– Куда же я попала? – пробормотала она, когда заметила приближающуюся Пандору. Мария удивленно указала на бокалы в руках танцовщицы: – Где ты это взяла? Наколдовала, что ли?

Пандора отмахнулась.

– Давай не будем говорить об этом жалком убежище. Позже ты сама поймешь, что все это относится к искусству Шерлейн. Ты сама увидишь: тут ничего варварского происходить не будет!

Мария пригубила прохладное белое вино, а Пандора тем временем рассказала ей о поэтессе. До сегодняшнего дня Мария считала Пандору эксцентричной, но сейчас убедилась в своем заблуждении. В сравнении с Шерлейн Пандора была сущим ягненком!

В возрасте двадцати четырех лет Шерлейн успела не только бросить мужа и семилетнего сына, но порвала отношения со всей ирландской семьей. Кроме того, она вдруг стала говорить исключительно на английском в знак протеста: она испытывала отвращение к суровым жизненным устоям, насаждаемым ирландской церковью с ее «похотливо-враждебной, лживой и лицемерной моралью», как любила ругаться поэтесса. С этого момента ни одного слова на ирландском не слетело с губ поэтессы. Изгнание из семьи не заставило себя долго ждать: отец Шерлейн запретил общаться с дочерью всем родственникам, будь то мать, кузина или дядя. На сына Шерлейн эти правила тоже распространялись. Возбранялось даже упоминать о ней. Теперь казалось, будто ее никогда и не существовало.

– Довольно суровые обычаи, ты не находишь? – погрустнела Мария. – И как же твоя подруга справляется одна?

– Как-то справляется, – ответила Пандора, нахмурившись, но продолжила рассказ. – После того как она покинула свой круг, бедность и неуверенность не заставили себя ждать: Шерлейн жила в каком-то сыром подвале без окна. Тянулись недели, и поэтесса от голода становилась так слаба, что не могла подняться с койки. Тогда друзья стали приносить ей продукты, которые она, кстати, очень неохотно принимала.

– Но почему? Она ведь могла писать стихи рядом с мужем и ребенком! – озадаченно воскликнула Мария.

Пандора покачала головой. Шерлейн выглядела как кельтская богиня. Отказ от ирландской церкви сопровождался переходом к древним кельтским обычаям ее родины. «Языческим обычаям», – уточнила Пандора.

– Конечно, это своего рода бегство от общественных норм, – трезво констатировала она. – Но для Шерлейн писательство – это просто избавление. Иногда она пишет ночи напролет, без сна, а в конце – лишь одно стихотворение.

Мария подняла брови.

– Я не хочу сказать ничего дурного о твоей подруге… Но смогу ли я на самом деле научиться у нее преодолевать творческий ступор?

– Это ты сама должна решить, – невозмутимо ответила Пандора.

В передней части помещения народ зашевелился.

– Кажется, сейчас начнется. Пойдем, давай тоже выдвинемся вперед!

Мысленно Мария уже упаковала эту Шерлейн в коробку, куда обычно помещаются шесть елочных шаров, и наклеила этикетку с надписью «Сумасшедшая». Но тут она кое-что вспомнила: в основном все, что говорила о подруге Пандора, напоминало историю, которую рассказывал Алоис Завацки о немецкой поэтессе Ласкер-Шюлер. Та тоже жила в бедности, порвала со своим кругом общения и придерживалась «космических» или каких-то подобных законов. Нечто особенное должно быть в таких сумасшедших женщинах…

Бой в литавры отвлек Марию от мыслей. Что это было?

Четыре молодых парня в белых куртках выставили дюжину свечей в круг и зажгли их. Среди гостей вдруг воцарилось напряжение, словно перед грозой. По телу Марии пробежал озноб.

Поэтесса вышла в струящемся шелковом платье. Темно-рыжие волосы, спадая по спине, светились, словно их кто-то поджег. Нигде никаких застежек, никаких заколок. Раздался еще один удар в литавры, и четверо парней низко поклонились.

Мария сглотнула. Она не предполагала, что забавная поэтесса произведет на нее впечатление. Однако едва Шерлейн опустилась в круг из зажженных свечей, как это мгновенно произошло.

Что за женщина! Какая странная сила исходила от нее! Неожиданно в голове Марии завертелось слово «богиня».

Шерлейн прикурила сигарету. Но не втянула блаженно дым в легкие, а выплюнула ее с отвращением. И вдруг неожиданно сразу после этих действий, не поприветствовав публику и не сказав ни слова об этом странном месте, ирландка начала читать с листка. Ее слова звучали тихо, едва слышно, так что почти не долетали до задних рядов. Но уже после нескольких предложений поэтесса заговорила громче.

Мурашки еще раз прокатились по спине Марии колющей, тревожащей волной. Она закрыла глаза и отдалась поэзии на чужом языке. Какая радость слышалась в каждом звуке I и E и какая печаль – в одиноких и мрачных Us и Os! Голос Шерлейн постоянно менялся, становился то тихим, то громким. Она была похожа на музыканта, который извлекал звуки из инструмента, совершенно для этого не предназначенного.

Мария понимала не все слова, но общий смысл стиха она уловила. Ей казалось, что она еще никогда так внимательно не слушала.

Поэтесса закончила оду ударом кнута. Сигарета дотлевала рядом с ней на полу.

Мария стояла в оцепенении, словно слишком быстро и слишком долго вращалась, как юла. Остальные слушатели чувствовали себя, видимо, так же: они растерянно смотрели вперед, качали головами, терли глаза, как будто только что проснулись. Потом раздались аплодисменты и крики «Браво!»

– Я была рядом, когда она сочинила это стихотворение. Это случилось посреди ночи! – закричала Пандора на ухо Марии. Ее щеки раскраснелись. – Семь лет – это то время, пока Шерлейн была матерью. Ад над ней – это верховенство католической церкви. А порт, соответственно, – небо, игра слов, ты поняла? Для чувственного желания богини, раковина которой…

Мария нервно отмахнулась. Теперь она ощущала то же, что и Пандора в музее: ей не нужны были объяснения. Она всего лишь хотела… почувствовать. И ей было все равно, что чтения проходили на какой-то свалке, – контраст между отвратительным окружением и красотой слов Шерлейн казался дополнительной изюминкой.

Однако Мария хотела большего. Больше этого незнакомого эликсира, который на короткое время заставил Марию забыть о собственной проблеме.

Франко оказался в тот вечер недалеко от складов совершенно случайно. Позже он мог говорить о вмешательстве богов, о высших силах и предначертании. Но то было лишь случайное совпадение.

О поэтических чтениях он ничего не знал. Никто из его людей ничего не знал об этом, потому что никто не получил разрешения у начальника складов и никто официально этот склад не сдавал в аренду. Это помещение принадлежало семье де Лукка, как и десяток других в грузовом порту Нью-Йорка. Но, в отличие от других, этот склад не использовался ни для хранения импортированного вина, прежде чем то попадет в итальянские рестораны города, ни для других, темных делишек. Он уже долгое время пустовал. По крайней мере, так думал Франко.

Он как раз хотел переговорить с владельцем склада по соседству и договориться о цене, когда из этого помещения донесся странный шум.

Охранник Франко мрачно предположил, что туда могли забраться бездомные или пьяницы, и побежал за подмогой. Франко, хозяин соседнего склада и трое охранников, вооружившись дубинками, хотели ворваться через заднюю дверь, как вдруг изнутри послышался хриплый женский голос: