Избиение матери на глазах у дочери, вылилось ему раком и метастазами в мозге. Они рисовали ему другой мир. И знакомили с новыми друзьями. Он любил с ними поговорить и поспорить, вплоть до своей смерти.

– Алла Валерьевна, Вы звали?

– Да, Верочка… Звала… Хотела сообщить тебе, что завтра должен приехать из Столицы новый зав отделением Марк Андреич.

– Марк Андреевич… Это тот, который по распределению? Ну наконец – то зав отделением появится. Марк… Интересное имя… А Вы с ним знакомы? Видели его?

– Да, по распределению. Нет, Верочка, я с ним не знакома. Несколько раз по телефону разговаривала, объясняла, как к нам добраться. Будь добра, подготовься к его приезду. Опыт у него небольшой, после ординатуры сразу к нам, молодой, горячий… Думаю амбициозен… Захочет болезнь новую открыть, или практики лечения… Ну знаешь как оно бывает…?

– Хорошо, я поняла, завтра встретим, покажем, расскажем…

– Встретим… покажем… Ты проследи, чтоб порядок был… Покажет она.

– Все поняла, все будет как в лучших домах Парижа! – чуть посмеиваясь сказала Вера и вышла из кабинета. – Главврач мне еще. Орет на все отделение… Вера… Вера… Пошла ты! Не поймешь, это палата больного или кабинет главврача, – бормотала, волоча ноги по полу Вера. – Так… сколько там у нас время..? Угу… девять тридцать. Надо пойти посмотреть, что – там наши придурки. Вера спустилась по лестнице к холлу, в котором было две двери: одна – выход на улицу, а вторая, сваренная из изогнутых прутов решетка. Вход в мужское отделение. Сразу за ней была дверь в курилку. Так же в холле стоял старый угловой диван и стол, со вздувшейся ламинацией.

– Вера идет, Вера идет, шухер, шухер мужики, – пронеслась волна по коридору.

Вера подошла к решетке, нашла нужный ключ в связке, открыла, зашла, и тут же закрыла ее за собой.

Открыв дверь в курилку, там практически всегда можно увидеть толпу народа. Кроме того, что покурить, в помещении, состоящем из двух комнат, отделанных бело – голубой плиткой, можно было сходить в туалет, умыться и обсудить наболевшие вопросы. Даже сыграть в шахматы с местным шахматистом – шизофреником Евгением, по кличке Тура. Выиграть у него было большой честью. Но никто этой чести не был достоин, за все время пребывания Туры в клинике. Даже любители шахмат из персонала не могли переиграть его.

Иногда, когда у него возникали сомнения, он вставал и ходил туда – сюда, споря и общаясь с невидимым консультантом. С его голосом в голове. И не раз после этого он объявлял шаг, а в некоторых случаях мат. После чего постояльцы курилки лопали перепонки друг друга своими визгами и аплодисментами.

Также, одним из постоянных гостей этой комнаты был Хроник. Хотя Хроником могли называть не одного его. Просто именно это имя было у него главным. Ходили слухи, что он появился в больнице, до того, как залили фундамент первого блока! При этом никто не знал, как и когда он сюда попал. Да и спрашивать никто не решался. Владел информацией, которой ни у кого не было. Знал и окликал каждого санитара и медсестру по имени.

Хроник среднего роста, с коротко – стриженными волосами. Среди которых, чуть выше лба, с правой стороны видно шрам примерно пяти сантиметров. Зубы Хроника напоминали старую изгородь, редкую и желтую от никотина. Желтоватая кожа лица и круги под глазами хорошо вписывались в местный интерьер.

Там, где находился Хроник, всегда была бурная жизнь. Он научился раскрашивать свое пребывание в больнице.

– Слушай до конца, какого хрена ты перебиваешь? – рассказывал Хроник. – А знаете из – за чего он в итоге повесился?

– Фуу, при мне эту трупачину снимали с ручки, такой кипишь был, – сказал Сеня.

– Сигарету… спасибо, – продолжал Хроник, – он не смог справиться со своей совестью. Она его за мучала! – смеется.

– Его повесила совесть? Она у него была? Почему замучала? – пронеслось восклицание.

– Как – то раз он мне рассказывал: "Я то вообще никогда не пил, все из – за этих сук – баб, которые со мной работали. Помню, как выпил рюмку вина! Рюмку! Вина! Рюмку вина, обычного столового вина! А они все ржали Миша, Миша, Миша выпил! Монстры… Рюмка вина и жизнь под откос…"

– Че за фигню ты несешь? – перебил Сеня.

– Не мешай Семен, не нравится, вали в палату! – загудела курилка.

– Ты куда – то спешишь? Так вот, это его слова, я помню их, так же, как и вкус Мальборо. Он говорил, что вся жизнь под откос. А я молчал, не перебивал. Как помните в том фильме, про бога, что нам показывали. Я как священник был, а он чуть ли не плакал: "Я шел домой, там мама, восьмое марта, я люблю свою маму, как я мог…? Как я мог…? Я ведь так ее люблю, Хроник. Я купил по дороге цветы, пришел домой, а мама в таком халате, она его всегда одевала перед праздником… Накрывает стол, она гостей ждала… Такая радая, Хроник… Как я мог? Я начал помогать ей. Она много чего наготовила. Салаты всякие. Мы ставили, на стол. Потом она спросила: "Сынок, выпьешь рюмочку?" Я согласился. Такое ведь настроение было, да еще и на работе ж пил, черт его дери. Я выпил и все… Я не помню… Не помню что было, Хроник, – Миша прижал к коленям голову, громко дышал и пришмыгивал носом, – Я очнулся от холода. Рядом она, мама, моя мама. Я убил ее Хроник! Убил! – Ты меня слышишь? Я очнулся на улице вместе с ней, лежа на спине! На суде сказали двенадцать ножевых…"

Курилку просто разорвало от этой новости, кто – то засвистел. На шум прибежала Вера с санитаром.

– Это что вы тут устроили, бегом по палатам скоро обед! Живо! Костя бросай сигарету!

– Ну Вера Николаевна.

– Бегом, а ты че уставился? – обращаясь к Хронику. – Думаешь, тебя это не касается. А ну быстро. Лишу прогулок, будешь сидеть у меня в четырех стенах.

Толпа, с истерическим смехом и гулом вывалилась в коридор, выкрашенный в зеленую краску примерно на два метра. С синим, затертым линолиумом.

Из личного пространства у больных была только койка. Проходы около нее нужно было делить с соседом. Разрешенные личные вещи, хранятся в отдельной комнате, ключи от которой у санитаров и медсестер. Не разрешенные вещи, местные их называли "Лом" прятались в матрацах и вообще где только можно. Интерьер палаты не отличается от коридорного.

– Кто мне сходит за обедом? – спросил Хроник.

– Й…й..й..й…й. йа..я.я схожу, – откликнулся Заика. В больнице особых занятий не было, поэтому пройтись с какой – нибудь целью это было уже радость.

– Вали Заика, принеси мне бифштекс! – Заика повернулся. – Давай, давай, и без него не возвращайся.

О бифштексах Хроник слышал только в детстве и то из фильма. Он не знал, как это блюдо выглядит.

Ожидая свою баланду, Хроник вспомнил, как он еще совсем маленький был с родителями в городе. На пригородном вокзале они зашли в местную забегаловку. Наверное, это было первое кафе в котором побывал Хроник. Повсюду было очень много народа. Шум и шарканье ногами по грязной плитке бистро. Родители посадили его за столик: – Что будешь есть? – сказала мама.

– Мам я буду бифштекс! – Мама ушла к стойке, у которой стояла женщина с красными губами и накрахмаленным колпачком. Мамы не было пару минут. Наверное, за это время она успела только произнести слово бифштекс.

Мама возвращается. В руке у нее две тарелки, одна отцу, а другая… тот самый… тот самый бифштекс. Глаза сына застыли, слюна прибила в рот, словно волна цунами. И вот, он! Момент истины. Тарелка опускается. Еще. Вот она почти на уровне глаз. На уровне. А потом резко, в одно мгновение, в глазах у Хроника отразилась столовская тарелка, на которой два жаренных яйца и холодный рис, без подливы. Просто рис и просто яйца. – И это бифштекс? Знаменитый бифштекс? Зачем про это говорить в фильмах? Не понимаю… У мальчика моментально пропал аппетит.

Он проковырял вилкой желток, макнул кусочек хлеба, съел. Еще поковырял. И больше не притронулся. После привокзального бифштекса Хроник больше никогда в жизни не видел, чтобы подавали яичницу с холодным рисом.