– Оставьте. Я потом посмотрю, – Николай Мефодьевич и не подумал отрываться от своих бумаг. – Алла Андреевна читала?

– Нет.

Нефедов удивленно вскинул глаза:

– Оставьте.

Вместо того чтобы, как ожидалось, встать и уйти, Сахая решительно села на стул:

– Николай Мефодьевич, хорошо бы, если эта статья пошла в следующий номер. Извините, именно поэтому я поспешила показать ее вам сразу, минуя ответсекретаря.

Лицо «воеводы» побурело: такое поведение сотрудника газеты выходило за рамки. Не пользуется ли она тем, что – жена секретаря райкома? Но, увидев в глазах Сахаи не вызов, а мольбу, вздохнул и придвинул статью к себе.

С трепетом Сахая наблюдала за редактором. Сначала его глаза скользили по строчкам с холодным безразличием; затем, дойдя до описания директора-бюрократа, они явно оживились; на втором эпизоде редактор слегка улыбнулся; на третьем, забывшись, разулыбался вовсю, бормотнул: «Как вылитый!»

Сахая почти ликовала. Эх наивная душа!

На предпоследней странице улыбка «воеводы» увяла: натолкнулся на колючие фразы. Схватился было за карандаш, но править при авторе не стал.

«Умный редактор находит у статьи глаза и выкалывает их!» – вспомнилась гулявшая на факультете поговорка.

– Да-а… – взгляд Николая Мефодьевича вильнул мимо Сахаи. – Нда-с… Сомнительно…

– Что вас смущает? – Нет, больше она не будет сюсюкать, дожидаясь милостивой улыбки. – Все, что здесь написано, – чистая правда! Я отвечаю лично за каждую запятую в своей статье!

– Ах, Сахая Захаровна! Почему вы никак не хотите понять меня? Ну почему? – Не хватало только, чтобы прибавил «голубушка» или «мы же с вами умные люди, не так ли?»! На сей раз не увел взгляд в сторону. Смотрел на нее с состраданием.

Сказала бы: «Ошибаетесь, я слишком хорошо вас понимаю!» – уничижительным тоном с саркастической усмешкой. Вслух же произнесла спокойно:

– Я понимаю вас.

«Воевода» не обрадовался. «Понимала бы, не несла на стол редактора плоды скороспелого сочинительства! Э-эх, молодо-зелено! Разве не внушал, что из фактов, самых наиправдивых, следует выбирать лишь те, которые могут принести наибольшую пользу и помощь в работе районной партийной организации?»

Сахая безошибочно прочитала мысли редактора, ждала соответствующего вопроса. Он и последовал:

– Разве я не прав?

На этот случай и был приготовлен «козырь», какой выложила на стол перед редактором, – недавний номер «Правды».

– Вот тут о подобных случаях сказано совершенно ясно и точно. И называются люди, сидящие на должностях куда выше наших: министры, начальники главков, директора заводов, секретари обкомов. Надо полагать, они так же уважаемы, не меньше наших.

– Читал, читал… Но поймите сами, Сахая Захаровна: там – «Правда», тут – мы, «Коммунист Севера». Не думаете, что есть небольшая, – усмехнулся, – но все-таки разница?

– Но я также думаю, что и у «Правды», и у «Коммуниста Севера» принцип отношения к письмам трудящихся должен быть одинаков. А вы думаете иначе, Николай Мефодьевич?

Иначе Николай Мефодьевич, конечно, не думал. «Девчонка! Ловко она меня…» Уткнувшись в бумаги, буркнул:

– Оставьте. Посоветуемся.

– Ну, хотуой[18], ты, оказывается, молодчина! Давненько мы ничего подобного не печатали. Ну, быть большой заварухе. Готовься к бою, будет схватка!

Ничего такого, что предрекал радостно возбужденный Егор Федорович Соколов, старший корреспондент, не произошло. Если что и было, – в верхах. Но кому же о том известно?

Дома, по негласному договору, Мэндэ и Сахая избегали разговоров о работе.

На этот раз Мэндэ нарушил правило. Поздно вернувшись после бюро, опираясь затылком об стену, негромко спросил, не разнимая смеженных век:

– Твоя, матушка, статья?

– Что, плохая?

– Хороша! Не в бровь, а в глаз!

– Она же – редакционная.

– И редакционную пишет все же кто-то персонально…

Всадники успели выскользнуть-проскочить в последний момент– горы вслед за ними с негромким стуком сомкнулись.

Так показалось бы случайному наблюдателю, окажись он неподалеку и держи в поле зрения узкую, петлявшую по столь же узкой лощине тропу.

Всадники же не заметили грозившей им опасности, хотя по пути время от времени и настигало тревожное ощущение, особенно когда тропа истончалась в нить и гранитные глыбы нависали сверху, так что приходилось пригибаться. Поэтому они и пришпоривали лошадей, спеша вырваться из каменного мешка, из безотчетно пугающего болотисто-фиолетового, с рыжеватым оттенком, точно подводного, сумрака на брезжущую вдали ослепительно белую звездочку – там выход. И теперь, выбравшись на вольный простор, дышали всей грудью, отдавшись неизъяснимой радости зрения: с крутосклонов покрытый свежей зеленью осторожно спускался помолодевший заматерелый сосняк, ниже, в широченных глубоких падях, переливался светоносными стволами березняк. Не хватало птицы, отметившей бы поднебесную, шатром раскинувшуюся высь… Но и она – кто ты? – появилась едва различимой точкой.

Диво-то какое! Воля вольная! Чего ж еще человеку надобно?

Кто были эти путники? Тит Черканов и Платон Лось. Первый – секретарь парткома совхоза «Аартык»; второй – председатель исполкома Тэнкелинского района. Не на прогулку выехали. Не нечистая сила завела их, блазня сказочной красотою, в это опасное до жути и дико чудесное до невероятия место. Не было у них и охотничьих ружей – не ради запретной забавы, стало быть.

Впрочем, тайны никакой – заурядное знакомство нового начальства с делом и кадрами-людьми, которыми ему досталось на сей раз руководить. Само собой, учесть ошибки, промашки, недогляд и прочее в горьковатом опыте дня вчерашнего и с богом двинуться на призыв вершин будущего. Возглавить это могучее и бесповоротное движение и был назначен Платон Остапович. Тит Турунтаевич в данном случае – проводник с правом совещательного голоса.

Величественная панорама развернувшегося вдруг перед ним пространства-мира, вошедшего в пору летнего буйства, захватила Лося кроме чувственной красоты и по другой, вполне осознаваемой причине: вот оно – поле битвы! И какое «поле»: размещай на нем иное не самое маленькое европейское государство, еще и для другого место останется! Такой вот район.

Чувство законной гордости владело им. Владело вполне естественно. Было бы странно, если не так.

Черканов понимал состояние «хозяина». Даже косым взглядом, пусть бы и ласково-одобрительным, не отвлекал его, не мешал тешить душу парящую и, чувствовал, с каждой минутой все больше влюбляющуюся в новый край. Так и было.

Сам Лось, поклевывая носом, уже точно знал: он – другой. Не тот, что когда-то, в прежней жизни, и даже неделю назад, до прибытия в «Аартык». С ним и в нем произошло какое-то ошеломляющее преображение. Мож- но сказать, переворот, когда он стал видеть и понимать раньше незамечаемое и непонимаемое. Не было нужды? Скорее всего и так.

А случилось это нынешней ночью. Провел ее не сомкнув глаз. (Кстати, потому теперь-то и «поклевывал носом». Факт – без какой-нибудь иронии.) Бессонницу ему устроило как будто нарочно взбесившееся комарье: дождалось свежего человека и, кровопийцы, ринулось всем воинством. Впрочем, сам виноват: никто не понуждал Лося среди ночи оказаться под чистым небом; он же и уговорил-уломал Черканова пренебречь пуховиками и как истинные мужчины, сев на конь, встретить восход солнца – а может, новую жизнь и судьбу! – в седле.

Комары! Что комары?! Спасибо им: сидя на скале, где напрасно пытались найти спасение (Черканов-то спал хоть бы хны), передумал столько, что – о-е-ей! Когда бы еще выдалась такая возможность? Да никогда! Суть же дела заключалась вот в чем: совхоз «Аартык» представил в район перспективный план развития на следующую пятилетку. Кэремясов, секретарь райкома и, между прочим, уроженец этих мест, принял наметки заинтересованно. Да что там говорить, одобрил целиком и полностью. На предварительном обсуждении он, Лось, не выступил решительно против, хотя, по правде, сомнения возникли. И сильные. Оно, конечно, идея резко увеличить поголовье скота, а значит, производство мяса-молока достойна всяческой похвалы. Но… план – не пустая мечта! Имеются ли реальные возможности? Именно здесь, в узкой долине, зажатой со всех сторон каменными громадами? Коровы и лошади, которых собирались держать тут, мечтой и бумагой сыты не будут. Им нужны богатые пастбища! А где они? «Есть! Да есть же!» – божились, стучали себя в грудь совхозовцы. Выкатывали глаза, с пеной У рта и почти со слезами вопили, что встарь «там жили», «скот разводили»! Ну, может, и «жили» – влачили жалкое существование; может, и «разводили» – держали жалкий десяток худых коровенок, подбривая лужки да мари на сено… Но сейчас-то разговор об организации крупного отделения с тысячными стадами и табунами!.. Конечно, понятно (и простительно!), что для любого человека родные места кажутся раем. А ему разве не сказкой вспоминается милое сердцу Полесье! Эх! Хотя реальное-то, что греха таить, оно – «ох» и «ах»! Так думал Платон Остапович прошлой зимой. Иначе мыслил прошедшей ночью, паля костеришко и отбиваясь от бешеных атак окончательно взбесившихся и осатаневших крылатых мучителей.