Литмир - Электронная Библиотека

Эй, дроздовцы, эй, дроздовцы, – подхватывала рота, –

Жи-во, жи-во, живо, ве-се-ле-ей!
Ей!
Живо, жи-во,
Живо, ве-се-лей!..

Дорога вилась и кружилась.

– Правое плечо вперед… Марш!..

И, сойдя с дороги, мы взяли напрямик и через зреющую рожь пошли к какой-то далекой деревне.

Первые бои

Мокрая густая темнота ползла по кустам…

– Курить в кулак! Не зажигать спичек! Прикуривай друг у друга!..

Совсем близко от нас шел бой. 1-, 2- и 3-я рота наступали на Богодухов.

– Заварилось… Только сейчас, господа, заварилось по-настоящему!.. – Нартов сидел на корточках и запихивал травою дыру в сапоге. Над Нартовым стоял Свечников. Он дрожал мелкой дрожью. С козырька его фуражки стекала вода.

– Эх, дрозды, дрозды! – ворчал прапорщик Дябин, прислушиваясь к гулу красной артиллерии. – Зазнались дрозды!.. Без батарей… С одними винтовками вышли… Так и споткнуться не трудно… Черт!.. Море нам по колена!..

Он сплюнул.

Дождь бил по листьям, выбивая барабанную дробь. Нартов присвистывал.

– Ничего, ничего!.. Не в первый… Не спотыкаться, не бегать… Выбежим!

Через минуту нас построили.

* * *

…Под ногами хлюпала вода.

– Держи интервалы!.. Цепь спокойней!.. Цепь – черт дери! Держи интервалы!

Капитан Иванов вводил роту в прорыв между 2-й и 3-й, которые медленно отступали от Богодухова. 4-й взвод, еще не привыкший к боям, шел, ломая равнение, крутыми зигзагами.

– Не пригибаться! Не пригибаться, трусы! – кричал капитан Иванов, следуя за ротой с наганом в руке. – Цепь. Диким вихрем над головой взвизгнули первые пули. Кто-то вскрикнул и упал.

– Вот они! Вот! – закричал Свечников. – Обходят!..

– Не ори! – Нартов грыз семечки, а потому шамкал, как беззубая старуха.

– Не ори, дурак!.. Наши это… Во-ин!..

Было темно. Темнота под пулями визжала. Дождь бил в спину.

Наконец 2-я и 3-я роты поравнялись с нами. Мы также стали отходить.

* * *

…Отступая, мы отстреливались.

– Спокойней! Так! Так! Еще спокойней! – сдерживал 2-е отделение прапорщик Дябин. – Следите, прапорщик. – Он подошел ко мне. – Ну и бьют же! Следите…

И вдруг глаза мои чем-то захлестнуло, и чья-то винтовка, ударив меня в локоть, полетела мне под ноги….Черные силуэты солдат шли пригибаясь.

– Отделение, слушать мою команду! – кричал я, снимая наган с прапорщика Дябина.

Верхняя часть его черепа была снесена.

* * *

Все больше и больше снижались пули. Нартов ворчал. Шел угрюмым шагом, опустив винтовку штыком до самой земли. По нем равнялась вся цепь. Я был обрызган кровью и мозгами отделенного. Вытирая лицо рукавом, быстро пригибал голову, самого же себя обманывая: «Ну конечно, не трушу… Пригибаюсь?.. Ну конечно!.. Но кровь…»

– Эй, не бежать!..

Из-под обстрела красных мы вышли только через полчаса.

Дождь больше не падал. Из-за туч выгрызалась луна.

Замыв пятна крови и мозги, я повесил гимнастерку на ротной кухне и медленно шел к бараку какой-то экономии сахарозаводчика Кенига, в которой на ночь был расположен наш батальон.

Под стеной барака сидело несколько солдат 2-й роты.

– А черт их разберет, хохлов этих!.. Молчат и слова не скажут… – говорил маленький рыжий солдат с запрокинутым вверх носом. – В городах, там подходяще встречают, это верно, а эти вот – волками глядят… Ну – и не поймешь, рады ли, нет ли…

– А чему радоваться?..

– Ты, слушай, язык подвяжи!.. – угрюмо вставил третий солдат. – Не у красных…

Разговор оборвался.

– Гляди, пленного ведут. Ишь, длиннорылый! Наш это, из кацапов будет!

Из штаба батальона вели пленного ординарца, в темноте подъехавшего к нашей цепи.

Пленный шел, опустив голову, и угрюмо смотрел на дорогу.

Через минуту за бараком раздался выстрел.

* * *

«Пойду за гимнастеркой – и спать!» – решил я, соскакивая с забора.

Прапорщик Морозов сидел возле кухни, держал между коленями котелок и деревянной ложкой хлебал черный густой кофе.

– Мне, прапорщик, кажется… – начал было он, но вдруг почему-то вновь замолчал. – Хотите?

Я сел рядом с ним и взял котелок и ложку.

Опять стал накрапывать дождь. Прапорщик Морозов поднял голову и снял фуражку. Увидя над кокардой смятый стебелек уже осыпавшейся розы, он отцепил его и бросил на землю.

– Знаете, о чем я думаю, прапорщик? – спросил он, помолчав. – Думаю, вот, отчего с прицела двенадцать, десять, восемь, или с шести хотя бы стрелять, очевидно, легче, чем в упор…

– То есть как это?

– Да так… – И прапорщик Морозов замолчал.

В темноте за бараком вновь раздались три выстрела. Кашевар над котлом быстро поднял голову:

– И завсегда так! – сказал он, всыпая в котел красные бураки. – Как малость не повезет – всех расстреливают. Эх, и борщ будет!..

Я взял гимнастерку и пошел в барак.

Длинный ряд нар убегал в темноту. На них лежали солдаты, друг возле друга.

С трудом отыскав место, я разостлал шинель и снял сапоги.

«Надо высушить… Завтра утром опять на Богодухов. Ноги запреют…»

Вода с толстых английских носков ручьем текла на пол. Потом стала падать каплями. Реже… Еще реже…

Я положил сапоги к голове, носки – на голенища и закрыл глаза. Влажный холод шинели сочился сквозь гимнастерку. «Чем?.. Черт возьми, да чем это знакомым таким пахнет моя мокрая шинель?» Я стал вспоминать.

И вот в грязном бараке, в темноте, вдруг под электрической лампочкой в пять свечей, что когда-то горела в нашей кухне, увидел я лохань и в ней Топсика, нашу комнатную собачку. Топсика мыли, а он, мокрый, – уже не лохматый, как всегда, а гладкий и блестящий, – покорно стоял в лохани и тряс рыжей шерстью. Вот так же (вспомнил!), так же вот пахла его мокрая, рыжая шерсть…

«Топсик, хочешь сахару? Топсик, нельзя!.. А ну – раз, два, три! – можно!..»

Я ворочался, толкая Филатова, моего соседа.

«Заснешь ли, черт дери, когда довспоминался до дома, до Топсика, до сахара, до… до…»

– Дьявол!

Я вновь поднялся и стал смотреть в темноту.

Темнота, грузная и тяжелая, лежала в бараке мохнатой спиной до самого потолка. «И солидно же строил этот Ке-ниг!..» Барак вмещал весь батальон: наша, 3-я, 2-я и, наконец, совсем впереди, 1-я рота.

Кто-то у противоположной стены зажег свечу.

«Пойти побеседовать? Сна все равно нет».

Ступая босыми ногами по жидкой, холодной грязи, я пошел на свет.

* * *

На нарах, по-турецки поджав ноги, сидели подпоручик Сычевой и прапорщик Юдин, – первой роты. Они пили коньяк – прямо стаканами. Глаза подпоручика были прищурены. В русой бороде путался свет свечи. Юдин, офицер послабее, был уже пьян. Он быстро шевелил губами, пытаясь поймать край стакана, но стакан в его руке качался и выплывал из-под губ. Юдин целовал воздух. Сердился.

– Добрый вечер, господа.

– Садитесь, прапорщик, пейте. Коньяк, скажу я вам! Три глотка, и с каблуков долой. Ей-богу!

Мне было холодно. «Согреться, что ли?» Я выпил залпом полстакана. Теплота потекла по телу. Дошла до пальцев застывших ног. Я сел на нары, пытаясь пальцами ног поднять с пола соломинку.

– А по какому случаю, господа, первая сегодня угощает?

– Без всякого. Вам всё по да по… «Попо» – по-немецки… Впрочем, вы и сами знаете, – ведь из немцев, кажется? А ну, налить?

Я отказался.

– Вот папиросу, если не промокли.

Подпоручик Сычевой вынул небольшой серебряный портсигар, и я заметил на нем след осекшейся пули.

– Здорово отскочила! Когда это? А?

– Если б раз, я бы не хвастался. – Подпоручик Сычевой гордо щелкнул о портсигар пальцем. – Кого молитва, а кого эта вот штука спасает… Верно, хоть и не убедительно!.. Мой талисман…

2
{"b":"619103","o":1}