«не могли обеспечить такой же уровень потерь{41}, как понесенные Россией во время Второй мировой войны, – потерь, от которых она оправилась только через несколько лет. Это вряд ли можно считать “несомненным” сдерживанием, которое будет необходимо нам в определенных предсказуемых ситуациях».
Выводом – в котором никто в RAND ни разу не усомнился за время моей работы там – было то, что адекватным средством сдерживания Соединенные Штаты должны считать гарантированную способность уничтожить ответным ударом более 20 млн советских граждан, т. е. столько, сколько СССР потерял во время Второй мировой войны. Это означало, что мы работали над обеспечением гарантированного ответного геноцида, хотя никому из нас в то время даже мысль такая не приходила в голову. По правде говоря, с учетом моего сильного внутреннего протеста против сплошной бомбардировки городов обеими сторонами в период Второй мировой войны участие в исследованиях, нацеленных на запугивание русских тотальным уничтожением в случае нападения на нас, выглядело парадоксальным. Однако в этом была своя логика. Аналитические заключения людей, которые стали моими учителями и ближайшими коллегами, убедили меня – как Сциларда и Ротблата поколением ранее – в том, что это не только лучший, но и единственно возможный путь предотвращения большой ядерной войны в ближайшем будущем.
Когда мой бывший научный руководитель в Гарварде узнал в 1959 г. о моем намерении вернуться в RAND на постоянную работу, он с горечью заметил, что я «продался» (как экономист) за высокую зарплату. Я возразил ему, что после всего, с чем мне пришлось познакомиться прошлым летом в RAND, я согласился бы работать там даже бесплатно. И это было правдой. Я не мог представить себе более важного дела на поприще служения человечеству.
Глава 2
Управление и контроль
Предотвращение катастрофы
В RAND, учитывая свою долгую специализацию на теории принятия решений, я выбрал область, которая казалась на тот момент недостаточно проработанной и в то же время важной: управление ядерными силами ответного удара высшим командным составом и особенно президентом.
Большинство моих коллег занимались исследованием уязвимости стратегических систем ядерного оружия, баз и транспортных средств, а также возможностей ее уменьшения. Я присоединился к небольшой группе{42}, которая изучала проблему уязвимости и надежности «нервной системы» вооруженных сил: командных пунктов, процессов информирования и принятия решений на разных уровнях, средств связи, систем предупреждения и сбора разведданных.
По широко распространенному мнению решение о том, при каких условиях и когда отдавать команду на применение американского ядерного оружия против Советского Союза, должен был принимать президент или другой выживший высший представитель власти. Процедуры принятия такого решения и его исполнения были конкретными вопросами, которые требовали знания сугубо секретной информации. Так вот, мне поручили исследовать именно эту проблему управления не только ввиду ее очевидной важности, но и в силу прямой связи со всем, что я анализировал в своей аспирантской работе по принятию решений в условиях неопределенности. Речь шла о неординарном и, вполне возможно, последнем решении руководителя страны, принимаемом в условиях неопределенности.
Более того, при первом знакомстве с ключевым исследованием R-290 «Защита потенциала США по нанесению ответного удара в 1950-е и 1960-е гг.» мне бросилось в глаза слово, которое было в центре моих собственных раздумий в Гарварде в том году: «неоднозначность». В исследовании, одним из основных авторов которого был Альберт Уолстеттер наряду с Гарри Роуэном и Фредом Хоффманом, отмечалось, что некоторые наши планы зависели от наличия «стратегического» предупреждения о неизбежном нападении противника – разведывательных данных, полученных до пуска вражеских ракет.
«Однако планирование на основе стратегического предупреждения опасно{43}, и это нельзя недооценивать… Если мы хотим быть реалистичными и точными до наступления события, то самое большее, что можно сказать в ответ на вопрос “Намереваются ли Советы атаковать нас?”, это “Возможно”. А ответы на другие важные вопросы “Когда?” и “Где?” еще более неоднозначны… На самом деле вопрос заключается не в том, с каким упреждением мы получим эти сигналы, а в том, насколько однозначными они будут. Мы можем твердо утверждать, что они будут неоднозначными… Неоднозначность стратегического предупреждения усложняет проблему принятия решения».
Никакая иная формулировка проблемы принятия решения (самого важного в истории человечества!) не могла привлечь мое внимание сильнее, чем эта. «Неоднозначность» – это не тот термин, который использовался тогда в академических спорах о риске и неопределенности. Мне было особенно странно видеть его в секретном исследовании по той причине, что я как раз занимался внедрением в академическую практику этого технического термина, обозначавшего субъективную неопределенность в результате отсутствия опыта или недостатка информации, неясности значения фактов, серьезного разногласия мнений наблюдателей и экспертов или противоречивости разных типов свидетельств. (Я предполагал – и это позднее подтвердилось{44} во многих лабораторных экспериментах, – что такую неопределенность нельзя охарактеризовать одной численной вероятностью распределения ни взглядов людей, ни их поведения, хотя и то, и другое не было «полностью неопределенным».)
Неопределенность стратегического предупреждения, описываемая здесь, похоже, подпадала под эту категорию. И Уолстеттер не уставал подчеркивать, что та же самая проблема существует и в контексте «тактического» предупреждения: данных радаров дальнего обнаружения{45} и космических инфракрасных датчиков, сигнализирующих о приближении вражеских самолетов или запуске ракет в сторону Соединенных Штатов до того, как они достигнут цели.
Радары арктической линии раннего обнаружения (Distant Early Warning Line – DEW) не раз, как я узнал вскоре, принимали высоко летящие стаи гусей за советские бомбардировщики, приближающиеся к нам со стороны Северного полюса. До появления МБР у нас было несколько часов, чтобы распознать ошибку и тем временем поднять на боевое дежурство свои самолеты. А всего через год после моего прихода в RAND высокотехнологичная радиолокационная и компьютеризированная система раннего обнаружения баллистических ракет (Ballistic Missile Early Warning System – BMEWS) в первую же неделю эксплуатации сообщила о приближении ракет. В этот раз на принятие решения было всего 15 минут.
5 октября 1960 г. ряд высокопоставленных представителей отраслей, занимающихся разработкой технических систем для ВВС, включая Тома Уотсона, главу IBM, посетили командный пункт NORAD, устроенный в горе Шайен, штат Колорадо. Пит Петерсон, впоследствии министр торговли в администрации Никсона, а на тот момент исполнительный вице-президент Bell & Howell, занял кресло командующего на балконе перед огромной картой мира. В честь высоких гостей устроили своего рода ролевую игру. В своей книге «Управление и контроль» (Command and Control) Эрик Шлоссер рассказывает, что происходило в тот день, и его версия во многом совпадает с тем, что тогда доходило до меня и других, работавших над проблемой.
«Первый радиолокационный комплекс BMEWS, расположенный на авиабазе Туле, Гренландия, был введен в строй на той неделе, и бизнесменам объясняли суть численных уровней угрозы, идентифицируемых новой системой предупреждения.
Если над картой мира вспыхивала красная цифра 1, это означало, что к Соединенным Штатам приближаются неопознанные объекты. Если загоралась цифра 3, то уровень угрозы был высоким, и об этом немедленно уведомлялись Стратегическое авиационное командование (SAC) и Объединенный комитет начальников штабов. Максимальный уровень угрозы был равен 5 – это сгенерированное компьютером предупреждение означало 99,9 %-ную вероятность нападения на Соединенные Штаты. Петерсон сидел в кресле командующего, когда уровень угрозы вдруг начал расти. Загорелась цифра 4, и помещение быстро заполнили офицеры NORAD, а когда замелькала цифра 5, Петерсона и других руководителей быстро выпроводили из зала, отвели в небольшой офис, закрыли за ними двери и оставили в уверенности, что началась ядерная война».
