— Гарри О, мой бедный малыш Гарри! Почему ты не отвечаешь мне, сынок? — Для нее он так и остался навсегда малышом.

— Потому что не могу, — хотел он ответить ей, но не посмел, не осмелился сделать это даже во сне. Однажды он уже попытался поговорить с ней, придя на берег реки, и слишком хорошо помнил, к чему это привело. Он отправился туда буквально через час после своего возвращения в Боннириг, в дом, который когда-то принадлежал его матери, а потом Виктору Шукшину. Шукшин утопил ее подо льдом, а затем позволил течению унести ее тело сюда, к излучине замерзшей реки, где оно опустилось на дно и его скрыли водоросли и ил. Здесь она и оставалась до той самой ночи, когда Гарри заставил ее подняться, чтобы свершить месть. И после тело ее вновь мирно упокоилось на дне, постепенно разрушаемое водой, уносимое по частям. Но дух ее все еще пребывал на месте.

Он был здесь и тогда, когда Гарри, как множество раз прежде, пришел на берег реки и сел, вглядываясь в спокойную черную глубину, в тихо журчащую возле зарослей тростника у постепенно разрушающегося глинистого берега воду. День был в разгаре. Тропинки вдоль берега, по которым давно никто не ходил, заросли сорной травой и кустиками куманики, в тенистых ивах и колючем терновнике пели птицы.

Помимо его дома неподалеку стояли еще три. Два из них, располагавшиеся посреди обширных, обнесенных стенами садов, спускавшихся к самому берегу реки, находились на довольно большом расстоянии друг от друга. Оба они давно пустовали и постепенно разрушались. Третий дом, стоявший рядом с домом Гарри, уже несколько лет как был выставлен на продажу. Время от времени появлялись какие-то люди, осматривали его и уходили, качая головами. Апартаменты нельзя было назвать ни фешенебельными, ни престижными. Место было чересчур пустынным, уединенным, но именно это и нравилось Гарри. Он привык беседовать здесь с матерью, не опасаясь, что его кто-либо увидит и обратит внимание на то, что он бормочет себе под нос, на первый взгляд, нечто совершенно бессмысленное.

В тот раз он даже не подозревал, что может его ожидать. Знал только, что беседовать с матерью ему запрещено и что, в случае если он нарушит запрет, наложенный на его экстрасенсорный разум, его постигнет кара. Единственным методом, которым не воспользовались в отделе, был кислотный тест — он сам не захотел этого. Тогда отделом руководил Дарси Кларк, дар которого не позволял ему оказывать давление на Гарри или на кого-либо из его друзей.

Но здесь, на берегу, дух его матери, дух той невинной и наивной девушки, какой она когда-то была, не в силах был противиться желанию поговорить с сыном.

Поначалу вокруг царила тишина, слышалось лишь тихое журчание воды да пели птицы. Но прошло немного времени — и присутствие Гарри было замечено.

— Гарри? — раздался у него в голове задыхающийся от волнения голос. — Гарри, это ты, сынок? О, я знаю, что это ты! Ты вернулся домой, Гарри?

Вот и все, что она успела ему сказать, но и этого оказалось достаточно.

— Мама! Не надо!

Он вскрикнул и, вскочив на ноги, помчался вдоль берега, чувствуя, будто в голове его кто-то устроил фейерверк и огненные искры впиваются в ткани его мозга. И только тогда он понял, что сделал с ним Обитатель.

"Ты испытаешь такие ужасные муки, что никогда не осмелишься повторить это снова”. Это была угроза, которую привел в исполнение его сын-вампир. Точнее, даже не он сам, а те постгипнотические приказы, которые он оставил в разуме Гарри, внедрил в его мозг.

Ночь застала Гарри лежащим в высокой траве на самом краешке берега. Он медленно, испытывая невероятную боль, приходил в сознание. Теперь у него уже не оставалось никаких сомнений в том, что в этом мире он перестал быть некроскопом. Никогда больше он не сможет вести беседы с мертвыми. Во всяком случае сознательно.

Но во сне?..

— Га-а-а-а-рри!.. — снова и снова звал его голос матери, эхом разносясь в бесконечных и пустых лабиринтах его сна. — Я здесь, Гарри, здесь! — И, прежде чем он сам успел это осознать, Гарри повернулся, прошел сквозь одну из дверей и вновь очутился на берегу реки, на этот раз освещаемом лунным сиянием. — Это ты, Гарри? — в тихом голосе матери слышалось сомнение, словно она не осмеливалась поверить в то, что сын рядом. — Неужели ты и в самом деле пришел ко мне?

— Я не могу ответить тебе, мама, — хотел было сказать Гарри, но вынужден был промолчать.

— Но ты и так уже ответил мне, Гарри, — возразила она. И он знал, что это была правда, ибо мертвые не нуждаются в словах, произнесенных вслух. Если ты обладаешь соответствующим даром, достаточно произнести слова мысленно.

Гарри скорчился на берегу, почти приняв позу ребенка во чреве матери, сжал руками голову и замер в ожидании боли... Но боли не было!..

— Ах Гарри, Гарри, — тут же отозвалась мать. — Неужели ты мог подумать, что после всего, что произошло в тот раз, я смогу намеренно причинить тебе новую боль или позволить тебе сделать это самому себе?

— Мама, я... — он сделал новую попытку, поднимаясь на ноги и дрожа от ожидания боли, — я не понимаю!..

— Не правда, ты все отлично понимаешь! — с досадой, нетерпеливо воскликнула она. — Конечно же, понимаешь! Ты просто забыл. Ты каждый раз обо всем забываешь, Гарри.

— Забыл? Что забыл, мама? Что я забываю каждый раз?

— Ты забываешь, что в своих снах бывал здесь уже много раз. То, что сделал с тобой мой внук, не имеет здесь никакого значения. Вот о чем ты забыл и о чем забываешь каждый раз! А теперь позови меня, Гарри, помоги мне подняться, чтобы я могла немного прогуляться рядом с тобой и побеседовать.

Неужели он действительно мог разговаривать с ней в своих снах? Он часто делал это прежде, независимо от того, спал он или бодрствовал. Но теперь все изменилось.

— Все как прежде, сынок. Только каждый раз тебе приходится напоминать об этом.

И вдруг послышался другой голос. Он не принадлежал его матери, он звучал скорее не во сне, а где-то в закоулках памяти...

— Ты не имеешь права сознательно беседовать с мертвыми. А если заговорят с тобой они, ты должен немедленно забыть все, что они тебе скажут. В противном случае тебя ждет кара...

— Это голос моего сына, — вздохнул Гарри, наконец начиная понимать. — Сколько же раз мы разговаривали с тобой, мама? Я имею в виду — с тех пор как беседы эти стали причинять мне боль?

В тот момент, когда она собралась было ответить, Гарри позвал ее наверх. Она поднялась из воды, протянула к нему руку и, держась за него, выбралась на берег — такая же юная, как в тот день, когда умерла.

— Дюжину раз, а быть может, двадцать... или пятьдесят, — она мысленно пожала плечами, — трудно сказать, Гарри. И всегда так трудно пробиться к тебе. Ах, как мы скучаем без тебя, Гарри.

— Мы?

Он взял ее за руку, и они пошли по темной тропинке, тянувшейся вдоль берега реки, освещенные лунным светом, пробивавшимся сквозь бегущие по небу клочковатые облака.

— Да, я и все твои друзья — весь сонм мертвых. Не менее ста из них жаждут вновь услышать твой тихий и нежный голос, сынок, а миллионы других — узнать то, что ты сказал, а всех остальных интересует, как ты живешь и что с тобой происходит. А я... что ж... я теперь являюсь чем-то вроде оракула. Ибо они знают, что я — единственная, кому позволено с тобой беседовать и с кем ты разговариваешь чаще всего. Во всяком случае, так было раньше...

— Ты заставляешь меня чувствовать, что я утратил прежнее доверие, нарушил какие-то обязательства. Но они никогда не существовали. Все не так. Я ничего не могу поделать, но отныне я не могу беседовать с тобой. Вернее, я не помню, когда и о чем мы разговаривали. А почему ты говоришь, что ко мне теперь трудно пробиться? Ты позвала меня — и я пришел. Что же в этом трудного?

— Но ты не всегда приходишь, Гарри. Иногда я чувствую, что ты где-то рядом, зову тебя, но ты исчезаешь. И с каждым разом ждать приходится все дольше, как будто ты потерял к нам интерес или вовсе забыл о нас. Или мы стали для тебя той самой привычкой, с которой ты теперь решил... расстаться?..