Да, это странный пейринг и странная тема. Да. Тапки по этому поводу не принимаются. Болен не автор, больны заявители (а автор так, слегка нездоров, потому что взялся за заявку)

Все вокруг было белым, чистым и непорочным, как первый, нетронутый еще снег, как капля росы, блестящая в первых лучах восходящего солнца, как предрассветный туман над спящими еще полями, лесами, горами и озерами. Бело и тихо. Невилл плыл в этом белом пространстве, будучи не в силах понять, где и как он очутился, силясь рассмотреть хоть что-то вокруг, но лишь понапрасну напрягал глаза. Чем больше попыток оглядеться он делал, тем сильнее становился шум и треск в ушах, и сквозь него прорезались сотни и тысячи голосов: одни плакали, другие смеялись, третьи кричали, четвертые шептали, но их шепот бил по ушам сильнее криков. Стоило прикрыть глаза или просто оставить попытки разглядеть хоть что-то в молочно-белом тумане, как шум стихал, и вокруг воцарялось спокойствие. Невилл падал, хотя ощущения падения не было, а может — летел, не имея крыльев — сложно было понять, пока воздух вокруг оставался недвижимым. После шума Битвы за Хогвартс долгожданная тишина была высшим благом, а бездействие — успокоением. Полет в пустоте длился вечность — и в то же время прошло не более секунды, когда Невилл шевельнул ногой и почувствовал, что стоит на твердой земле. Туман вокруг стремительно рассеивался, вокруг возникали очертания предметов, наливались краской и наполнялись жизнью, словно под кистью умелого художника. Невилл осмотрелся и с удивлением обнаружил себя стоящим на вокзале Кингс-Кросс, на платформе девять и три четверти. Справа стоял белоснежный поезд и испускал клубы дыма. Он выглядел таким легким, практически невесомым, казалось, тронь — и он сорвется, уносясь вдаль, подобно стреле.

Неподалеку раздалось тихое покашливание, и Невилл обернулся. Перед ним стоял человек в одеяниях, напоминавших форму дежурного по вокзалу с одной только разницей — они были белыми.

— Мистер Лонгботтом, — незнакомец скорее констатировал факт, нежели спрашивал, и Невиллу ничего не оставалось, кроме как кивнуть.

— Что происходит? — спросил Невилл, которому внезапно стало страшно. — Где я? Что случилось?

Он старался не кричать, не желая разрушать громкими звуками умиротворенное спокойствие этого места.

— О, мистер Лонгботтом, мне очень жаль, — дежурный смотрел на него с сожалением, — но похоже, вы умерли.

— Не может этого быть, — Невилл замотал головой и принялся щипать себя за руку, страстно желая проснуться.

— К превеликому сожалению, может. Посмотрите на свои руки.

Невилл опустил взгляд и обомлел: на нем не было ни единой царапины, хотя во время Битвы он успел получить множество ссадин и синяков. Его одежда была целой и чистой, хотя он точно помнил следы копоти и прожженные в мантии дыры.

— Как это произошло? — он старался не паниковать, но душу все сильнее затапливал страх, сжимал свою руку на горле, щекотал своим удушающим запахом ноздри, захлестывал тяжелыми волнами с головой.

— Мне очень жаль, — повторил дежурный по станции, — обломок стены. Рухнул как раз туда, где вы стояли. Признаюсь, не слишком красиво: выжить в Битве, чтобы потом оказаться под завалом.

— Что ж, — Невилл тяжело вздохнул и посмотрел на поезд, — что мне делать теперь?

— Вы можете отправиться дальше, — туманно произнес дежурный, с теплотой в глазах глядя на Невилла, — я надеюсь, мистер Лонгботтом, я правильно понял вас и ваш характер.

— Что вы имеете в виду?

— Ну, у меня сложилось впечатление, что вы не из тех, кто предпочтет вернуться назад в качестве привидения и блуждать по Хогвартсу, — дежурный усмехнулся. — Если я прав, то вам следует отправиться дальше.

Он указал рукой на поезд и Невилл чуть прищурился.

— Что меня ждет? — без обиняков спросил он. — Если я решу отправиться дальше, что со мной будет? Там будут испытания? Борьба? Опасности?

— Только если вы сами этого захотите, мистер Лонгботтом. Многие считают, что их борьба окончена и берут билеты к тихим, уединенным местам. Они выбирают попутчиков по душе или же продолжают путь в одиночестве, зная, что однажды поезд привезет к их станции правильного человека.

Это звучало красиво и правильно, но в голосе дежурного слышались нотки тоски, что не укрылось от Невилла.

— Почему вы говорите об этом сожалением?

— Потому что немногие решаются продолжать борьбу, — дежурный вздохнул и с грустью посмотрел на поезд.

— Разве здесь есть, с чем бороться? — Невилл был удивлен. Он всегда считал, что любая борьба оканчивается в тот самый момент, когда обрывается жизнь, и потому слова дежурного вызывали в его душе непонятное смятение.

— Дело в том, что тьма, жившая в некоторых душах, пустила корни так глубоко, что даже Смерти не под силу очистить этих несчастных, выкорчевать эту поросль из душ. Они тоже садятся на поезд, но на их станциях нет ни тишины, ни покоя. Неприкаянными блуждают они по тем землям, ищут выхода в мир живых, спускаются на землю ночными кошмарами, отравляют юные умы самыми черными мыслями. Уже многие годы никто не решается взять на попечение хоть одну такую душу, пройти с ней долгий и, признаюсь, мучительный путь к исцелению. Захотите ли вы взяться за такое? Или предпочтете тихий уголок?

Невилл задумался и уперся немигающим взглядом в поезд. Он не мог поверить, что там, в купе белоснежного красавца, есть несчастные, которым предстоит провести вечность, гния от собственной тьмы, страдая на темных, ужасных станциях, блуждая в поисках выхода.

— Возьмусь, — коротко и решительно выпалил Невилл, понимая, что может вскоре пожалеть о сказанном. Но сейчас, глядя на то, как во взоре дежурного расцветает надежда, он чувствовал, что поступил верно.

— Ну, тогда — второй вагон, двадцать пятое купе. Я не прощаюсь с вами, мистер Лонгботтом. Я говорю: «До свидания».

— До свидания, — Невилл кивнул и побрел к поезду.

Дойдя до дверей вагона, он обернулся, чтобы помахать дежурному, но платформа уже опустела. Пожав плечами, Невилл вошел в вагон, и дверь за ним захлопнулась.

***

Коридор был узким, но светлым. Справа тянулся ряд окон, за которыми стоял все тот же белый туман, излучавший свет. Слева же были двери, ведущие в купе, и Невилл двинулся по коридору в поисках нужной ему. Однако мысли его занимало отнюдь не предстоящее путешествие. В памяти один за другим вспыхивали образы ушедших в Битве, и догадка о том, что все они, возможно, сейчас сидят в этом же поезде, в своих купе, поражала до глубины души. Казалось, можно дернуть ручку любой двери — и войти к старому, доброму другу. Можно успеть сказать что-то, что не успел, можно в последний раз обнять, пожелать счастливой дороги или просто попрощаться. Хотелось хотя бы услышать голоса, но в коридоре было тихо. Невилл вспомнил многочисленные поездки на Хогвартс-экспрессе, когда даже из-за закрытых дверей доносился шум, смех, обрывки разговоров, и поразился тому, как тихо в этом поезде. Он подошел к первой же двери и прислушался, желая услышать хоть чей-то голос, но из купе доносилось лишь шипение с щелчками и потрескиванием, будто в купе ничего не было, кроме ненастроенного радио. Невилл перешел к следующей двери, но и за ней был тот же звук. В конце концов, ему пришлось оставить эту затею. Оставалось лишь идти по коридору, глядя на номера купе, шаг за шагом приближаясь к нужной двери.

Из-за двери двадцать пятого купе доносилось чье-то хриплое пение, и Невилл на секунду замер, взявшись за дверную ручку. За остальными дверями было лишь шипение и щелчки, поэтому голос прозвучал неожиданно.

— Интересно, — он смотрел на номер на двери, — если к этой двери подойдет кто-то из другого купе, услышит ли он пение, или же только шипение? Вероятно, этот шум слышат те, кому не по пути с пассажирами купе? Мне — так точно не по пути. Вряд ли кто-то еще в этом поезде выбрал борьбу. Тем более, если большинство пассажиров погибли в Битве за Хогвартс. Вряд ли они бы решили воевать дальше. Но тогда получается, что за дверью сидит человек, которого я должен спасти? Или же просто какой-то несчастный, который предпочел покою вечную борьбу?