В общении с амбициозными начальниками Левашов иногда напускал на себя вид этакого бездумного служаки-простачка. Так сказать, защитный камуфляж. Но каждый такой разговор анализировал. Как в известном фильме: "Информация к размышлению".

Выходит, с увольнением Генкина из армии вопрос в основном уже решён. Двоюродный брат -- в израильской военной авиации... Такого у нас не потерпят. И тут вряд ли чем поможешь. Тут и командир полка и даже комдив уже не властны. Похоже, что особист взял "под колпак" и его, Левашова, за "потворство" столь сомнительному кадру, а это несомненно отразится на карьере. Так как ему себя вести в дальнейшем? Поддакивать? Нет уж, ваше особистское превосходительство, такого не будет.

Теперь уже знал точно: его "косточки" Мягков с дружком-особистом перемывал. Ищет повод отомстить. Значит что? Не теряя достоинства, всё-таки серьёзного повода для "оргвыводов" не давать. Вот и вся тут его тактика. А Генкину о разговоре с особистом скажет. Расписку о "неразглашении не давал.

К нему в общежитие зашёл вечером. Застал обнажённым до пояса. На полу комнатушки -- самодельные брусья для отжимания и стойки на руках. Залюбовался атлетической фигурой подчинённого. Уже знал: кандидат в мастера спорта по гимнастике. На стене -- скрипка: ещё одно увлечение.

- Извините, товарищ капитан, что встретил вас в неуставном виде. Небольшая разминка.

- Вид у тебя молодецкий. Такой бы каждому офицеру -- была бы сплошная гвардия.

- Ну вы уж скажете... -- засмущался Генкин. -- Просто стараюсь по возможности держать себя в форме. Правда, гимнастикой одно время занимался серьёзно. Выступал на соревнованиях. Через полгода после окончания училища пришёл мне вызов на месячные гимнастические сборы. Тогдашний мой комбат говорит: "Ну так что, в спортсмены подался или будешь служить? Мне нужен артиллерист, а не спортсмен". Заманчиво, конечно, стать мастером спорта, но я подумал, подумал и от сборов отказался. Словом, выбрал артиллерию.

- Не жалеешь?

- А чего жалеть? Жизнь сама пути-дорожки прокладывает. Мне отец в детстве говорил: "Будешь ты, Лёня, сапожником или профессором, главное, хорошо делать своё дело".

- Мудрый твой отец.

- Товарищ капитан, -- спохватился Генкин, -- чего это я вас разговорами занимаю? Может, чайку или чего покрепче? Мы с ребятами-холостяками иногда прикладываемся. Так что нераспечатанная ёмкость есть.

- Не надо, Лёня, покрепче. И с чаем не суетись. Я ведь к тебе ненадолго: дома ждут хоздела. Давай-ка лучше пройдёмся по свежему воздуху. Хочу передать тебе кое-какую информацию. И кстати... Вне службы называй меня как старшего по годам Илья Алексеевич. Договорились?

Прогуливались по военному городку. К удивлению Левашова, "информацию" Генкин воспринял довольно спокойно.

- Меня уже вызывал особист. Интересовался моими родственниками, изучаю ли иврит. Я говорил, как есть. Да, двоюродный брат живёт в Израиле. А иврит не изучаю. Зачем мне здесь иврит? Понимаю: этот допрос особист затеял неспроста.

- Тебя хотят турнуть из армии.

- Догадываюсь. Так сказать, без всякой пристрелки, сразу на поражение. А зачем пристрелка? У них по отношению к моей персоне -- полная подготовка исходных данных (Усмехнулся). Кагебешная. Только ведь что считать для меня поражением? Скажу вам откровенно: после вызова к особисту к военной службе охладел. Уже служу не по вдохновению, а просто по чувству долга: стараюсь свою работу делать честно. А как получается, вам, моему командиру, виднее.

- Хорошо получается, Лёня. Об этом, как ты знаешь, написал в аттестации.

- Спасибо, товарищ капитан...

- Илья Алексеевич,-- поправил Левашов. -- Мы же договорились.

- Простите, Илья Алексеевич... Это я по инерции. Вы для меня -- не только командир, а прежде всего человек, которому я абсолютно верю.

- И тебе спасибо. Взаимное доверие дорогого стоит.

Помолчали. Левашов задержал взгляд на огромном плакате "Приказ начальника -- закон для подчинённого". Рисунок: солдат лихо вскинул руку к виску.

Бессменный воинский ритуал. Всё в нём: армейское единоначалие, дисциплина и, конечно же, честь. "Честь имею!" Хорошо сказано.

Хорошо-то хорошо,-- задумался он, -- только много ли этой чести у господ офицеров вроде Мягкова и того особиста?

Словно откликнувшись на его мысли, Генкин вяло махнул ладонью.

- На плакате красиво. А меня это уже не колышет. Романтика военной службы дала усушку. Какая уж тут романтика, если знаешь, что над тобой, евреем, навис этот проклятый "пятый пункт". Несколько карьерных ступенек мне он ещё оставил. Ну мог бы с вашей лёгкой руки стать комбатом, через сколько-то лет доползти до должности начальника штаба дивизиона и, как исключительное везение, стать командиром дивизиона. А дальше всё, шлагбаум закрывается. Знай своё место, еврей! -- Генкина словно прорвало. -- Дело даже не в должностях. В униженности. Мне дают понять: ты как еврей -- человек второго сорта...

Об антисемитизме "сверху" Левашов пока ещё смутно, но догадывался. Когда служил в Забайкалье, в их полку оказалось свыше десятка офицеров-евреев. С чего бы такая концентрация? Потом из разговоров с некоторыми из них дошло: да потому что в Группы войск за рубеж евреев не пускают. А за Урал -- скатертью дорога! И в должностях-званиях эти ребята не преуспели: всё больше старшие лейтенанты, один капитан и один майор. А ведь среди них -- это он точно знал -- были очень толковые офицеры. Вот тебе и "пролетарский интернационализм", "нерушимая дружба народов".

Тронул Генкина за руку.

- Лёня, -- я всё понимаю. Но в данной ситуации какое твоё решение?

- Какое? Буду служить, пока не выгонят. А там на завод пойду. Может, ещё какие планы появятся. Посмотрим...

- Ты -- крепкий парень Знаю: не пропадёшь.

На следующий день Левашова вызвал Мягков.

- Вы написали на Генкина такую аттестацию, что хоть к ордену его представляй. Но уже есть сведения, что некоторые свои анкетные данные он скрыл и вообще пропитан сионистским душком. Так почем аттестацию не переписали, как вам было указано?

- Не вижу оснований, товарищ подполковник. Написал правду. А что касается, как вы говорите, "сионистского душка", то не пора ли эту риторику выбросить за борт? В стране -- перестройка. В газетах пишут о новом политическом мышлении.

Мягков оборвал его.

- Слушай ты, мыслитель! Перестройка перестройкой, но антисоветчина, куда входит и сионизм, была и остаётся враждебной идеологией. Видно, и на тебя она уже оказала влияние. Иначе бы не защищал так старательно этого Генкина. Агитировать тебя за советскую власть не буду. Но определённые выводы насчёт твоей упёртости сделать придётся. А насчёт аттестации... Я её не утверждаю. Без этого никакой силы она уже не имеет.

Вскоре из Москвы пришёл приказ на Генкина с туманной формулировкой: "уволить из Вооружённых Сил в связи с нецелесообразностью дальнейшего использования".

Он устроил "отходняк". С людьми ладить умел, и комендантша общежития предоставила для этого просторное фойе, снабдила посудой и даже помогла накрыть три сдвинутых вместе стола. Гостей -- десятка два. То и дело -- напутственные тосты.

... Леонид вынул из чехла скрипку. Приложив её к плечу, на мгновение замер, словно вопрошал у притаившихся в ней звуков: "как вы там? Готовы к работе?" Нежно провёл смычком по струнам. И приоткрылись невидимые створки этого волшебного вместилища, где звуки, объединившись в единое, стали музыкой. Она полилась сначала медленно тонкой, прозрачной струйкой к своему вожделенному: душам слушателей. И в ответ благодарным импульсом: есть контакт!

Именно такое ощущение было у Левашова в первые же секунды услышанной доселе незнакомой ему мелодии. Резкий взмах смычка, ещё такой же, ещё, и створки -- настежь. Теперь уже не струйка, а хлынул неудержимый поток, сметающий всё мелкое, суетное, клокочущий бурной радостью.