Крис бросает на Эву оттаявший, блеклый взгляд, с горстью надежды где-то на дне. Почему-то впервые не чувствует необходимости сомневаться, проверять, доказывать. Шистад точно знает, что Эва права. Они с Исаком нужны друг другу.

*

Исак мучительно долго смотрит на мигающий экран телефона, не в силах ответить. За последние пятнадцать минут — десять пропущенных звонков. За последние два дня — пятьдесят, не меньше. Все до последнего от Криса. Вальтерсен снова задумался о том, что нужно было сразу внести его номер в черный список. Но внутри просыпается знакомое клокочущее чувство, которое останавливает, удерживает, тянет. К Крису тянет оголёнными проводами, стегающими по рёбрам, потому что давно не виделись, не разговаривали. Два дня. Проклятых два дня. Будто целая жизнь прошла.

— Исак, не бросай трубку, пожалуйста, — Крис скулит в трубку, как раненый щенок, и Исака страхом клейким парализует. Друзья уже ему донесли, что Шистаду было несладко в последнее время. — Выслушай меня.

— Зачем? — злая сучка в Исаке клыки показывает, царапает, когти обиды прямо в сердце загоняет.

— Я знаю, что тебе хреново так же, как и мне, — Крис тяжело вздыхает, и голос снижается до придушенного шёпота. Чтобы сердце Вальтерсена его услышало, каждой клеточкой, каждым лоскутком правду впитало. Потому что Шистад не врёт — его тоска изнутри пожирает.

— Я не хочу с тобой разговаривать, — ядовито выплёвывает Исак. — Мне противно.

Крис резко замолкает, глотает горькое разочарование и порывается бросить трубку. Но сердце не позволяет. Исак слышит его приглушённое дыхание и медленно успокаивается. Они два дня варились в котле безумия, вкалывая в вену изнурительную боль — дозу за дозой, всё больше и больше. Пока в груди криком отчаяния незабытое имя не заныло — кровью набухло, запекло, зашкварчало. Теперь даже минута молчания в радость, потому что связь ощущается так же сильно. Потому что конец ещё не наступил. Потому что есть шанс спасти друг друга, собрав по крупицам доверие.

— Послушай, я знаю, что виноват, — Крис тихо прокашливается, заставляя Исака слушать, не терять нить разговора, держаться рядом даже таким странным способом. — Ты думаешь, что я поступил с тобой так же, как и с остальными. Но поверь мне, всё не так.

— А как? — Исак заметно повышает голос, всё крепче сжимая в ладони телефон.

— Позволь мне доказать, как много ты для меня значишь, — Крис не сдаётся, не теряет надежды, и Исак оттаивает. — Приходи на мою вечеринку сегодня, пожалуйста.

— Я подумаю, — звучит даже слаще, чем «да» — обжигающе-тепло, почти смущённо. Исак даже на расстоянии улыбку облегчения на лице Шистада ощущает. Кажется, он дал Крису шанс.

*

— Я знал, что ты придёшь, — Крис встречает Исака прямо на пороге, нервно переминаясь с ноги на ногу, и говорит слишком смазанно. Во рту ещё ни капли не было за весь вечер, хотя для решимости можно было и добавить. — Выпьешь чего-нибудь?

Исак насуплено осматривает огромный дом Шистада изнутри, битком набитый его пьяными дружками, и раздумывает о том, чтобы поскорее уйти. Ему здесь душно, неуютно, паршиво. Потому что у него на лбу клеймо черное горит — «Очередная шлюха Шистада». От стыда хочется сквозь землю провалиться, напиться до беспамятства или слиться с серой стеной на кухне, потому что выглядит он ничуть не лучше. Такой же угрюмый, обшарпанный и грязный. Будто его сердце раздробили в порох и из кусков грязи слепили обратно, чтобы не зачах, не сгнил в безутешных страданиях. Но Вальтерсену не хочется рвать запекшиеся раны, чтобы прошлое по кирпичику возводить, роясь в объедках чужой совести. Нужно строить новое будущее, без взаимных обид и лжи.

— Обойдусь, — сквозь зубы шипит Исак, пряча глаза. Ему бы сейчас не помешал стакан виски, который так сильно любит Шистад. Смотреть на Криса жалко и тошно. — Что ты хотел?

— Поговорить.

— Говори.

Крис боится задеть ладонью, взглянуть на Исака слишком настойчиво или цепкой улыбкой уколоть. Вальтерсен смотрит куда угодно, только не на Кристофера. Послушно идёт за ним, в сторону дивана, но молчания не разрывает. От затянувшейся тишины у Шистада руки дрожат, как от озноба, и мысли спутываются в клубок. Большой, колючий клубок со светлым именем «Исак». Так важно сейчас найти нужные слова и не попасть впросак. Потому что другого шанса не будет. Потому что без Исака больше ни дня не протянет. От влюблённого школьника до поехавшего психа — кочковатая дорога его любви.

— Исак, я совсем не привык к серьёзным отношениям, — Крис беспокойно трёт ладони, украдкой поглядывая на Исака: слушает или нет, простит или нет. — Когда я познакомился с тобой, я испугался. Потому что почувствовал что-то странное. У меня раньше не было такого. Я продумывал каждый свой шаг, контролировал каждое своё слово, потому что боялся сделать что-то не так и обидеть тебя. Но потом всё пошло…

— По старой схеме, да? — едкая усмешка Исака отпечатывается немой тоской в его глазах. — Уламывать меня долго не пришлось, потому что я почти сразу позволил себя трахнуть. И ты решил, что нет смысла всё усложнять, — в его осипшем голосе леденеют слёзы, со звоном в который раз разбивающегося сердца. — Ведь гораздо проще жить так, как раньше — пьяные бабы, интрижки, секс на одну ночь и никаких обязательств. К тому же ещё и парень попался какой-то неправильный — подарков не требует, сцен ревности не закатывает. Зачем переходить на другую сторону?

Исак полосует по лицу взглядом, полным отвращения и смоляно-черной ненависти, и бросается к выходу.

— Нет, Исак, постой, — Крис бежит следом, срывается на крик. — Ты всё не так понял.

— Всё я правильно понял, Крис, — Исак замирает у двери всего лишь на несколько секунд. — Тебе не нужны проблемы, и я тебе не нужен.

Крис отшатывается в сторону, будто от удара уклоняется. Ошибочный ход. Ему в сердце воткнули ржавый топор любви, которая медленно рассеивается в огнях ночного Осло. Пробиваясь солёной влагой в уголках глаз. Прорастая смертельной виной, которая рано или поздно заберёт всё. Отнимет твой разум, твоё сердце и твою жизнь. Может, это и есть тот правильный конец?

*

Исак просыпается среди ночи от оглушительного стука в дверь. Кто-то явно намеревается вывести его из себя и разбудить всех соседей. Вальтерсен укутывается в домашний халат и неохотно плетётся в коридор, продирая глаза. Он не завидует тому самоубийце, который нарушил его сон именно в эту ночь. После очередного провального разговора с Крисом. После очередной рвущей дозы боли. После очередной попытки вернуть утраченное. Исак чувствует себя настоящим наркоманом. Крис Шистад — его личный сорт героина.

— Хватит выламывать дверь, — сонно бормочет Исак, пытаясь нащупать в темноте дверную ручку. — Я сейчас в полицию позвоню.

— Я не уйду, пока ты меня не выслушаешь, — Исак удивлённо распахивает глаза, замечая на пороге Криса. Встревоженного, растрёпанного, задумчивого. Голос хриплый, дрожащий, словно простывший, и глаза воспалённые, горят пожаром вины.

— Я уже тебя выслушал, — Исак не пускает Шистада за порог, но глаз от его болезненно-бледного лица оторвать не может. Они не виделись каких-то пару часов, а Крис будто не в себе. — Перестань орать — ты всех соседей разбудишь.

— Я буду спать на коврике, если ты не пустишь меня, — Крис виновато поджимает губы, опускаясь на порог.

— Ты совсем с ума сошёл? — Исак испуганно хватает его за воротник и тянет прямо на себя, донельзя близко, как раньше. — На улице не май-месяц.

Кристофер постепенно приходит в себя, отмякает, растворяется в руках Исака. Тот осторожно удерживает его за плечи и изучает — каждую прожилку боли на лице, каждую венку, каждую искорку. Его глаза полыхают при лунном свете — затуманенные, свинцово-тяжелые, вымаливающие прощение. Вальтерсен проводит Криса в гостиную, умащивается вместе с ним на диване, но света не включает. В полумраке можно замазать не только сияющие глаза — можно спрятать сердце, грохающее под ребрами вспышками страха. Гибельного страха потерять человека, которого по-прежнему любишь до крика, который может снова предать.