Впрочем, вернемся к нашему разговору. Посидели молча, смакуя прекрасный напиток. Петр Афанасьевич не выдержал долгой паузы и уже хотел что-то добавить, но зазвенел входной звонок, и он промолчал.

Лидию Федоровну с Галей встретила в прихожей Варвара Игнатьевна и будничным голосом попросила Галю зайти к отцу. Галя спокойно вошла в кабинет, но тут же, увидев меня в кресле с фужером в руке, бросилась через гостиную в свою комнату и захлопнула за собой дверь. Лидия Федоровна удивленно спросила мать:

– Что происходит?

Но Варвара Игнатьевна спокойно ответила:

– Не волнуйся, Лидочка, все нормально.

Она подошла к двери Галиной комнаты и начала что-то тихо говорить через дверь. В общем, через десяток минут она вывела внучку из ее убежища и проводила в ванную умыть лицо. Потом зашла в кабинет к мужчинам и обратилась ко мне:

– Ну, что сидишь, иди к ней, разговаривай.

– О чем?

– О том. Ты пришел просить ее руки или просто поболтать?

– Но она же не хочет со мной разговаривать.

– Вроде большой уже, а простой вещи не понимаешь. Когда это девчонка отказывалась разговаривать, если ее просят выйти замуж?

Я понял, что минимальный вариант не пройдет, и вытащил из дипломата коробочку с кольцом. Глаза Варвары Игнатьевны сразу подобрели.

– А ты не такой уж глупый. Это лучшее лекарство против девичьих слез.

Мы никогда не узнаем, что говорила бабушка внучке, обращалась ли к ее сердцу или мотивировала дальнейшее интересами ребенка, но Галя все же выслушала все мои слова, опустив голову и не глядя на колечко, которое, кстати, весьма одобрила Варвара Игнатьевна. И неудивительно, оно было тонкой работы: скань с зернью; и в светлой коронке очень чистый небольшой уральский изумруд. На вопрос Варвары Игнатьевны мне пришлось невразумительно сказать, что это семейное, бабушкино колечко. Галя так и не посмотрела на кольцо но, наконец, осмелилась посмотреть на меня. Позднее она мне рассказала, что запомнила меня с первого курса, видела мельком иногда в коридорах института: модно одетого, уверенного в себе старшекурсника. Только одной подружке она открылась в конце первого курса. А подружка затащила ее на ту злосчастную студенческую вечеринку на даче и познакомила со мной. И вот я стою перед ней и протягиваю обручальное колечко.

Ошеломленная Галя не слышала, что говорит отец, не поняла, что речь идет о фиктивном браке, что все уже обговорено за ее спиной и все собираются разыграть какую-то комедию. Когда же поняла ситуацию, то снова заперлась у себя. После моего ухода, она все же вышла и, к удивлению Петра Афанасьевича, начала обсуждать с ним детали предстоящего события.

Расписались в загсе отдаленного района, где у Варвары Игнатьевны были стародавние знакомые. Лишних вопросов никто не задавал, на церемонии присутствовали только самые близкие родственники Гали и двое моих приятелей. Я коротко сообщил домой, что женился, и получил в ответ поздравительную телеграмму от матери. Пришлось окончательно переехать из общежития в свою съемную комнату, сказав приятелям, что живу теперь у родителей жены. Чтобы не было недоуменных вопросов родственников и знакомых, Волобуевы сказали всем, что молодые переехали в квартиру бабушки.

Теперь нужно пояснить, откуда у «бедного студента» материальные возможности хорошо одеваться, снимать дополнительно к общежитию комнату, делать приличные подарки. Ведь родился я в обычной житомирской семье, с трудом сводившей концы с концами от аванса до получки. Отец работал мастером на фабрике инвалидов, производившей детские игрушки; мать была медсестрой в городской больнице. Простые предположения – получил наследство или нашел клад. Почти так оно и было.

Я легко учился в школе, но не был отличником: мешало уличное братство таких же, как я, мальчишек. Обычно после школы я обедал тем, что находил дома, наспех делал уроки и убегал на улицу к ребятам. Мы гуляли по улице Ленина и доходили до улицы Щорса, где всегда происходило что-нибудь интересное, в витринах были выставлены всякие заманчивые вещи. В младших классах интересовались мороженым и сладостями; в старших – пивом и одеждой. Правда, интересной одежды в магазинах никогда не было. Может быть, она и бывала, но до витрин не доходила. Прикольную майку можно было купить только с рук у взрослых, имевших связи с Киевом. Мечтать о фирменной обуви или брюках было бессмысленно: таких денег у меня даже и быть не могло. Мать давала тридцать, а иногда пятьдесят копеек на завтрак в школе. Завтракать в буфете было не обязательно, но скопить какую-то приличную сумму, сэкономив на завтраках, было невозможно.

Да и не нужно. Уже в четвертом классе я научился добывать деньги на улице. Играл в пристенок, в биту, позднее в карты, активно менял все на все, практически всегда бывая в выигрыше. Доходы были мизерные, но соответствовали моим не слишком большим потребностям. Я был невысокого роста, худощавый, гибкий и неплохо держал удар. Дрались часто, особенно с шайкой мальчишек с соседней улицы. Не боялся, что могу пострадать: ножей на улице в младших классах, да и в старших еще не было, а получить пару ударов по корпусу или даже по носу – не страшно. Главное, чтобы мама ничего не заметила. Кроме того, я получил несколько уроков самбо у старшего брата одного из моих друзей.

После школы встал вопрос, что делать дальше. Отец предложил устроить на фабрику учеником. Трудно, но отец надеялся, что начальство пойдет ему навстречу. Тем более что в местной газете неоднократно писали красивые очерки о рабочих династиях. Мама была за поступление в вуз, но отец отнесся к этому весьма скептически.

– Что, он у нас, медалист что ли? Кто его возьмет с пятой графой?

Мама возмутилась:

– Всегда ты так, Юра. Ведь он не Коин, а Рогозин Михаил Юрьевич.

– Ну что ты, мать, в приемной комиссии смотрят не по паспорту, а по роже. А он у нас на лицо, как и я, типичный Коин.

Коин была девичья фамилия Розы Исааковны, моей бабушки по отцу. В детстве я не очень обращал внимание на свою внешность, но в старших классах уже задумывался о своем типичном носе и небольшой картавости. Жидом меня практически никогда не называли, но все понимали, что я еврей. Правда, в нашей компании это не было каким-то недостатком. Почти все мальчишки были на половину или хотя бы на четверть евреи.

Как всегда, в споре победила мама. Отец сдался, но сказал, что если Мишка завалит экзамены, то пойдет перед армией работать на фабрику. Мама списалась с вдовой своего двоюродного брата, жившей в Ленинграде, и та пообещала «присмотреть за ребенком» первое время. Отец предупредил, что он не сможет посылать больше чем по пятнадцать рублей в месяц и дал пятьдесят рублей на дорогу. Мама порылась в каких-то баночках на кухне и сунула мне еще пятьдесят рублей. Я просмотрел все свои «богатства» и решил, что кое-что можно попытаться продать. Продавать из-за спешки пришлось по дешевке, но за три дня мне удалось получить от приятелей за это добро более пятидесяти рублей. Таких денег у меня еще никогда не бывало.

Деревянный чемоданчик в руках, автобус до Киева, билет до Ленинграда – и вот я комфортабельно еду в плацкартном вагоне на верхней боковой полке. Жара, вонь в вагоне – все это ерунда, зато можно посидеть в прохладном вагоне-ресторане и заказать бутылочку пива и настоящий бифштекс с глазуньей. Финансы позволяют.

Двоюродная (или троюродная?) тетушка оказалась довольно пожилой дамой, одиноко живущей в маленькой двухкомнатной квартирке двухэтажного деревянного дома, как-то сохранившегося отнюдь не на краю города. Тетя, Клавдия Сергеевна, сразу предупредила, что приходить домой я должен не позже десяти вечера, что на еду она будет у меня брать двадцать пять рублей в месяц, а за проживание ничего не возьмет, пока я сдаю экзамены. Но намекнула, что мне, вероятно, будет удобнее жить в общежитии, если его дадут. Ну, а если не дадут, то она с меня будет за проживание брать только тридцать рублей в месяц, но без питания.