Пропуск для Барри Виктор заказал заранее и предусмотрительно предупредил вахтёра о том, что посетитель может явиться раньше, чем пригласивший его журналист. Предосторожность оказалась нелишней. К моменту появления Виктора Баррет уже около часа ждал его в пустой корреспондентской. Отлично. Значит, не придётся тратить время на интернет-сёрфинг.

— Что тебе говорит словосочетание «роковой поединок»? — забыв поздороваться, спросил Виктор, прежде чем рухнуть в кресло за своим рабочим столом.

Барри удивился, но всё же ответил сразу:

— Были такие сражения в древности. Ещё до того, как Белоомут запечатали. Два человека сражались насмерть. Буквально. На глазах у зрителей. Иногда так межгосударственные споры решали, но это совсем уж давно. Потом какое-то время было такое… развлечение, — Баррет поморщился, всем своим видом выражая отношение к такого рода забавам. — Арена, которая в Белоомуте, часто как раз для таких поединков служила. А почему ты вдруг этим заинтересовался?

— Гладиаторские бои… — пробормотал Виктор вместо ответа.

— Что?

— Гладиаторские бои. Неважно. Какой же я идиот!

Он оттолкнулся ногами от пола и прямо на кресле подъехал к соседнему столу. Дёрнул верхний ящик, заглянул в него разочарованно, открыл второй, но искомое обнаружил лишь в самом нижнем. У Пита всегда была какая-нибудь заначка для успокоения нервов. Вот и сейчас в ящике под несколькими старыми газетами лежала непочатая бутылка бренди. Достаточно приличного, к слову.

«Извини, приятель, — подумал Виктор, выкручивая пробку. — Я возмещу».

Нужно было учить матчасть. Когда-нибудь в мемуарах он напишет поучение для потомков: готовя торжественную речь в чужом мире, убедись, что громкая формулировка не является каким-нибудь местным термином. А то рискуешь угодить в неприятности.

Не став искать бокалы или другую подходящую посуду, журналист глотнул бренди прямо из горла и протянул бутылку Баррету. Тот отрицательно качнул головой.

— Да что случилось-то?

— Неважно, — повторил Виктор и отставил «успокоительное» в сторону. — Из новостей узнаешь. Зачем ты хотел встретиться?

Баррет приехал в Миронеж рано утром с одной-единственной целью — получить новые материалы для своего исследования. После появления Виктора в Зимогорье учёный возобновил работу над диссертацией, несмотря на то, что о публикации этого научного труда по-прежнему не могло быть и речи. Увлечённый исследователь старался об этом не думать, утешая себя тем, что работает на благо грядущих поколений, которым не будет дела до истории конкретного учёного и конкретного межпространственного путешественника.

Весь день Барри провёл в научной библиотеке Центрального университета Миронежа, а вечером явился к главному объекту своего исследования с контрольным опросом. С момента появления Виктора в Зимогорье прошло полгода, и нужно было кое-что проверить.

— Расскажи о своей прошлой жизни, — попросил Баррет. — О твоём мире.

Виктор удивлённо нахмурился.

— Я же тебе уже всё рассказывал, чуть ли не в первый день как сюда попал. Ты что, записи потерял? — спросил он с издёвкой.

Барри покачал головой.

— Не потерял. Даже с собой привёз. Но это формальная часть исследования: хочу проверить, как пребывание в чужом мире влияет на память, — пояснил он.

Виктор кивнул без особого энтузиазма и начал рассказывать:

— Мой мир… — он запнулся и странно усмехнулся. — На самом деле он давно уже не мой, но какая разница? Тот мир очень похож на этот, но в нём нет магии…

Глоток крепкого алкоголя на пустой желудок и без закуски развязал журналисту язык. Виктор рассказывал о покинутом мире подробно и обстоятельно: говорил о государственном делении, о политическом устройстве, о военных конфликтах, о родной стране — великой, уникальной, удивительной и немного странной, как, впрочем, любая страна, если посмотреть на неё повнимательнее…

Рассказ ничуть не противоречил заметкам, которые Барри делал полгода назад, но по мере приближения к жизни самого Виктора парадоксальным образом терял краски и становился менее подробным. О родном городе журналист говорил мало, а название газеты, в которой работал, и вовсе не смог вспомнить.

— «Наш край»… — Виктор помотал головой, споря с самим собой. — «Наш регион»… Нет, как-то по-другому…

Он был озадачен куда больше Баррета, торопливо строчившего в своём толстом потрёпанном блокноте.

— А семья? — спросил учёный, не отрывая взгляда от строчек. — Расскажи мне о своей семье.

— У меня нет семьи, — неуверенно произнёс Виктор. И, чуть помолчав, спросил совсем уж глухо: — У меня была семья?

Барри поднял глаза. Журналист смотрел на него с непередаваемой смесью страха и надежды во взгляде. Учёный не сразу решился ответить.

— Да. У тебя была семья.

Виктор помолчал. Потянулся за бутылкой, щедро отхлебнул бренди, поморщился. И только потом потребовал:

— А теперь ты расскажи мне о моей семье.

Виктор не спал. Невозможно всерьёз назвать сном эту мешанину из навязчивых мыслей, смутных видений и обрывков отредактированной памяти. Рассказ Барри скальпелем пропорол невидимую пелену, скрывавшую от Виктора прошлое. Так рвётся полупрозрачная плёнка под толстой кожурой граната, открывая скопление кроваво-алых зёрен. Он, оказывается, успел забыть их вкус…

Виктор вспомнил какие-то выборы. Кого и куда избирали — неважно. Главное — шумный день в редакции, а потом не менее суматошная ночь. Постоянные сводки избиркома под коньяк, конфеты и сплетни. Про «нашего», которого продвигали всеми правдами и неправдами. Про соперников, которых аккуратно, но методично «топили» весь последний год… И наш-то, конечно, тот ещё упырь, но те-то — вурдалаки похуже, честное пионерское! Вадик так и сказал: «Честное пионерское!» Ударил себя кулаком в грудь и запил восклицание буржуйским коньяком, привезённым месяц назад с загнивающего Запада…

Виктор заворочался, перевернул горячую подушку, уткнулся щекой в приятную прохладу.

Он вспомнил своё первое настоящее свидание. Эффектный, хоть и неуместный в пиццерии «взрослый» костюм, который Виктор (тогда ещё Витя, Витёк, Витус) совершенно не умел носить. Конец мая. Измученные жарой цветы в потных руках. Он так и не рискнул раздеться до рубашки, застеснявшись взмокшей под плотным пиджаком спины. Лицо девушки стёрлось. Вспоминались только вульгарный макияж, пытающийся скрыть неловкую неопытность, да смелый вырез платья. Виктору было шестнадцать. Его всё устраивало.

Журналист встал, дошёл до кухни, глотнул ледяной воды и вернулся в постель.

Он попытался восстановить в памяти образ матери.

Нежные руки, всегда готовые обнять и защитить. Светящиеся любовью глаза… Нет, не то. Шаблон, подкинутый воображением.

Усталое, будто слегка помятое и выцветшее лицо. Сутулая спина, согнувшаяся под бременем забот… Нет, снова чужое, прилетевшее невесть откуда.

Где-то там, за клочковато-серой пеленой, скрывалось его настоящее прошлое. Так близко, а всё равно не достать, не вернуть.

Виктор дотянулся до телефона. Не вставая, набрал номер Баррета.

— А меня из того мира тоже стёрли? — спросил без приветствия.

— Что?

Три часа ночи — не лучшее время для серьёзных вопросов.

— Вот ты говоришь, что у меня была мама, — мрачно объяснил Виктор. — Меня из её памяти удалили? Или она живёт там одна и до сих пор не знает, куда пропал её сын?

В голове всё ещё шумел алкоголь. К горлу подкатывал пьяный бабский всхлип.

— Не знаю. — Голос Барри звучал растерянно и виновато, будто учёный был лично причастен к тому, что его друг остался без прошлого. — Я правда не знаю.

Виктор выждал несколько дней, наблюдая за эффектом от своей невольной выходки. Новость прочно обосновалась в топах и на первых полосах. Телефон Иномирца разрывался от звонков, электронная почта захлёбывалась вопросами. Виктор отмалчивался. Он хотел убедиться, что продажи билетов на финал «Грани возможного» остановятся, а потом во всеуслышание объявить, что громкое заявление было шуткой. Провокацией. Социальным экспериментом. Он будет выглядеть глупо, но это лучше, чем угробить собственное детище. В конце концов, кроме этого проекта у него здесь ничего нет.