Полковник был хмур. Только что закончил телефонный разговор, видимо, не очень для него приятный.
- У меня уже побывал особист. Что теперь скажешь ты? Только покороче!
- Покороче не могу, товарищ полковник. Тут выплыли кое-какие интересные детали.
- Ну, ладно, давай рассказывай с деталями. Садись.
Левашов начал с аттестации Генкина.
Полковник слушал, подперев подбородок ладонью.
- Да, занятная история... Кстати, ту твою аттестацию я утвердил. Написал: "С командиром батареи согласен", хотя мнение твоего командира дивизиона было другое. Но я знаю тебя, знал и Генкина. Хороший был офицер. Жаль, что его уволили. Тут Москва вмешалась... А теперь о карте. Ты уверен, что не забыл её на НП?
- Товарищ полковник, память у меня ещё не отшибло...
- Так полагаешь, карту ночью выкрал тот сержант, помощник особиста?
- Подозреваю.
Командир полка задумался.
- Задал ты мне задачку... Ты ж понимаешь, особист мне не подчинён и обсуждать его действия мне не положено. Пропала секретная карта... (Усмехнулся). Любят у нас засекречивать всякую мелочёвку. Ну что секретного в той карте? Высотки, где были наши НП? Или опушка леса, где стояли твои орудия? А, может, мостик через ручей? Да со спутника весь этот пейзаж, как на ладони. Не вижу в этой пропаже драмы. Давай вот что... Ты с особистом в пикировку не вступай: вы в разных весовых категориях. А как с тобой быть -- в моей власти. Взыскания на тебя накладывать не буду. Не за что.
Левашов встал.
- Товарищ полковник... вы такой человек!.. Даже не знаю как вас благодарить.
- А я знаю. -- Командир полка тоже встал. -- Добросовестной службой, как и раньше.
Об этом разговоре Илья рассказал Ольге. Вздохнула:
- Нам бы такого директора школы.
Прошло два года. На излёте 1992-й. После развала СССР войска округа стали белорусской армией. Левашов -- уже начальник разведки артиллерийского полка -- спасибо полковому командиру.
Полковник вскоре тяжело заболел и был комиссован. Однако не раз приходил в полк и как его ветеран выступал перед личным составом. Никаких нравоучений, говорил просто и душевно. В полку его любили. А вот о Мягкове ничего хорошего Левашов не слышал.
Мягков ушёл из полка внезапно. Вернее, его "ушли" На учении, опять же с боевой стрельбой, получил вводную: "После огневого налёта противника начальник разведки дивизиона вышел из строя. Вы теперь единственный офицер на НП. Действуйте!"
И Мягков растерялся. Раньше при управлении огнём его "палочкой-выручалочкой" был этот офицер, делавший за командира дивизиона все расчёты. А теперь надо самому нацеливать мозги.
С мозгами не получилось. Подавал дикие команды. Многие разрывы были за пределами видимости, и если бы не бдительность одного из командиров батарей, после очередной команды Мягкова снаряды могли бы разорваться возле НП.
С генеральского командного пункта:
- Что там за чучело вместо командира дивизиона?! Огонь прекратить!
Мягков был смещён с должности. Назначили его на майорскую должность: комендантом гарнизона в военный городок весьма далекий от Минска. Уже не сработали ни академический "поплавок", ни блатные связи. Впрочем, с развалом Союза эти связи утратили свою значимость. Уже разные государства, а, значит, и армии.
Особиста тоже куда-то перевели, Говорили, что и он "погорел": вскрылись его "халявные" автозаправки и не только.
Дал о себе знать Генкин. Уже из Израиля. Учится в Хайфском технионе на инженера по мобильной связи. Был на военных сборах и надо же -- в артиллерии, только самоходной. Значит, учли его военное прошлое.
Прислал фотографию. В военной форме, взгляд весёлый, даже озорной. Из под лихо сдвинутого к виску берета свесилась курчавая прядь. Мягкие погончики, распахнутый ворот форменной рубашки. Всё просто, удобно.
Левашов невольно сравнил это с их военной формой ещё с советских времён: Громоздкая фуражка -- на каску уже не наденешь. Под кителем -- рубашка с обязательным галстуком, словно для того и придуманным, чтобы труднее дышалось. А в полевой форме -- ремни, ремни, словно сбруя для лошади. И ведь какие-то умники в Министерстве обороны предложили и утвердили подобную нелепость.
Ладно, Бог с ней, с этой формой. Не в ней главное. Больше всего удручало, что в ходе всех недавних потрясений армия деградировала по всем параметрам. Дошло до того, что служивым стали платить поистине жалкую зарплату. От молодых офицеров посыпались рапорты об увольнении.
Зарплата, конечно, дело серьёзное, -- размышлял Левашов. -- Могут её и значительно повысить: для власти подобные "шутки" с армией опасны. Но ведь не ради же денег стал он военным. "Есть такая профессия -- Родину защищать". Теперь эта звонкая фраза ушла для него в прошлое: надломился стимул, на котором держалось его армейское усердие, вобравшее в себя столько сил и души. Кому и чему теперь служить? И кто собирается ныне напасть на Беларусь? Польша, Литва? А, может, Украина? О России и говорить нечего. Возвышенное понятие "Отечество" вытеснялось более прозаичным -- "государство". Это ж какое теперь государство будет определять стратегию его жизни? Свора "прихватизаторов" из бывших партчиновников, кагебешников и прочей номенклатуры вкупе с новыми выдвиженцами, такими же алчными до денег и власти? А "простой народ" -- он ведь всякий. Из него и герои выходят, и подлецы. Так что он теперь должен защищать?
После мучительных раздумий решил: подаёт рапорт на увольнение.
Ему уже открылось многое, о чём раньше не знал или не очень-то задумывался. Ведь и до развала СССР могли воткнуть в какую-нибудь авантюру вроде Афгана или
советником, скажем, в Сирию, Анголу и вообще куда прикажут. А что он там забыл? Ради чего, ради какой высокой идеи должен рисковать своей жизнью и отнимать жизни незнакомых ему людей? Вот когда Отечество, действительно будет в опасности и совесть ему властно скажет: "защити!", он сам придёт в военкомат. А пока... Будущее виделось ему довольно туманно, но был уверен: более или менее приличный заработок найдёт. Голова ясная, руки работящие, здоровье -- слава Богу.
О десятке лет, отданных армии, не жалел. Эти годы прожиты честно. Они же и помогли его нынешнему прозрению. Так чего тут вздыхать! Черта подведена: прощай, оружие!
Рапорт его не залежался: шло сокращение армии. Уволен был "по-тихому" -- без благодарственного "адреса" и прощальных речей.
... Сосед по квартире, старый шабашник Федька Чигирь набирал бригаду строителей. Туда и прилепился Левашов. Строили дачи, гаражи, колхозные коровники -- где что подвернётся. Отдавая Ольге очередной заработок, сказал со значением:
- Вот так! Даже побольше, чем на военке.
- Побольше-то побольше, -- не проявила восторга рассудительная Ольга. -- Не вечно же мотаться по шабашкам! А не поступить ли тебе, Илюша, в институт?
- Это в 30 лет? Поздновато уже в студенты. А кто семью будет кормить?
- Да ведь семья-то пока у нас куцая, -- вздохнула Ольга. -- Ты да я, да мы с тобой.
Это была их общая печаль: так ждали ребёнка, но пока не получалось.
Всё-таки Ольга его убедила. Поступил на заочное отделение пединститута. Конкурс туда был поменьше, чем в другие вузы: учителя получали весьма скромную зарплату.
Выбрал истфак. История его давно привлекала. В конце горбачёвской "перестройки" на волне объявленной "сверху" гласности приоткрылись спецхраны и хлынул поток ошеломляющей информации. Рушились мифы, которые ещё недавно подпирали казавшееся незыблемым гигантское здание, названное развитым социализмом. Узнал он и о записочках Ленина, доселе тщательно скрываемых, с требованиями "тотчас навести массовый террор", "расстрелять или бросить в концлагерь", а то и "повесить".
