но я его поймал, оттащил в сторону вместе с санками, и тут остальные расхрабрились - понеслись. У гофмаршала шишка, парик и шляпа с него слетели, но он только смеется - мол, государыня ему за потеху денег отсыплет, а то он в долгах как в шелках. А я смотрю на него - он все по-французски щебечет, что твой кенар - и кого-то он мне напоминает. Парик его белый слетел, а свои волосы у него черные, и голос - вроде бы тихий, но такой, что аж мурашки по спине. Тут еще один калека нарисовался, я к нему, а сам все думаю, где я мог видеть гофмаршала. Все-таки гофмаршал не пекарь, фигура приметная, где попало не шляется.