- Еврейский танец "Хава Нагила", -- негромко пояснил лейтенант Данилов, сосед Генкина по общежитию. -- Лёня её мне на дне рождения играл. Классная вещь!
С еврейскими танцами Левашов был до этого незнаком. Да и откуда быть этому знакомству, если власть не пускала их в самодеятельность и, тем более, на государственную сцену.
А смычок мчался по струнам в каком-то бесшабашном порыве, когда уже не только скрипка, а, казалось, уже и стены и всё, всё окружающее исторгают этот жизнеутверждающий вихрь.
И Левашов не выдержал: пустился в пляс, выкаблучивая такое, что подобные способности до этого в себе не обнаруживал. В душе восторженно бурлило:
Как-кая потрясающая музыка! Ну, евреи, ну, народ! Уже только за одну эту "Хаву Нагилу" их надо уважать. И чего на них так злобятся антисемиты? Завидуют? Извечная людская накипь.
Внезапно подумалось: а что, если кто-нибудь "стукнет" особисту: капитан Левашов на отходняке У Генкина плясал под сионистскую музыку?
Ну, "стукнет"... Плевать! На то и дано человеку достоинство, чтобы он тоставался человеком.
Мысли, как в пляске, прыгают, сшибаются, к чему-то зовут. Вспомнил: завтра с Олей идут в театр. Надо прихватить полевой бинокль -- получше рассмотреть артистов.
Получше рассмотреть... А какие они в жизни, артисты? Тут бинокль уже не годится. Дать истинную характеристику человеку могут только поступки. Нет, не ошибся, когда писал аттестацию на Лёню.
Однажды зимой на учениях Генкину стало плохо. Это Левашов понял, когда с НП говорил с ним по телефону. Надсадный кашель, голос слабый, хриплый.
- Что с тобой?
- Наверно, простыл малость.
- Говоришь, "малость"? Что-то не похоже. Ну вот что... Позвоню в санчасть. За тобой пришлют машину, и срочно -- в госпиталь!
- Не могу я, товарищ капитан. Вы же знаете: на огневой позиции я сейчас единственный офицер. Данилов
в отпуске. На кого я оставлю четыре орудия? На своего замкомвзвода? С прибором управления огнём ему не справиться. Ничего, перетерплю.
Как ни настаивал Левашов на отправлении в госпиталь, Генкин был непреклонен.
Надёжный, -- отметил тогда про себя комбат. -- Надёжный, значит глубоко порядочный. Такой в трудную минуту не дрогнет.
Вернувшись с прощального вечера, с грустью подумал: не будет теперь у него такого старшего офицера батареи. Но ведь эта надёжность, куда бы ни занесла Генкина судьба, останется с ним и непременно сработает в общении уже с другими людьми. Как энергия, которая никуда бесследно не исчезает.
В ту же ночь полк подняли по тревоге. И хотя моросил дождь и была какая-то вялость от недосыпа, настроение он быстро привёл в норму. Ну что ж, поработаем на свежем воздухе. Дело привычное.
Его батарее выпало стрелять боевым снарядами. Сначала волновался: обязанности старшего офицера на огневой исполнял лейтенант из соседнего дивизиона, недавно окончивший училище. Не подведёт ли?
Не подвёл. Видно, хорошо его учили. Сказалась и выучка огневиков -- школа Генкина. В итоге -- отличная оценка. Однако Мягков по этому поводу доброго слова не сказал. Даже проворчал: в батарее опять орудия стояли зигзагом.
- Победителей не судят, -- задорно парировал комбат.
- Не спеши радоваться, победитель. Учения не закончились, мы ещё в поле.
Но уже прозвучала долгожданная команда "отбой", во всяком случае на эту ночь.
Какое блаженство, изрядно намаявшись за столь напряжённые сутки, снять тяжёлые от влаги сапоги, лечь на шинель, прикрывшись её полой, и расслабленно вытянуть ноги! В палатке он один: старшина уехал с кухней за продуктами. Дождь, монотонно выстукивал по брезенту, убаюкивая: спа-ать, спа-ать...
Кобура с пистолетом, как всегда, у правого бока, полевая сумка под головой.
Мягко провёл ладонью по щеке.
"Ну, Илья Алексеевич, труженик ты наш, сегодня славно поработал. Объявляю тебе благодарность".
Тело обмякло в сладкой истоме, Сон, как притаившийся снайпер, взяв на прицел, не терял ни секунды...
Утром, как всегда, перед возвращением с учений, поступила команда -- сдать начальнику штаба полка топографические карты. Левашов раскрыл полевую сумку, но карты там не было.
Что за чертовщина! Ведь хорошо помнил: перед сном аккуратно сложил её по изгибам, прогладил ладонью, чтобы меньше занимала места в сумке и задвинул в положенное ей место. Так где же она?
Карта масштаба 1: 50000, которой пользовались офицеры на учениях, считалась секретной: о подробностях данной местности противнику знать не следует.
Тщательно осмотрел своё ночное обиталище... Ни-че-го.
Понуро вышел из палатки. Небо словно закаменело в пепельных бугристых облаках, нависших над полигоном. И надо же, в этой унылой беспросветности -- крошечное синее озерце как вестник солнечных лучей: ждите, всё равно пробьёмся!
Левашов перевёл взгляд на грешную землю. Грешную? И чего люди валят на неё свои пакости? Земля-то не при чём: была и остаётся кормилицей-поилицей, источником неизменных человеческих радостей. От этой неожиданной мысли печаль его поубавилась. С этой картой морока, конечно, ещё впереди. Ну и что? В крайнем случае влепят "неполное служебное соответствие". Переживём.
Об исчезнувшей карте пришлось докладывать Мягкову. Тот злорадно ухмыльнулся.
- Ну, любитель зигзагов, доигрался. ЧП!
В тот же день, как вернулись с учений, в батарейной канцелярии возник особист. Выдворив оттуда двух сержантов, по-хозяйски уселся за стол.
... - Значит, утверждаете, что карту перед сном уложили в сумку. Тогда куда же она подевалась? Крылышек-то у неё нет. А может, кому-то её передали с определённой целью? Кому? -- вдруг рявкнул, как лубянский следователь 30-х годов.
"Круто берёт. -- К Левашову вернулось его командирское самообладание. -- Видать, хочет снять с пропажи карты ого, какие сливки! Ну что, сыпанём в это варево перцу?"
- Да, товарищ майор. Я -- давний агент ЦРУ. По батарейной радиостанции связался с их резидентом, и ночью прямо к моей палатке спустился парашютист-разведчик. Передал ему карту, а он мне -- тысячу долларов. Вас это устраивает?
Особист оторопело заморгал.
- Вы ещё издеваетесь? Посмотрим однако на вашу весёлость, когда об этом ЧП будет доложено в штаб округа, а то и в Москву.
Допрос, учинённый особистом, подтолкнул память: давай-ка ещё пошевелись! И она высветила...
Когда проснулся, сумка-то лежала не в изголовье, куда её положил, укладываясь спать, а в стороне метра на полтора. И как он в то утро не обратил на это внимания? Ага-а... Значит, её ночью кто-то вытащил из под головы. Кто?
Стал расспрашивать солдат, чьи палатки той ночью стояли рядом. Может, видели в расположении батареи посторонних?
Дежуривший тогда радиотелефонист вспомнил: да, какой-то незнакомый сержант там был. Представился посыльным из полкового штаба. Сказал: из округа на учение прибыл подполковник, и его надо на ночь разместить. Спросил: где ваш комбат?
... - Ну я его к вам и направил.
- А какой он из себя, этот сержант?
- Лица не разглядел: темно было. Но, помню, невысокий такой, кубастенький....
Память Левашова напряглась. "Невысокий, кубастенький..." А не его ли он видел, правда, мельком, когда приходил по вызову в особый отдел? В кабинет тогда заглянул сержант, что-то негромко доложил и сразу же вышел. Вроде бы, действительно, плотный и невысокий. Впрочем, может, так показалось, особенно теперь, после свидетельства радиотелефониста? А ну, верёвочка, раскручивайся!
Но верёвочка на том витке и застыла. Чем докажешь, что его карту выкрал именно помощник особиста? С какой целью, понятно. Месть. Возможно, к этой мерзости причастен и Мягков. Но опять же, каких-то убойных улик не представишь.
Вызрело решение: пойти к командиру полка. Мужик вдумчивый, отнюдь не солдафон.
Позвонил ему. В ответ:
- Жду. Я сам хотел тебя вызвать.
