Холм пихает Тарьея на кровать, и тот с головой проваливается в голубые воды покрывала, трескающие по спине морозом. Хенке нависает над ним гранитной скалой, неотрывно смотрит сверху вниз и касается его члена, сжимая и скользя большим пальцем по обнажённой головке. Хенрику нравится наблюдать за Сандвиком: тот тяжело дышит, почти дрожит и уже на полпути до того, чтобы умолять. Но Хенке просить не нужно: он сам знает, как сделать своему мальчику приятно. Он знает, что ему нужно.

Взгляд Хенрика пьянит похлеще дорогого вина, разрезает в клочья, заставляет смотреть в ответ и не отворачиваться. Тарьей крепко вцепляется пальцами в светло-голубое покрывало, закрывая глаза. Думать и говорить не хочется. Прошлое тонкой нитью оборвалось где-то глубоко под рёбрами, освобождая от стальных оков. Теперь он не ощущает ничего, кроме освобождения. И всё, о чём он может сейчас думать, — это Хенрик, ласкающий его тело. Холм делает какие-то невообразимые вещи, будто околдовывает его, и тело Тарьея растекается на кровати жидким воском. Незабываемые ощущения.

Сандвик дёргает Хенрика на себя, вовлекая его в поцелуй, потому что смотреть в его глаза дальше стало совершенно невозможно — он чувствует, как всё тело немеет, воспламеняется, горит. А ему ещё хочется дожить до оргазма, не превратившись в расплывшееся на кровати пятно.

Целуются жадно, сочно, влажно, прикусывают губы друг друга и сталкиваются языками, отнимая последние глотки воздуха. Тарьей льнёт всем телом к Хенрику, трётся о него, злостно комкая проклятый костюм, который Холм не удосужился снять до конца. Но раздевать его сейчас нет времени и сил — хочется получить его целиком и полностью прямо сейчас, без промедления, без сомнений.

Хенрик голодным взглядом щекочет тело Тарьея, хрипло стонет и пытается выпутаться из собственных штанов. Холм понимает всё без слов. Выуживает из кармана тюбик со смазкой, выдавливая несколько капель на ладонь. Смотрит голодным взглядом на раскрасневшегося Сандвика и не может отвести глаз. Вспотевший лоб. Хмельная улыбка, рдеющая на губах. Призывно раскинутые ноги. Холм облизывает глазами каждый сантиметр его тела и движется навстречу.

Хенрик одной рукой крепко обвивает талию Тарьея, оставляя терпкие поцелуи на спине, а другой рукой проталкивает два пальца внутрь, медленно растягивая. Член болезненно ноет, но Холм торопиться не собирается. Он хочет, чтобы Сандвик запомнил их первый раз как нечто волшебное, удивительное и безумное. Только они вдвоём в комнате Тарьея, наедине с любовью, ломающей воздух оголёнными проводами. И эта любовь больше никогда не будет мучительно-тяжёлым грузом. Потому что в объятиях друг друга останавливается мир.

Холм оглаживает внутреннюю сторону бедра Тарьея, покрывая пламенными поцелуями тощий живот, и ползёт вверх. Сандвик улыбается так ярко, что у Хенрика фейерверки перед глазами взрываются, рассыпаясь где-то под рёбрами лоскутками страсти. И Хенрик плывёт, светится, заражает своей лихорадочно-нежной улыбкой, переливающейся счастьем. Тарьей несмело кивает, зовёт, приглашает, и у Холма кончается терпение. Он крепко сжимает бёдра Сандвика, дразняще проводит головкой члена между ягодицами и входит одним резким движением.

Тарьей гортанно постанывает с каждым новым толчком, закрывая глаза от наслаждения, и тонет в Хенрике без остатка. Кажется, Сандвик не видел его целую вечность, а прошло от силы три недели. Так долго хотелось заполнить эту щемящую пустоту внутри, в щепки разорвать страхи и снова почувствовать себя нужным. В подкорке мозга золотисто-желтым зашиты до боли знакомые черты лица, бархатные худощавые руки и губы слаще мёда. Текучий лёд в глазах сменился прежним блеском бирюзовой пастели. За этот влюблённый взгляд можно всё отдать.

Тишину разрезает лишь волна шумных вздохов и шелест простыней под разгоряченными телами. Хенрик сжимает бёдра Сандвика почти что до синяков, вколачивается размашисто и жёстко, собирая с его губ палящее желание, крупицу за крупицей. Тарьей кончает, когда Хенке сжимает его член рукой — стонет долго, в голос, не сдерживая себя. Он сжимается, как под языками колючего пламени, и его кожа нагревается, искрит. Хенрик кончает с именем Тарьея на губах, растягивает по буквам, шепчет так сладко, будто на последнем дыхании.

Хенрик обессилено падает на кровать рядом с Тарьеем, успокаивая клокочущее дыхание, и оставляет на его губах короткий поцелуй. Тарьей льнет к нему, прижимается всем телом, боится оторваться даже на мгновение. Счастье находи́ться рядом с любимым человеком не сравнимо ни с чем. Чувствовать жар его тела, вдыхать его запах, видеть его сияющие глаза. Хенрик мысли читает по одному лишь взгляду — обнимает Тарьея за шею, нежно гладит его ещё совсем короткие волосы и улыбается куда-то в макушку. Они больше не вспомнят, что значит одиночество.

*

Прошло полгода

Тарьей с запалом читает интервью в журнале, расположившись на коленях у Хенрика, и всячески пытается игнорировать гневное сопение над головой. Холм ему и так всё утро покоя не даёт с этой проклятой статьёй, которую посвятили им обоим. Название ещё такое хитроумное, причудливое: «Сердце Хенрика Холма покорил парень с одиночеством в глазах». Утром Сандвику с трудом удалось отвоевать у парня этот злосчастный журнал, потому что тот намеревался спустить его в мусорное ведро. Чтобы якобы неудачные фотографии из совместной фотосессии не мозолили ему глаза. А его не смущает тот факт, что у этого модного журнала миллионный тираж? К тому же у Тарьея никто разрешения не спрашивал, когда за шиворот тащил в фотостудию, слёзно упрашивая подтянуть карьеру им обоим.

— Господи, не показывай мне эти позорные фотографии! — Хенрик недовольно цокает языком и прибавляет громкость на телевизоре. Взлохмаченный, насупленный, раздраженным. Так и источает всем своим видом ядовитое возмущение. Будто у ребёнка конфету отобрали. А ведь сам же втянул их в это болото.

— Эй, что тебе не нравится? — Тарьей со злобно-насмешливой улыбкой пихает Холма в бок и чуть ли не носом тыкает его в фотографии. Они же здесь вместе, красивые и такие влюблённые, — больше ничего не нужно. — Я вообще-то тоже на них есть.

— Я соглашался только на интервью, — Хенрик тянется к Тарьею за поцелуем, но тот неожиданно уклоняется. Ему нравится дразнить Холма, ему нравится впитывать кипучую злость в его глазах, слизывать пламенную страсть с его губ. А Хенрик выглядит не на шутку возбуждённым. — Зачем я только согласился представлять наше агентство…

— К тому же ещё и меня за собой поволок, — Тарьей жадно рассматривает фотографии, но Хенрика к себе всё-таки подпускает. Никогда не хватает смелости мучить его слишком долго, а без прикосновений у него вообще крышу сносит. — Я же не модель.

— Ты — мой парень, Ти, и я хотел, чтобы ты был со мной рядом в такой ответственный день, — Хенрик правой рукой обнимает Тарьея за плечи и пристально впивается глазами. Он всегда так делает, когда пытается донести что-то крайне важное, и Сандвику это нравится. Завороженно смотреть ему в глаза — сверкающе-голубые и бездонные. Ловить его каждое слово. Держать его за руку. Быть рядом с ним каждую гребанную секунду, потому что по-другому и быть не может. — У нас же теперь одна жизнь на двоих.

— Ты так говоришь, как будто мы уже женаты, — Тарьей издаёт нервный смешок и натыкается на подозрительно серьёзный, цепкий взгляд.

— В ближайшем будущем обязательно, — решительно заявляет Хенрик, откидываясь на спинку дивана. Укутывает Тарьея в своих объятиях и нежно целует в висок. Так целомудренно и робко, что у Сандвика кожа мурашками покрывается. Потому что у них всё серьёзно. Потому что они уже полгода вместе.

Тарьею даже подумать страшно о том, что когда-нибудь всё изменится. Они станут старше, перейдут на тот новый уровень, когда уже пути назад не будет, потому что всё слишком серьёзно, потому что слишком крепко связаны. Дорогу назад уже давно никто не ищет. Со времён их первой ночи, когда Сандвик официально представил родителям своего парня. Это было до ужаса неловко, странно и местами смешно, но Тарьей выдохнул с облегчением. С его плеч свалилась самая тяжёлая ноша. Теперь всё ощущается по-другому, и Тарьей точно знает, что без Хенрика у него будущего нет.