Выйдя из здания театра, я сел в свой автомобиль и сперва даже не думал о том, что же со мной приключилось. Я просто пребывал в состоянии полного безмолвия разума и тела, когда голова ни о чем не думает и не переживает, а тело расслаблено и приятно опустошено. «Какой же это кайф», – подумал я, как вдруг постепенно начало возвращаться ощущение другой реальности, четких образов и картинок Клеменса и Корнелиуса, Иерихо и кулака центуриона, удар которого начал отчетливо чувствоваться на моем лице.

Я проиграл в голове все, что со мной случилось. Это не было похоже на сон или бред. Это не было похоже на мираж или гипноз. Я однозначно присутствовал там, я четко все видел и чувствовал. Надо срочно выяснить, что же это было.

В голове сразу же всплыл друг по институту, который занимался парапсихологией и оккультными науками с юности. Я и сам по молодости начал было увлекаться чтением алхимических трактатов средневековых ученых, но, ничего особо не поняв в них, забросил это дело. Метафизика, хоть и манила, но здравый смысл хирурга во мне побеждал.

Я позвонил Сергею, который был очень удивлен моему звонку, и, рассказав вкратце о том, что со мной случилось, получил в ответ лишь короткое: «приезжай», – и он назвал адрес… Не прошло и получаса, как я уже стоял возле двери его квартиры.

Сергей, поприветствовав, тут же ушел на кухню, пригласив меня за собой. Я разулся и проследовал за ним. Недолго думая, я присел за стол и принялся рассказывать все, что со мной приключилось, с самого начала и в подробностях.

Сережа очень внимательно смотрел на меня, и по ходу моего повествования лицо его то расплывалось в улыбке, то вновь становилось очень серьезным. Когда я закончил свой рассказ, он сообщил мне, что я увидел свое прошлое воплощение.

– О эврика! – воскликнул я с иронией. – Прошлое воплощение – всего-навсего! И ежу понятно, что это память из прошлого воплощения. Что дальше-то?

Сергей был озадачен, почему я вспоминал воплощение, участвуя там именно своей личностью Константина, своим нынешним «Я», но не памятью или сознанием Клеменса. Обычно столь глубинное погружение личности в прошлые воплощения не происходят с переносом личности оператора.

На вопрос Сережи, пил ли я что-то или курил, он тут же ответил сам: «Ну конечно НЕТ! Ты же не куришь и не пьешь, действительно!»

– Вот это странно, – сказал Сережа. – Люди вспоминают прошлые воплощения фрагментарно, но не так явно. Только под гипнозом человек может вспомнить свое прошлое воплощение так реально, но, как правило, он потом ничего не помнит. Или память приходит во сне. Но чтобы вот так – переместившись на несколько часов и проживая их там, как наяву.

– Да, видимо, Иисусы Христы ввели меня в транс, и я улетел.

– Но транс не даст такого участия твоего «Я» в том воплощении. Я еще никогда не сталкивался с таким! – Сережа говорил задумчиво и слегка нервничая. – Вот блин, занимаешься десятками лет духовными практиками, лишь бы какой-нибудь эффект заиметь, а тут – на тебе, приезжает тот, кто не делал никогда ничего, и выдает тираду о римском легионере. Куда катится этот мир!

– Хватит сокрушаться. Ты мне лучше скажи, что делать? А что если вновь накроет?! Я же хирург, мне нельзя, чтобы меня вот так вышибало на ровном месте. Может, я схожу с ума и мне нужно к психиатру?

– Ага, и что он сделает? Напичкает тебя психотропами и выдаст справку, что ты почти здоров? А как раз, если тебя вновь накроет, то это было бы вовсе не плохо для разъяснения ситуации. Давай-ка мы попробуем тебя сейчас ввести еще раз в состояние транса и туда закинуть, коли у тебя сознание еще подвижно и не прошел эффект от предыдущего перехода?!

Я глубоко задумался. Оценил все риски и преференции. Опыт очень интересный, к тому же завтра у меня выходной.

– А давай. Что надо делать?

И Сережа тут же спохватился и, крикнув: «Идем сюда!» – убежал в зал, где начал лихорадочно зажигать свечи и ароматические палочки, которые пахли очень и очень знакомыми ароматами.

С минимальной неуверенностью я посидел еще немного на кухне, дабы собраться с духом.

Надеюсь, все пройдет хорошо. В любом случае, это дело нужно прояснить. И, сделав глубокий выдох, я встал и пошел в зал, где Сережа уже вовсю раскручивал пространство.

Пока я делал эти пять шагов из кухни к залу, чувствовал, что мое сознание уже начало растекаться и уходить из-под контроля. А когда Сергей уселся в позу лотоса и пару раз пропел звук «Аум», у меня возник эффект дежавю. Я это уже видел! Комната наполнялась дымом и запахами, звук «Аум» протяжно откликался где-то в душе, и мое сознание начало наливаться тем знакомым чувством тревоги и необратимости, которое было и тогда, в первый раз. Комок в груди, появившийся изнутри, начал сжимать меня в позу эмбриона, я упал на колени, и слезы покатились из моих глаз сами собой. Я снова начал вспоминать!

Слезы закончились, как мне показалось, довольно быстро, и я, подняв голову, увидел, что стою на пороге храма. Я вновь Клеменс! «Ёшкин-матрёшкин», – сказал я по-русски так коряво и с акцентом, будто заправский баварец. И тут же увидел человека, сидящего в конце длинного зала этого странного храма, снаружи казавшегося в длину не более чем двадцати шагов, а на деле – не меньше ста!

Я встал, оправившись от слез, и зашагал к человеку.

Пока шел, осознал, что раньше я никогда не плакал. Эта сентиментальность начала даже слегка раздражать меня. Подойдя к человеку, я поприветствовал его по римским традициям, от сердца к солнцу, Ave, Caesar.

Кресло, на котором сидел человек, стояло на небольшом пьедестале, вызывая ассоциации с царским троном. Незнакомец указал перстом на второе кресло в трех шагах от себя. Я сел и попытался тут же начать говорить, однако был остановлен жестом руки этого человека и замолчал. Так мы сидели в полной тишине еще около десяти минут, а когда я вновь попытался заговорить, то был опять остановлен жестом, – это начинало злить и навевать ту самую тревогу от невозможности контролировать реальность. Повсюду стояли полумрак и дымка. «Такие спецэффекты храмные товарищи делать умеют. Нанести жути и мистики», – подумал я раздражительно. К тому же в расположение когорты я должен был попасть до заката, который уже приближался.

Мой изрядно вспыльчивый характер был мне неподвластен. Я такого никогда не замечал в рассудительном Константине. «Похоже, у меня едет крыша», – поставил диагноз я сам себе.

В храме нас было двое. Лица человека я никак не мог разглядеть, но мне почему-то казалось, что это седой старец. И вдруг он резко и легко вскочил, сделал два шага к моему креслу и уставился на меня.

Передо мной стоял молодой человек лет двадцати от роду, с абсолютно голубыми, как адриатика, глазами, с русыми волосами и легкой улыбкой сорванца. Его глаза смотрели не на меня, а как будто в глубь меня, в глубь головы, тела, души. Я ощутил себя малым ребенком, о котором знают все.

– Ну давай, Клеменс, начинай рассказывать свои небылицы, – произнес он, вышагивая взад-вперед.

– Небылицы! Какие небылицы! Почему небылицы?! Ты не можешь знать, о чем я хочу рассказать.

– Константин, ближе к делу. Тебе ведь надо было меня кое о чем расспросить. Вернее, не лично меня, но надо. Так задавай же свои вопросы побыстрее.

От этой его дерзости и всезнания у меня помутился рассудок, я злился и одновременно чувствовал себя бессильным, не понимал, что говорить, поэтому просто молча отвернулся с нахмуренным лицом в знак протеста и сделал глубокий многозначительный вздох, а сам старался расслабиться и прийти в чувство в эти секунды затишья перед бурей, дабы сформулировать пресловутые вопросы.

– Ладно, давай я тебя расслаблю, – весело сказал этот чудодей.

И он прикоснулся к моей груди ладонью, жар которой я почувствовал даже через кожаный доспех.

Я вдруг ощутил, как будто тяжелый камень, распирающий меня изнутри, мешающий мыслить, выпал из груди, подобно сброшенному балласту, и мне тут же стало легче дышать и в голове наступило прояснение.