© Станислав Шуляк, 2018

ISBN 978-5-4493-1366-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1

Беспородная, густоголосая псина залаяла за окном, злостно и невозбранно. На миг возомнился себе четвероногим со всем набором звериных напастей и навыков; кажется, рядом были и человечьи голоса, но их не разобрал, зато теперь проснулся бесповоротно.

Через минуту в комнату вошла сестра Валентина, свет не зажигала и, не глядя в мою сторону, сказала бесцветно:

– Проснулся?

– Кто опять приходил? – просипел я. А по-другому я теперь говорить не умею.

– Ошиблись адресом.

– Не лги, Валя.

– Каша и бульон на столе. И у тебя утром электрофорез, не забыл, что ли?

– Юницы приходили? Одна или сколько?

– Где ты только, Савка, таковских слов-то нахватался!

– Хватит меня мучить, я раньше был не в себе, теперь угомонился и опомнился, – выстрадал я длинномерную и пучеглазую свою тираду.

– И на работу человеческую устроишься?

– Устроюсь, конечно, – прохрипел я.

– И дурь свою бросишь?

– Уже бросил.

– Иди завтракай, – сжалилась женщина. – А мне на работу скоро.

И вышла из комнаты.

А чего вообще приходила?

Пожилые бабы ходят попусту – это их неотъемлемое свойство.

Она меня на восемь лет старше. Но своих годов я не исчисляю – велика нужда ковыряться в мерзости! Да!

Проклятая эта старость! Подлая эта испещрённость и вкушаемые блага! Гнусные эти мегатонны сетований!

Палитра артикуляций моих ныне не широка. Самая излюбленная из них – молчание.

И ещё: я теперь взираю на мир с изрядной такой задымлённостью. Осведомлённому в моих обстоятельствах причина, полагаю, будет понятна.

Вышел в зал: Валентина ходила из угла в угол, без особенной нужды – так она завсегда собирается на свою автостанцию.

– На электрофорез не пойду больше, – прошептал я решительно. И бездыханно.

– Это ещё почему?

– Не пойду – и всё!

– Хочешь говорить нормально – ходить на электрофорез надо!

– Нормально говорить уже никогда не стану.

– А докторша сказала: есть надежда.

Я лишь плечами пожал. Мол, докторша – дура, ей никто гортань не простреливал, а ежели бы прострелили, вот тогда я посмотрел бы на неё с её электрофорезом и прочими высоковольтными прогреваниями.

– Иль там встретил кого-то? – догадалась сестра.

– Может, и встретил.

– Кого? – застыла Валентина столпом.

– Как она выглядела? – шёпотом парировал я.

– Кто?

– Та, которая адресом ошиблась.

– Нормально выглядела. Я не разглядывала.

– С ребёнком была?

– Тебе-то что до того!

– С ребёнком? – мучительно повторил я.

– Ну, с ребёнком.

– Олечка, – прикрыл глаза я.

Так я и полагал, что эти хитрованы её вперёд выпустят. Коварные бестии! Пронырливые индивидуумы! Лисьи отродья!

– Олечка, Колечка, Толечка!.. – отмахнулась та. – Савва, кого в поликлинике встретил?

– Мать Гульки Гареевой.

– Правильно, – ахнула Валентина. – В физиотерапии ж Гареева работает. Я и не сопоставила. И что она?

– Ты на смену опоздаешь.

– Скажи, что она сказала, и я пойду! – сызнова засобиралась Валентина.

– Говорить тяжело, – возразил, – я на бумажке напишу. Дай мне лист.

– Ладно, – сказала сестра. – Чтоб, когда вернусь, всё было написано. Подробно: что сказала? как сказала? что ты ответил? Я прочту и подумаем, что будем делать.

Через минуту Валентина ушла, я закрыл за ней дверь на засов. Потом вернулся и, пия тёплый куриный бульон, насыщая своё затрапезное нутро, стал писать отчёт для сестры. А чем было ещё заниматься! Не на электрофорез же идти! Дураки на электрофорез ходят!..

2

«Валентина, ты не переживай, ничего особенного не злоключилось, – писал я. Писать мне было нетрудно, писать я привык. – Передо мной была очередь – шесть человек, я сидел себе, никого не трогал. И тут медсестра – башкирка лет сорока – стала собирать у нас карточки. Я её никак с Гулькой не сопоставил. А она очень внимательно посмотрела на меня и даже как будто немного вздрогнула. Когда я зашёл в кабинет, башкирка сказала врачихе: «Вы, Вера Филипповна, сходите чай попейте, вы не пили, а я здесь сама справлюсь». Та и ушла чай пить. Мне башкирка тогда говорит: «Расстегните две пуговицы!» А сама покраснела и говорит: «Вы знаете, кто я?» «Не знаю». «Гулечкина мама…» «Вот как!..» – немного растерялся я. А она продолжила: «Я, когда узнала, что с вами произошло, молила Аллаха, чтоб сохранил вам жизнь. Потому что хотела, чтоб мы когда-нибудь встретились, и я могла бы плюнуть вам в лицо. И больше мне ничего не надо было. Но потом я узнала, что вы сделали для Гулечки, как много вы для неё значили… она сестричке своей рассказала, а та уже мне… да и потом люди говорили разное. И теперь я хочу сказать, хоть Гулечки нет, но позвольте мне пожать вашу руку!.. – и тут она пожала мне руку, задрожала, заплакала и прошептала, ну, примерно, как я шепчу. – Ну, давайте, что ли, вам электрофорез делать!..»

Потом пришла Вера Филипповна, но Гулькина мать тогда уже успокоилась, и врачиха так ни о чём и не узнала. Вот, собственно и всё, Валентина. Но ты меня знаешь: ежели б мне в лицо плюнули, я бы на все электрофорезы ходил из принципа. А раз руку пожали, так теперь не могу, не могу – таков я человек, и пусть уж я, как говорю, так и говорить буду. То есть сипло, хрипло, и безголосо. И кроме того, ей тяжело: она будет смотреть на меня, Гульку вспоминать и всегда мучиться…»

Тут в дверь стали стучать. Я оставил свою, почти завершённую писанину и шагнул в прихожую, полный всяческих смутных предчувствий и привередливостей.

– Савва Иванович, ну откройте, пожалуйста! – слышался из-за двери маломерный юницын голосок. – Я знаю, что вы там. Мы ходили-ходили по улице вокруг, замёрзли с Савкой – неужто вы нас не пустите! Савва Иванович!..

Дело, конечно, не только в Валентине с её строжайшим запретом. Я и сам, человекообразный ошмёток, анахронический вертихвост, ретроспективный увалень, не хотел якшаться со своим прошлым. И его зримыми воплощениями. А оно, если только сызнова допустить его до себя, могло оказаться душным и обволакивающим. Как всяческое прошлое и минувшие обстоятельства. «Впрочем, что такого страшного произойдёт, если я теперь кооптирую эту слабосильную юницу с её одноимённым со мною приплодом? – уговаривал себя я. – Неужто я не сумею держать её на расстоянии своей суровости?»

И тогда медленно, рукою нетвёрдой стал тяжёлый засов отодвигать.

Она стояла на пороге и улыбалась – юница прекрасная Оля Конихина. Приплод её бесцельно болтался в специальной сумке на груди у юницы и, кажется, мирно придрёмывал. Во всяком случае, признаков бодрствования оного я не лицезрел.

– А вот и мы! – улыбнулась юница.

– Ну, заходите, раз пришли, – молвил я с расчётливой сухостью.

Олечка потопала сапожками в прихожей – приплод даже не шелохнулся.

– Мы заходили и звонили, но вас Валентина Ивановна прячет, – посетовала юница.

– Хочешь бульона или каши? – спросил я.

– Нет, мы позавтракали, – сказала она, снимая с себя приплод поначалу, а потом и куцую курточку.

– А вот и мы! – вдруг молвили сзади.

И тут случилось явление – в прихожую стали вваливаться… все мои закадычные детки. Первым внедрился Васенька Кладезев, за ним – Тамара Шконько и Сашенька Бийская, а после – счастливые и улыбающиеся Окунцова Татьяна и Алёшенька Песников.

– Как вас много! – успел шепнуть я, преграждая им вход.

3

– Думали от нас спрятаться! – вскричал Васенька Кладезев. – Савва Иванович! – вздохнул он ещё и обнял меня так, что понурые кости мои затрещали.