Возки вытянулись гуськом. Жонки тех казаков, которые поехали в Нерчинск, шли за возками, провожали.

В тот вечер немногие легли дотемна спать. Сидели албазинцы у камельков и в сотый раз спрашивали друг друга:

"Какова-то удача будет? Привезет ли Минин милованную грамоту? Снимет ли царь опалу и гнев свой тяжелый?"

Посудачили горячо и разошлись по своим избам. Притихла крепость, лишь дозорный казак оглядывал темные дали, ожидая рассвета.

ГАНТИМУР

Нерчинский острог находился в большой тревоге. Охочие люди и лазутчики, что по нехоженной тайге и монгольским степям доходили до иноземных рубежей, приносили страшные вести.

Воевода Нерчинского острога Даршинский писал московскому царю:

"...мунгалы и тунгусы, зная наше малолюдство и слабость ратную, пленят и калечат русских людей во множестве. Землицу, на коей воздвигнут твоим, пресветлый государь, именем Нерчинский городок, оговаривают своей и сулят идти войной. Кричат громогласно: за нами, мол, стоит несметная рать земли китайской, а китайский-то император, богдыхан, над всеми государствами властен. Тот богдыхан титло на грамоте ставит нагло и твердо: "Говорю сверху на низ, ответствуйте мне снизу вверх". Молю тебя, пресветлый государь, слезно, пошли ружейных дел умельца, - самопалы ржавые, пушки-маломерки чтоб наладить, - добавь ратных людей, запасов свинцовых и пороховых".

Ратные люди Нерчинского острога днем о ночью крепили бревенчатый частокол, рвы углубив, пускали в них воду из Нерчи-реки, по-за рвом клали коряжины, били "чеснок" - острые колючки из железа, вели строгие дозоры.

Опечаленный воевода сидел у оконца, ожидая лазутчиков. Ускакали они в монгольские степи до зари третьего дня, и ни один еще не вернулся.

К вечеру прискакал первый лазутчик - Васька Телешин, высокий тонконогий казак в серой козлиной шапке набекрень.

Он покинул коня средь воеводского двора, взбежал на рубленое крыльцо и зычным голосом всполошил воеводу: "Тунгуса изловил, батюшка-воевода! У реки Аргуни мыкался, без драки отдался".

Тем временем казаки волокли на воеводский двор пленного эвенка. Эвенк на малопонятном языке требовал толмача, через него сказал воеводе:

- От князя Гантимура с вестью... Князь со всеми юртами, женами, детьми, скотом и животом бежит из китайской земли, просит русских взять его под свою руку.

Эвенк вытащил из-за пазухи первейшего соболя и, упав на колени, положил подарок к ногам воеводы.

Воевода недоумевал.

Вероломство и лукавство врагов беспредельны, боялся воевода подвоха, на эвенка смотрел с опаской.

Обласкав, спросил лукаво:

- Какой нуждой гоним тот князь Гантимур?

Эвенк уклончиво отвечал:

- Голова моя мала, великий княжеских дел не объяснит. Князь сам расскажет русскому князю обо всем.

Воевода попытался выведать у пришельца хоть что-либо о китайской силе:

- Как мог Гантимур убежать от китайского царя? Разве он не сыскал в Китае гонцов скорых догнать американского князя?

Посланец стал словоохотливее.

- Богдыхановы мечи никого не милуют. Плачет китайская земля...

- С кем та война учинилась? - удивился воевода.

Посланец путался, многого и сам толком не знал.

Воевода хоть и слабо верил, что внутренняя борьба охватила неведомый Китай, однако был рад: "коль не врет тунгусишка, то ладно и нам ко времени". Воевода послал навстречу князю Гантимуру малую рать, приказал настрого не допускать людей Гантимура до Нерчинска, а привести лишь самого князя.

Гантимура привели не как пленника, а как доброго витязя. Перед воеводой предстал муж рослый, телом крепкий, в дорогой парке, подбитой лисицей, в мягких лосиновых сапогах с прошвой, в высокой китайской шапке, опушенной черным соболем и повитой бисером-самоцветом. Поверх парки поясок китайского изделия с серебряными бляшками на кожаной бахроме; по пояску искусно нанизаны зубы рыси, волка, кабана, на плечах - хвосты белок. Гантимур широколиц и смугл, глазом прям и смел, голосом тверд. Перед воеводой положил он повинные подарки: бархатистые шкурки соболей, лисиц, золотую чашку китайской резьбы, серебро в слитках.

Воеводе рассказал князь тайну своего поспешного бегства. Бранил резким словом манчьжуров, жаловался на тяжкие обиды, чинимыми ему и его родичам людьми богдыхана.

- Желаю кочевать, - говорил Гантимур, - в мире, под твердой рукой русского царя, платить соболиный ясак сполна.

- Отчего же те обиды и лихости? - спросил воевода, зорко оглядев князя.

Князь поднял голову, на воеводский огляд ответил:

- Грызутся богдыхановы люди меж собой, псам подобно, делят юрты и скот эвенков. В кровопролитии междуусобном пылают города и села. Бегут эвенки...

- Отчего ж те междуусобицы? - хитро прищурился воевода.

- Богдыхан манчьжурских кровей... стонут китайцы, горько им это владычество Цинов. Норовят сбросит Цинов, как вол ярмо, оттого повсюду кровь и огонь.

Воевода не понял незнакомое для него слово, решил, что Цин - имя богдыхана, и спросил:

- Какой Цин обличьем, - какую ратную силу имеет?

Гантимур чуть приметно усмехнулся:

- Царствование Цинов - черный дым разбойных манчьчжуров, захвативших Китай. Ныне царствует на троне молодой манчьжурский богдыхан Кан-си. Ратью покоряется: она-де моджет весь мир покорить.

Воевода ущипнул бороду, рассердился:

- Иные хвалились, хвалились да с горы свалились... Долго ли ты, князь, кочевал по китайской земле?

Гантимур отвечал:

- Кочевал с родичами многие лета прежде китайскому богдыхану служил, был я по его правую руку четвертым князем. Получал от китайской казны в год жалованья по тысяче двести лан серебра и по три коробки золота. Имел рать многую и храбрую. С братом богдыхана был послан под Нерчинский острог, чтоб русских повоевать, острог снести... Видя житье доброе, пастбища богатые, пожелал я российскому царю служить и боя с ними не принял. Богдыхан погони посылал многие, но, приняв с родичами раны и увечья, мы от тех погонщиков отбились и перебежали во владения русских.

Воевода по-хозяйски допытывался:

- Многое ли богатство имеешь, чем перед русским царем хвастать будешь?

- Имею, - отвечал гордо Гантимур, - племя премногое, больше семисот душ, и все в куяках, панцирях, при луках и мечах. Юрт кочует со мной больше сотни...

Воевода силился скрыть тревогу: такой ратной силы в городке не имел. Племя Гантимура могло побить воеводских людей, начисто снести острог.

Воевода степенно сказал:

- Племя твое под руку царя русского беру. Места для кочевок отвожу травные, пастбища привольные. Кочуй, князь, возле реки Урульги. Ясак кладу по три соболя на душу.

Гантимур не скрыл довольства. Видано ли: вместо непомерных сборов ясак в три соболя! Раскосые глаза его заиграли рысиной искрой, угловые скулы пылали.

Воевода насупил брови, добавил сурово:

- Коль вздумает князь баловать и совершит измену, то на кару лютую пусть не жалобится... что ответит князь?

Гантимур склонился:

- Войны не ищу, от войны бегу, ясашный оклад принимаю. Жду твою грамоту, чтоб родичам показать, упрочить мир и дружбу с русскими.

Воевода удалился в приказную клеть. К вечеру Гантимуру вручили приписную грамоту. И на подарки воевода ответил отдарками, дал князю коня белого с седлом, кумачу и сукна желтого три штуки и русское знамя.

Гантимур ускакал в степь, довольный и гордый приемом русского воеводы.

А воевода тем временем вызвал сотника казацких старшин и велел лазутчиков бойких да смышленных разослать на Урульгу, чтоб за Гантимуром и его людьми строго доглядывали, не совершил бы князь измену и разбой. Казакам степным и шатунам вольным велел воевода наказать толково, чтоб они с Гантимуровыми людьми жили в ласке, обид бы не делали: от зла и убийства может случиться ущерб большой и казне царской и острожку.

До середины лета степь жила в мире.

В один из воскресных дней стоял воевода у обедни. Склонившись к уху воеводы, письменный голова отозвал его из храма: вести принесли дальние лазутчики, вести страшенные...