Мы подплыли к противоположному берегу. Рыбак причалил между торчавшим из воды валуном и другой лодкой. Впереди собралась толпа – что-то вынесло на берег. Слышались испуганные возгласы и шепот. Мама с побелевшим от дурноты лицом – ее укачало в дороге – не решалась выйти из лодки. Я встала, желая посмотреть, что творится на берегу, но папа усадил меня обратно. К толпе подошел солдат.

– На что уставились? – гаркнул он. – Она мертва! Пошевеливайтесь, если не хотите кончить так же! ЖИВО! – Размахивая винтовкой, он повернулся в нашу сторону. – ВЫЛЕЗАЙТЕ! ВАМ ЧТО, КАРЕТУ ПОДАТЬ? ВЫЛЕЗАЙТЕ!

Прижимая к себе Радану, мама выскочила из лодки. Остальные последовали за ней, стараясь поскорее миновать темный холмик на песке. Папа пытался отвлечь меня, но я все равно увидела. Тело девочки. Оно лежало на мокром песке лицом вниз. Вокруг шеи обмоталась жасминовая гирлянда, цветы запутались в волосах. Я не видела лица и не знала, та ли это девочка, которую мы видели в день нашего отъезда из Пномпеня. Вряд ли. Мало ли девочек, продающих жасмин? Однако я запомнила ее голос, и сейчас он звучал в моей голове: «Новогодний жасмин! Новогодний жасмин!»

Несколько «красных кхмеров» подняли тело и бросили его в кусты, а потом вытерли руки о листья, точно выкинули дохлую рыбину. Подошли еще солдаты и стали подгонять нас. Девушка-солдат толкнула маму с криком:

– ВПЕРЕД! БЫСТРЕЕ!

Радана крепче обхватила маму за шею и завопила от испуга. У нее на запястье, как браслет от сглаза, была повязана красная лента.

– ВПЕРЕД! – вторили девушке другие солдаты. – БЫСТРЕЕ!

Папа взял меня на руки, и мы вслед за толпой принялись карабкаться по песчаному берегу, за которым начинался темный лес.

Солдаты вели нас сквозь лес. Растения щетинились шипами, острыми, как металлические зубцы, деревья напоминали якшей – гигантских часовых, охраняющих вход в тайный мир. Мама вскрикнула – то, что она приняла за ветку, вдруг ожило и уползло прочь. Папа остановился, чтобы смахнуть с руки огромного скорпиона. Откуда ни возьмись на нас выскочил дикий кабан, и солдаты принялись стрелять в него. Пули не задели зверя, испугавшись шума, он скрылся в чаще.

Мы шли вперед, обливаясь потом, шли, несмотря на палящий зной, голод и жажду. На закате мы снова вышли к воде и только тогда поняли, что пересекли остров. Сперва я приняла воду за океан – я никогда не видела таких больших рек, да и глубина здесь, кажется, была намного больше, чем в Меконге. Однако папа сказал, что это по-прежнему Меконг. Показав на горевшие вдалеке огни, он пояснил: те, что ближе к нам, скорее всего, баржи и рыбацкие лодки, а те, что дальше, – городки и деревни на противоположном берегу. В темноте даже огни казались одинокими и печальными. Там, должно быть, обитают одни лишь скитальцы-преты, подумала я. И нас хотят отправить к ним.

Впереди проступали очертания огромной деревянной лодки размером с дом. На таких, пояснил папа, обычно перевозят скот – поэтому в ней так много места и нет окон. Вот только вместо скота на ней собирались перевозить нас.

– Не волнуйтесь, – заверила нас папа. – Переправа займет всего несколько минут.

Глядя на эту громадину, напоминавшую гроб, я боялась, что не выдержу и секунды внутри.

На палубе с факелами в руках стояли «красные кхмеры». Факелы пылали ярко-рыжими гребнями, выбрасывая в небо клубы черного дыма. В воздухе пахло горящей смолой и сеном. Этот запах заглушал все остальные, и хотя река была прямо перед нами, я не чувствовала ее. Тени и отсветы скользили по поверхности реки, переплетаясь друг с другом, как духи воды в ожидании ночной трапезы.

Нам пришлось выстроиться в очередь. Солдаты ничего не говорили, лишь толкали всех, сердито бормоча. Они казались моложе и мрачнее тех, кого мы видели в Пномпене. Пока мы шли через остров, они почти не разговаривали даже между собой. Из лодки, как язык из раскрытого рта, вывалилась наружу прогнившая в нескольких местах откидная дверь. Двое солдат – один с винтовкой, другой с факелом – встали у двери. Люди вереницей потянулись внутрь, один за другим исчезая в темном проходе.

Когда подошла наша очередь, папа подвернул штаны и со мной на руках вброд направился к лодке. Следом шли мама с Раданой и все остальные. Солдат преградил нам путь, выставив вперед винтовку, так что дуло коснулось папиной руки.

– Что это? – спросил он, разглядывая металлическую шину на моей правой ноге.

– Это для опоры, чтобы дочь не хромала, – ответил папа.

– Она калека?

– Нет! – возмутилась я.

Глаза солдата злобно сверкнули. Я опустила голову.

– У нее был полиомиелит, – объяснил папа.

– Выбросите в воду, – приказал солдат.

– Прошу вас, товарищ…

– Снимите и выбросите в воду! Это механизм!

– Но…

– Организация ее вылечит!

Кажется, прошла целая вечность, прежде чем папе удалось наконец снять шину. Он швырнул ее за борт, и она отправилась ко дну, как игрушечный кораблик. Я никогда не буду ходить как мама, мелькнуло у меня в голове. Я ненавидела шину, но теперь я о ней жалела. Хорошо, что разрешили оставить ботинки. Солдат пропустил нас в лодку.

Внутри царила темнота, лишь под самым потолком горел маленький керосиновый фонарь. Я задохнулась от вони. Пахло гнилым сеном и навозом, словно мы оказались в животе у коровы. На деревянном полу, покрытом темными пятнами, валялись клетки, ящики, корзины и тюки. Мы нашли место рядом с большой клеткой – в таких обычно перевозят кур и уток. Папа сдвинул клетку, а Большой Дядя разложил на полу чистое сено, чтобы мы могли сесть. Выбраться из лодки можно было только через дверь. В стенах наверху виднелись небольшие, круглые, как луна, отверстия с решетками. Я не сводила с них глаз.

Вошел последний человек. Дверь захлопнулась – гигантская пасть поглотила свою добычу. Никто не услышит нас, в ужасе подумала я. Никто не узнает о нашем существовании. И тогда я закричала, так громко, как только могла.

– Тебе лучше? – спросил папа, когда я перестала кричать.

Я кивнула.

– Хорошо. – Он ласково потрепал меня по голове. – Ты меня напугала.

Когда мы наконец причалили, у меня было чувство, что мы провели в лодке целую ночь. Нетвердо ступая, мы сошли на причал, наскоро сооруженный около плавучей деревни. Кругом – тростниковые хижины на сваях, лодки с плетеными ротанговыми навесами и сампаны с парусами, похожими на крылья. В полумраке виднелись силуэты людей, занятых привычными делами. Рыбак чистил сеть. Женщина, стоя на затопленных ступенях хижины, купала ребенка. В синеватом свете керосинового фонаря семья рассаживалась на полу, чтобы поужинать. Жители деревни наблюдали за нами издалека, с молчаливым любопытством, словно знали о нашем прибытии и все это время его ожидали. И пусть никто не помахал, не поздоровался, я все равно была счастлива выбраться из лодки. Вдохнуть свежий воздух, увидеть звезды в небе, людей, деревья, траву. Как будто морское чудище проглотило нас, а затем выплюнуло обратно целыми и невредимыми, способными, как прежде, видеть, слышать и чувствовать. Теперь я ощутила запах реки, к нему примешивался едва различимый запах муссона. Пока мы плыли, шел дождь? Вот бы он пошел сейчас. Мне хотелось смыть запах навоза.

Два факела освещали нам путь, пока мы по деревянным мосткам пробирались к берегу. Я ступала медленно и осторожно, опираясь на папину руку. Без шины от ботинок проку мало, а сандалии не спасали от хромоты. Правая нога быстро уставала. Но даже это не омрачало моей радости: нас выпустили из лодки для скота, мы снова на свободе!

На берегу, вскинув на плечи винтовки, стояли еще солдаты, смуглые, как ночь вокруг. Они сказали, мы переночуем здесь. Мы отошли в сторону от плавучей деревни и остановились у поляны, окруженной кокосовыми пальмами.

– Всем оставаться здесь, – приказал командир «красных кхмеров», показывая в темноту. – Тех, кто попытается бежать, застрелят на месте. Рискнет один – убьют всю семью. Вам нельзя вступать в контакт с местными. Здесь только мы решаем, с кем вам общаться и куда идти. Нарушите правила – умрете.