Вот тебе и самый "человечный человек!" -- негодовал Левашов. -- И этому идолу мы так поклонялись! Твёрдо решил: станет учителем истории -- прежнюю идеологическую жвачку -- на свалку! Называть вещи своими именами -- вот его кредо учителя-историка. А иначе как? Зачем тогда вообще нужна История, чему она научит?

Охотился в книжных магазинах за интересной для него исторической литературой, размышлял над прочитанным, делал выписки.

И по-прежнему работал в строительной бригаде.

Фёдор ему:

- Да брось ты свой институт! Зачем тебе в будущем хилая зарплата учителя? Ведь у меня ты получаешь вдвое больше.

- Ценю это, Федя, ещё как ценю! Но и ты, наверно, слышал: не единым хлебом жив человек.

Фёдор усмехнулся:

- Слышать-то слышал. Только ведь в этой жизни аппетитно пожевать -- разве пустяки? Эх, Илюшка!.. (Вздохнул). Хорошим ты у меня стал плотником. Но как был чудаком непрактичным, таким и остался. Может, жизнь тебя научит?

- Научит, Федя, непременно научит, -- обнадёжил Илья. -- А я уж буду учить ребят. Может, после моих уроков, что-то путное из них и получится.

Пашка, долгожданный Божий дар, родился, когда Левашов уже заканчивал институт. Вот была радость! Едва Ольга оправилась после родов, подхватил её на руки и закружил по комнате, припевая:

Ах, как славно заживём

Мы теперь уже втроём!

Жена ответила поцелуем.

Оба педагога разработали целую систему Пашкиного воспитания. Родительская ласка -- да, но без сюсюканья! Ответственность с малых лет. Обязанности по дому. Ну и прочее, что надо для будущего мужчины.

В семь лет Пашка уже ходил в магазин за хлебом. Выкладывал сдачу. В десять покупал продукты для одинокой соседки-старушки, обездвиженной после инсульта. Неплохо учился. Однако пай-мальчиком не был. Участвовал в мальчишеской драке -- двор на двор, -- получив синяк под глазом. После дождя, играя с приятелями во дворе в футбол, угодил грязным мячом в проходившего мимо пенсионера. То-то было крику! На шум Ольга выглянула с балкона. Пашка, паршивец, стоял перед пенсионером, потупив голову.

Получил взбучку и от родителей.

Ольга:

- Я знаю этого человека. Живёт, по-моему, в третьем подъезде. Его фамилия не то Трубников, не то Прудников. Он, когда был в группе народного контроля, приходил к нам проверять расход электроэнергии...

- Полезная информация, -- подытожил Илья. И уже сыну:

- Так вот, разыщи его и непременно извинись. Иди прямо сейчас. Наверно, он уже дома. Не пойдёт же на улицу в замаранной рубашке.

Минут через двадцать Пашка вернулся.

- Нашёл жертву своей небрежности? -- спросил отец.

- Нашёл.

- Извинился?

- Извинился. Я ещё сказал ему: "Давайте я постираю вам рубашку и выглажу. Я это умею".

- А он?

- Засмеялся и пожал мне руку.

Родители переглянулись.

- Теперь мы с мамой тобой довольны, -- закрыл инцидент Левашов-старший. -- А в будущем с людьми будь внимательнее. И с мячом, и без мяча.

Годы, годы... Казалось бы ещё недавно он входил в новый для него мир школьной педагогики словно на цыпочках. Мир этот таил в себе столько нюансов и неожиданностей, что на первых порах перед очередным уроком, испытывал глубоко затаившуюся робость. Хотя предмет свой знал и старался говорить уверенно, но эта робость ещё долго пульсировала в нём. Сможет ли достойно ответить на подковыристый вопрос, не соскользнёт ли к монотонной занудливости, не сорвётся ли от какой-то ребячьей выходки?

Смог. Не сорвался. Всё-таки командирские годы дали ему немало: там ведь тоже педагогика.

Во время зимних каникул ходил с десятиклассниками в лыжный поход. В школе появился музей 2-го гвардейского Тацинского танкового корпуса (первым 3-го июля 1944-го ворвался в Минск). Левашов был мотором этого дела, приобщив к нему группу подвижников. А, самое главное, почувствовал: между ним и ребятами возникла душевная связь, когда не умаляя привычную субординацию учитель -- ученики, на первое место выходит то, чего он так упорно добивался: содружество.

... В день его рождения к нему домой заявились с полдюжины десятиклассников -- делегация. Поздравили. И тут Климович принёс из прихожей внушительный пакет, больше напоминающий мешок. Стал развязывать.

- Это что за агрегат? -- изумился Левашов. -- Пружины, рукоятка... Ага, силовой тренажёр.-- Голос посуровел. -- Ценю ваше добросердечие, но подарков из магазина не принимаю.

Климович:

- Это не из магазина, Илья Алексеевич. Сами сделали. Знаем: спорт вы уважаете. Видели вас в спортзале.

Он припомнил... Да, было. Зашёл туда размяться, а там урок физкультуры. Ничего, хватило на снарядах места и ему. Сделал "склёпку", на кольцах -- "угол", подтянулся на перекладине десяток раз...

Былое лейтенантское тщеславие: знай наших!

Видимо, тот его "заход" ребятам запомнился.

Взявшись за ручки тренажёра, растянул пружину.

- Ого! Крепенько. Да тут и для ног устройство, и спину можно качать. А уж руки -- само собой.

Подарком был тронут.

- Ну, мои дорогие Кулибины, это то, что мне надо. -- Прижал руку к сердцу и на несколько мгновений застыл. Потом стал по стойке "смирно". -- Моё вам физкультурное спа-си-бо! -- Озорно повёл плечами. -- Где мои семнадцать лет, если уже сорок? Но ничего, наберу на вашем тренажёре силёнок и когда-нибудь войду к вам в класс на руках. Надо же иногда мозги встряхнуть!

После визита "делегации" его долго не покидало ощущение какой-то особой приподнятости, когда не так уж давят неизбежные проблемы и всякого рода бытовые неурядицы.

Быть на своём месте. Уверенно быть. Это ли не мерило профессиональной состоятельности! Размышляя на эту вечную тему, подытожил: Ну что, Илья Алексеевич... Ты не ошибся в выборе профессии.

Хорошее настроение, как лёгкая морская волна, ласково шуршащая по песку. Гладит, напевает... Кажется, что эта гармония моря, суши и неба навечно вросла в окружающий мир. Но в атмосфере что-то сдвинулось, и налетевший ветер смял эту умиротворённость. Море, оскалившись белыми гребнями волн, яростно захлестало. И уже нет у него никакого ритма, никакой гармонии. Злобно ревёт, плюется на берег мусором. Клокочущий хаос.

К переменчивости погоды люди всё-таки привыкают. Да и синоптики не дремлют. Но привыкнуть к катаклизмам в общественной жизни куда труднее. И где их взять этих предсказателей? Мало кто мог предположить, что в результате вполне демократических выборов бывший директор заурядного совхоза, объявивший себя непримиримым борцом с коррупцией, став президентом, ринется к личной диктатуре и начнёт старательно вытаптывать ещё слабые ростки демократии первых постсоветских лет. А где диктатура, там общественная жизнь всё больше напоминает казарму.

"Вы слышите, грохочут сапоги..." Поэт, "выдавший" эту строку, имел в виду совсем другое и вряд ли предполагал, что она станет символом амбициозной, эгоистичной власти.

"Сапоги" загрохотали и в школе. Их грубую поступь Левашов услышал, когда в школьный обиход вошло весьма странное для творческой профессии, к какой относил работу педагога, слово "контракт". Теперь твоя профессия вовсе не творческая и не многолетняя, если не сказать, пожизненная. Ты теперь контрактник, а значит, человек здесь временный. Тебя наняли, вот и исполняй, что велят. А начнёшь ерепениться, выбираться из уготованных тебе желобков, укажут на дверь: "Контракт с вами прекращён".

Конечно же, они с Ольгой обменивались школьными новостями и мнениями. "А как там у вас?"

- А у нас, -- рассказывала Ольга, -- знаешь, как учителя между собой зовут директора? Аракчеев. Не все, большинство боится, но эта кличка к нему прилипла. Не распоряжения отдаёт -- команды. Не скажу, что грубит, но часто тон уж очень металлический. "Позовите мне такого-то или такую-то!" "Вам ясно? Всё, идите!" Любит читать нотации. А начнёшь оправдываться -- оборвёт. Ну, а твоя директриса?