Стоп! Я сейчас ведь и стоял лицом в нужном направлении, и передо мной было озерцо, похожее на болотце. Видно, блуждая по лесу, я сбился с курса, и крутанулся. Бывает. И все-таки вперед, только обходя болотину.

Иду по краю, болото переходит в сырую низину, куда лезть мне в кроссовках совсем не хочется. Низина загибалась, уводя меня в сторону от нужного мне направления, и я начал соображать, продолжать мне идти, как иду, или же лучше вернуться, и попытаться обойти болотистую местность с другого края. За этими мыслями я неожиданно вышел на хорошо утоптанную лесную дорогу. И пока я крутил головой, соображая, что мне это дает, уходить с дороги или идти по ней, и если идти, то в какую сторону, прямо на меня выехали двое вооруженных верховых. Да, вооруженных. Кольчуги, шлемы, щиты, копья, топоры.

Вот тут мне дали понять, что значит наезд. Перебросившись между собой парой слов, всадники начали теснить меня лошадьми, вынуждая идти по дороге перед собой. Бежать я не пробовал из опасения получить копьем между лопаток, попытки вступить в переговоры тоже ни к чему не привели, и примерно через час конвоирования я оказался в зачуханой деревушке, где меня заперли в убогий сарай. Потоптавшись, позаглядывал в щели, ничего не высмотрел, кормежки не дождался, нашел место посуше, и устроился на ночевку. Рано утром меня вывели, всучили кусок черного кислого хлеба, напоили ледяной водой и встроили в небольшой обоз из пары телег и тройки всадников, который через два часа неспешного путешествия прибыл в окруженный жалкими стенами мерзкий городишко. Телеги затормозили у одного из невзрачных домишек, а один из всадников, спешившись, провел меня по узким загаженным улочкам на местный рынок, где сдал в руки работорговца. Меня воткнули на скамью под навесом, предоставив возможность приходить в себя от столь головокружительного старта карьеры раба в стране гоблинов.

Не успел я толком оглядеться, как с подъехавшей телеги слезла высокая стройная девушка. Я нагнулся вперед, с тревогой вглядываясь в свежее поступление, девушка повернулась лицом - Поппея! С той же повязкой на носу и свежим синяком под глазом, она выглядела сильно помятой и едва держалась на ногах от усталости, но была на удивление спокойна. Работорговец быстро оглядел ее, причем она не пыталась протестовать и покорно крутилась перед ним, расплатился с двумя привезшими ее гоблинами и поставил к остальным. Я чувствовал себя виноватым в том, что не могу помочь Поппее, от острого стыда смотрел себе под ноги, чтобы не видеть ее унижения и не смущать еще больше. Однако Поппея и не думала смущаться, напротив, она хоть и выглядела несколько измученной, охотно вертелась перед разными уродами, улыбаясь им, при этом поглядывая на меня с пренебрежением и вызовом. Поначалу я был сильно озадачен и раздосадован произошедшей переменой в ее отношении ко мне, но потом мне это даже понравилось, так как я испытал сильное облегчение от прошедшего чувства вины.

Работорговля шла, как и полагается всякой торговле. Покупатели подходили, осматривали товар, приценивались, торговались, ругались и спорили с продавцом, чаще отходили, равнодушно, или понося несговорчивого продавца последними словами, реже платили и уходили, уводя покупку. Я никому не был нужен, и даже неинтересен. Работорговец с утра активно приставал ко мне, пытаясь изыскать скрытые таланты, и с досадой отступился, обнаружив, что я не понимаю ни один из пяти или шести известных ему языков. В течение дня он постоянно пытался обратить на меня внимание потенциальных покупателей, однако те лишь отмахивались от столь сомнительного предложения.

Поппея, напротив, несмотря на повязку и расплывшийся на пол-лица синячище, пользовалась ажиотажным спросом. Работорговец, видимо решив заработать на видной девушке по максимуму, не уставая отгонял явно неплатежеспособную публику, и все рано страсти вокруг нее кипели целый день. Подходивший базарный люд непрерывно приставал к Поппее, возмущался запредельной ценой и негодовал от нежелания продавца показать товар лицом. Пару раз за день торг доходил все же до этой пикантной стадии, и перед вероятными покупателями с самым толстым кошельком, а заодно и бесчисленными зеваками, устраивали полноценную презентацию, снимая с товара обертку и демонстрируя выдающиеся качественные и количественные характеристики модели, что неизменно вызывало буйный восторг толпы. Но и эти шоу оканчивались ничем, никто за корову цены не давал, и несостоявшиеся покупатели отходили ни с чем, к моей тайной радости. Мне, совсем не хотелось, чтобы Поппею купили и увели, несмотря на странные взаимоотношения, девчонка очень нравилась мне, и моим желанием было, чтобы она оставалась рядом как можно дольше. К тому же на базаре было просто скучно, и, перестав стыдиться за Поппею, я теперь развлекался, откровенно любуясь ею, и во время стриптиза нагло пялился на роскошное тело, отчего заработал пару подзатыльников от работорговца. Сама Поппея к вечеру бросала на меня откровенно ненавидящие взгляды, и, отвернувшись, чтобы никто не видел, корчила злобные, но все равно очень милые рожи.

Меж тем, базарный день подходил к концу, и я уже начинал задаваться вопросом о бытовых условиях на складе временного хранения непроданных рабов, как у нашей торговой палатки в окружении многочисленной свиты появился новый состоятельный покупатель.

- Сколько? - Показал местный олигарх на супермодель.

- Тысяча солидов, патриций! - Залебезил работорговец, пригибаясь в поклоне и заискивающе заглядывая во властные глаза.

- Заплати. - Не глядя назад, бросил слугам хозяин жизни.

Поппея негромко что то сказала своему новому хозяину, в нетерпении поводившему жирными плечами, и тот обратил свой господский взгляд на мою скромную персону. Смысла сказанного, я, усвоивший за день только несколько самых распространенных рыночных слов, не уловил. Однако олигарх и не собирался разговаривать со мной.

- Сколько? - Задал он тот же вопрос работорговцу, показывая теперь уже на меня.

- Один солид, патриций! - Отвлекся тот на миг от пересчета денег.

- Дорого! - Недовольно бросил достойный муж под хохот своих прихлебателей, вызвав злорадную усмешку новоприобретенной наложницы.

Однако чувством юмора был не обижен и торгаш.

- Один солид с меня, патриций! - на радостях спихнул залежалый товар счастливый продавец, расхохотавшись в свою очередь, олигарх отправился дальше по рынку, а Поппею и меня отвели к повозке в соседнем переулке и повезли в хозяйское имение. По прибытии на место ее отправили в господский дом, а меня закрыли в покосившемся дощатом пристрое к хлеву, в котором на соломенной подстилке ночевали рабы.

На следующее утро нас - меня и девять моих собратьев по облагораживающему труду - отправили на лесоповал. На усадьбе совсем недавно был пожар, как выяснилось позже результат набега соседних, менее цивилизованных гоблинов. Даже господский дом был временно покрыт соломой, а хозяйственные постройки частью выгорели полностью. Для ремонта и восстановления был нужен материал, и в километре от усадьбы наша бригада, вооруженная пилами и топорами, валила деревья и разделывала их на столбы. Меня в первый день определили сучкорубом, и я, помня о работе, которая не может убежать в лес, мерно размахивал топором, насаженным на нелепую прямую палку, моментально ссадившую мне кожу на ладонях. Отделяя сучья и вершинки от стволов, я время от времени оглядывался на единственного надсмотрщика, не имевшего другого инструмента, кроме плети. Вызывало удивление, почему десять здоровых мужиков с топорами не спешат избавиться от этой сомнительной преграды к свободе, и разбежаться, куда душа пожелает.