Слегка потянувшись, я наслаждаюсь усталостью, раздражением кожи, и даже апатией.
Сейчас это моя жизнь.
Джон всё ещё крепко спит, и это радует меня гораздо больше, чем следовало бы, исходя из наших отношений.
В то время как я сам не очень люблю спать (существует множество других, более важных, чем сон, вещей), я чрезвычайно люблю наблюдать за тем, как спит Джон. На самом деле, это одно из самых моих любимых времяпрепровождений.
//На ложе моём ночью ищу я любимого души моей.// (Здесь и далее до конца главы выделены через // // цитаты из Песни Песней Соломона, п.п.)
Я не утверждаю, что понимаю идею Душ. Наоборот, я глумлюсь над подобными представлениями. Но всё же… всё же. Я не дурак (часто), а только дурак стал бы игнорировать доказательство, что находится прямо у него под носом. Если такая вещь существует, и она у меня есть, тогда совершенно ясно, что душа моя лежит рядом со мною.
Это путешествие - подарок Джону на день рождения. Сегодня ему шестьдесят, и это просто необходимо как-то по-особенному отметить. К этой ситуации я отношусь двояко. Да, я хочу отпраздновать этот очень важный день. Что, если бы он никогда не родился? Смог ли бы я каким-либо образом узнать, что части меня всегда недоставало? Может быть, я ощущал эту нехватку даже раньше, чем встретил его, и именно поэтому я был потерян столько лет. Однако, празднуя этот день, в то же время я не могу удержаться от мысли, что года мчатся слишком быстро.
Эту мысль я немедленно отбрасываю.
Не могу удержаться и тянусь, чтобы провести пальцами по его волосам. Луч солнца позволяет заметить несколько золотистых прядей, всё ещё сохранившихся в седине. Нет ничего столь же знакомого и родного, как ощущение его волос под подушечками моих пальцев. Я склоняю голову вперёд, ровно настолько, чтобы мои губы могли прижаться к задней части его шеи.
//Шея твоя словно башня из слоновой кости.//
Когда-то я верил, что любовь скучна и абсолютно ненужна, костыль для слабых и жалких. Это не имело никакого отношения к Шерлоку Холмсу.
Сейчас я не могу представить себе, как вообще кто-то может жить без неё. Но, разумеется, я в особом положении, которое я никогда не воспринимал как должное, поскольку я люблю и любим Джоном Уотсоном. Если бы жалость была свойственна моей натуре, я бы жалел всех остальных в мире, потому что этот человек не любит их.
Само собой, вещи такого рода я никогда не говорю вслух.
//Руки его – золотые кольца (стержень, на котором висит дверь, кольцо, п.п.), наполненные топазами, живот его – изделие из слоновой кости, покрытое сапфирами.//
Джон, буквально, сияет в лучах греческого солнца.
Я аккуратно скручиваюсь вокруг него, по-прежнему изумляясь тому, насколько идеально наши тела подходят друг другу. Уверен, именно для этого мы и были рождены. Он бы назвал это судьбой, я же просто благодарен за это.
//Ноги его – мраморные столбы, поставленные на золотых основаниях.//
Эти ноги пробежали бессчётное количество миль рядом со мной. Даже когда одна из них подводила его, он никогда не подводил меня.
Мои ноги переплетаются с его.
Я думаю о подарке, что подарю ему этим утром, и надеюсь, что он будет дорожить им, и поймёт, с какой любовью он создан. Знаю, что так и будет, потому что это Джон.
//Уста его сладкие, и всё в нём желанно.//
Шепчу его имя снова и снова; это единственная настоящая молитва, что я когда-либо произносил.
Джон потихоньку начинает шевелиться.
У него разные способы пробуждения ото сна.
Раздражающий сигнал будильника, в те дни, когда он по-прежнему ходит в клинику, вяло приводит его в сознание. Работа стала чем-то вроде бремени, хотя теперь он только замещает других врачей в случае нужды, а я пытаюсь убедить его бросить это.
Всё совсем иначе, когда он просыпается от моего крика “Джон! Дело!”. Его глаза распахиваются, кровь бурлит от волнения, он ухмыляется, и тогда снова выглядит молодым.
Мои любимые пробуждения именно такие, как сейчас (даже без греческого солнца и запаха средиземноморского воздуха), когда я обнимаю его целиком, и оставляю мягкие поцелуи на каждом участке кожи, до которого могу дотянуться. В такие дни он просыпается медленно, с неохотой открывая глаза, слабый румянец появляется на его лице. Неспешно улыбнувшись, произносит моё имя вместе с выдохом, слетающим с его губ.
Именно так Джон просыпается сейчас.
//Покрой меня поцелуями уст твоих.//
Мы просто смотрим друг на друга пару мгновений, потом легко целуемся.
- Ты знаешь, - тихо говорит он, - когда я буду умирать, я был бы рад ощущать твои губы на своих.
Сантименты прекрасны, да, не спорю. Но всё равно хмурюсь, поскольку это не то, о чём я хочу думать. Он понимает это, конечно же, и целует меня снова в своего рода извинении.
- Счастливого дня рождения, - говорю я.
- Спасибо. И за это путешествие тоже спасибо.
Медленно текут минуты, приятные, томные. Некуда торопиться. Мы никуда не собираемся идти. Спустя некоторое время я кладу голову на его грудь, и он проводит пальцами по моим волосам.
- О, - вдруг произношу я. - Твой подарок.
- Я думал, путешествие было моим подарком.
- Частью его.
Я скатываюсь с него, затем с кровати, чтобы взять футляр со скрипкой. Он спрашивал, зачем я взял её в отпуск, ведь раньше я так никогда не делал.
- Я могу заскучать, - тогда ответил я с улыбкой.
- Ты ведь будешь на красивом греческом острове со своим прекрасным мужем. Как ты сможешь заскучать? - он ухмыльнулся.
Отвлёкшись от упаковки багажа, я посмотрел на него.
- Мне никогда не бывает скучно с моим прекрасным мужем. А вот остров может наскучить.
Сейчас я достаю свою скрипку Страдивари и встаю напротив балконной двери. Он бросает на меня долгий и откровенно оценивающий взгляд. Возможно, стоило надеть хотя бы нижнее бельё, но уже поздно.
- Ты собираешься сыграть для меня? - Он обожает, когда я это делаю, всегда.
- Да. - Я прочищаю горло, совершенно неожиданно начиная нелепо нервничать. - Я написал композицию. Для тебя.
- Правда? - тихо спрашивает он, затем усаживается в центре огромной кровати, скрестив ноги. - Хорошо.
Я проверяю настройки скрипки, затем вновь смотрю на него.
- Это соната, написанная в классической форме. - Он кивает. - Ты, разумеется, заметишь отсутствие клавишного аккомпанемента, но…
- Я не замечу, - мягко обрывает меня Джон.
Это правда, конечно же. Познания Джона в музыке остаются на элементарном уровне, в лучше случае. Но он ценит мою игру.
- Что ж, хорошо. Это Размышление О Джоне. - Просто на всякий случай я добавляю: - Это название.
Он вновь кивает.
Я надеюсь, что ему понравится. Подняв скрипку, начинаю.
Аллегро открывает тему наших отношений. Оно напоминает о встрече двух детей, годах одиночества, неожиданной новой встрече.
Я могу чувствовать Джона, даже не видя его, ускользая в музыку. Он смотрит на меня с такой нежностью, что я едва не теряю концентрацию.
Закрыв глаза, я избегаю этого, позволяя нотам, чувствам окружить меня.
Продвигаясь к анданте, я ощущаю вновь те ужасные дни, что привели к моему падению, ужасные, но всё равно с подспудным надёжным присутствием Джона, он всегда рядом, всегда верен. Месяцы врозь. Достигаю момента, когда он пришёл к моей постели и простил меня.
Всё моё тело движется в такт с музыкой.
Через аллегро я стараюсь передать то, что значат для меня годы вместе, с самого начала и до этого момента в номере греческого отеля, и это то же самое, как если я бы сказал “Всё”.
