— Господи! Да я бы ни за что на свете не хотел бы сейчас оказаться на месте Гарри Кифа!..

Гарри проснулся с ощущением того, что произошло нечто страшное, что случилось это далеко, но, тем не менее, было ужасным. В ушах его продолжали звучать нечеловеческие вопли, а перед глазами полыхало ревущее пламя. Однако, сев в кровати, он понял, что вопли издавали окрестные петухи, будя всю округу, а пламя было ничем иным, как ярким сиянием солнца, заглядывающего в обращенные на восток окна.

Теперь, когда он окончательно проснулся, до него донеслись совсем другие звуки: звон тарелок во время завтрака, шум и запахи из кухни, где готовили пищу.

Гарри встал, умылся, побрился и быстро оделся. Он уже готов был спуститься вниз, но вдруг услышал странно знакомое поскрипывание, стук колес, подпрыгивающих на неровностях дороги и тихий звон лошадиных копыт. Он подошел к окну и выглянул, чтобы узнать, в чем дело, но был весьма удивлен тем, что солнце словно жаром обожгло ему руки. Гарри нахмурился. Золотистый солнечный свет раздражал его, вызывал непонятный зуд.

По дороге друг за другом двигались четыре или пять повозок, запряженные лошадьми. Цыгане, странники... Они направлялись в сторону видневшихся вдалеке гор, и Гарри ощутил странное родство с ними, ибо эти горы и для него были конечной целью путешествия. Сумеют ли они пересечь границу? Позволят ли им сделать это? Это будет весьма странно, поскольку Чаушеску никогда не питал особой симпатии к цыганам.

Гарри смотрел, как они проезжали мимо, и туг заметил, что последняя повозка украшена погребальными венками и причудливыми похоронными гирляндами, свитыми из виноградных лоз и чеснока. Маленькие Зранан Ламли окна повозки были плотно зашторены, а рядом с нею шли одетые в черное женщины с опущенными головами. Все они беззвучно плакали. Эта повозка, догадался Гарри, была ни чем иным, как катафалком, а лежавший внутри нее человек умер совсем недавно.

Гарри, испытывая симпатию и жалость, обратился к нему на языке мертвых:

— С вами все в порядке?

Мысли неизвестного текли спокойно и были лишены тревоги и волнения, однако при вторжении в них Гарри он вздрогнул.

— Вам не кажется, что с вашей стороны не слишком-то вежливо вот так, непрошено нарушать мой покой и уединение.

— Извините меня, — смущенно ответил Гарри, — но я очень беспокоился о вас. Судя по всему, все произошло недавно, а... не многие могут столь стойко переносить это.

— Вы говорите о смерти? О, я ожидал ее уже очень давно. Вы, должно быть, тот самый некроскоп?

— Вы обо мне слышали? Но тогда вы должны знать, что я никогда не бываю груб, а если иногда и невежлив, то непреднамеренно. Но мне и в голову не приходило, что слух обо мне дошел до кочевого народа. Мне всегда казалось, что вы существуете сами по себе, отдельно от других народов. То есть я хочу сказать, что ваш образ жизни не всегда соответствует... нет, не об этом я собирался говорить с вами. Наверное, вы правы: я вел себя невежливо по отношению к вам.

— Я прекрасно понимаю, что вы имеете в виду, — усмехнулся умерший. — Но мертвые есть мертвые, Гарри, и раз уж они получили возможность поболтать друг с другом, они, конечно же, болтают! Им остается только вспоминать, не имея возможности связаться с кем-либо из мира живых. За исключением вас, Гарри. А это неизбежно приводит к тому, что и сами вы становитесь темой для разговоров. А потому я, конечно же, слышал о вас, Гарри.

— Вы очень знающий человек, — сказал ему Гарри, — и очень мудрый, как мне кажется. Значит, вы не считаете смерть большим несчастьем. То, что происходит с вами при жизни, продолжится и после смерти. Все проблемы, волновавшие вас, когда вы были живым, и которые вы не успели решить до конца, вы сумеете обдумать теперь, когда вы умерли. Вы найдете ответы на все свои вопросы.

— Вы пытаетесь успокоить меня, облегчить мое состояние, и я это очень ценю, — ответил умерший, — но, поверьте, в этом нет никакой нужды. Я был уже стар, и кости мои устали, а потому я был готов к смерти. И сейчас я на пути к своим родным местам у подножия гор, где меня радушно встретят мои предки — Странники. В свое время они так же, как и я, были цыганскими королями... Я тоже был им. Мне бы очень хотелось услышать из первых уст историю моего народа. И думаю, что за такую возможность я должен поблагодарить именно вас, ибо без вас они лежали бы без движения в своих древних могилах, похожие на высушенные семена, в которых заложены все цвета и формы, но которые не в силах воплотить их в жизнь. Ведь для мертвых вы все равно что дождь в знойной пустыне.

Процессия уже поворачивала за угол, и Гарри высунулся подальше из окна, чтобы не упускать из вида катафалк.

— Мне было приятно познакомиться с вами, — сказал он вслед процессии. — Поверьте, если бы я знал, что вы цыганский король, я отнесся бы к вам с гораздо большим почтением.

— Гарри, — донеслись до некроскопа высказанные на языке мертвых мысли старого цыгана, казавшегося теперь обеспокоенным, — вы кажетесь мне человеком редким и необыкновенным: вы добры, полны сострадания и сочувствия, по-своему мудры, несмотря на молодость. И вы сказали, что признаете мою мудрость и накопленный опыт. Вот почему я хочу попросить тебя принять один мой совет, настоятельный совет старого Странника, короля цыган. Иди куда угодно, но только не туда, куда ты направляешься сейчас. Делай все, что угодно, но только не то, что намереваешься сейчас сделать.

Гарри был обескуражен и не на шутку встревожен. Цыгане обладают весьма необычными талантами и способностями, и даже мертвые, в том числе умершие недавно, они не лишены этих талантов. Не говоря уже о мертвом цыганском короле!

— Вы предсказываете мне судьбу! Давно я не вкладывал серебряную монету в цыганскую ладонь, не крестил ее серебром.

— Да, серебром... — немедленно отозвался старый цыган. — Никогда уже моим ладоням не коснуться его! Но, будь уверен, оно тяжестью лежит на моих глазах. Перекрести серебром себя, Гарри! Перекрести им себя!

В душе Гарри на смену удивлению пришли подозрения. Что известно этому старику? Что может быть ему известно, и что он хочет ему сказать? Гарри не пытался скрыть свои мысли, и цыганский король сумел их прочесть.

— Я и сказал тебе слишком много, — произнес он в ответ. Кое-кто может счесть меня предателем. Ну и пусть они думают так! Ты совершенно прав: я стар, я мертв и потому заслуживаю снисхождения. У меня еще есть возможность получить прощение. Но ты был добр ко мне, а смерть поставила меня выше страха за свое доброе имя.

— Ваши предостережения звучат зловеще, — сказал ему Гарри, но ответа не получил. Только маленькое облачко медленно оседающей дорожной пыли свидетельствовало о том, что здесь только что проехали повозки, теперь уже окончательно скрывшиеся из вида.

— Мой путь предопределен! — крикнул им вслед Гарри. — И я должен следовать ему!

До него донесся вздох... лишь один вздох...

— И тем не менее я благодарю вас, — также со вздохом ответил Гарри, слегка ссутулившись. — Прощайте!

Он ощутил, как старик медленно и печально покачал головой...

В одиннадцать часов утра Гарри расплатился и покинул гостиницу “Саркад” в Мезоберени. Остановившись на обочине дороги, он стал ждать такси. В руках он держал только портплед, в котором было немного вещей: спальный мешок, подробная карта района и пакет с сэндвичами, приготовленными для него дочерью владельца гостиницы.

И без того горячее солнце, казалось, пекло еще сильнее, проникая сквозь пыльные стекла старого драндулета. Оно сжигало кисти рук Гарри, отчего на них появилось нечто вроде потницы. При первой же возможности он попросил остановиться и в деревушке под названием Бекеш купил себе соломенную шляпу с широкими полями.

От Мезоберени до того места неподалеку от румынской границы, куда направлялся Гарри, было около двадцати километров. Прежде чем отпустить шофера такси, он проконсультировался с ним, чтобы проверить, насколько точна его карта, и действительно ли до пограничного пункта Гьюла осталось два или три километра.