– От руки Худа. Истинно так, как и то, что Худ выбирает время и способ. Лишь в редчайших случаях он явно вмешивается в смерть отдельного смертного. Учитывая его обычную степень… вовлеченности… словно усохшие пальцы лишь скользят по неразрывному полотну жизни – до узелка.

Леоман проговорил:

– Тонкости догматов обсудите в другой раз. Мне уже надоело это место. Отправь нас куда-нибудь, Королева, только скажи сначала, что тебе нужно.

Она наконец подняла взгляд и с полдюжины ударов сердца молча рассматривала пустынного воина, прежде чем сказать:

– Отныне мне от тебя… ничего не нужно.

Наступила тишина, и Резчик внезапно осознал, что смертные не шевелятся. Не было видно даже, чтоб поднимались или опускались грудные клетки при дыхании. Застыли на месте… как и я.

Королева Грёз медленно повернула голову, посмотрела Резчику в глаза и улыбнулась.

Неожиданное, головокружительное отступление – он вылетел в бодрствование, очнулся под грудой изношенных одеял, под скрещёнными балками потолка, покрытого тельцами засушенных насекомых. И эта медленная улыбка, от которой у него в жилах закипела кровь. Она знала, конечно, она знала, она привела его туда, чтобы показать случившееся. Но почему? Леоман Кистень… беглый полководец Воинства Ша'ик, за которым гналась армия адъюнкта Тавор. Он явно нашёл способ спастись, но какой ценой! Может, в этом и был урок – никогда не заключай сделок с богами.

До него донёсся приглушённый звук. Непрерывный, требовательный детский плач.

Затем звук поближе – шарканье; Резчик обернулся, чтобы увидеть, как откинулся завес, закрывавший дверной проём, и снаружи на него уставилось незнакомое юное лицо. Лицо исчезло. Голоса, тяжёлые шаги, и занавес снова отбросили в сторону. В комнату вошёл огромный темнокожий мужчина.

Резчик уставился на него. Он казался… знакомым, хотя Резчик точно впервые видел этого человека.

– Скиллара спрашивает о тебе, – сказал незнакомец.

– Это её ребёнок плачет?

– Пока да. Как ты себя чувствуешь?

– Слабым, но лучше, чем раньше. Голоден. Хочу пить. Кто ты?

– Местный кузнец. Баратол Мехар.

Мехар?

– Калам…

Гримаса.

– Родственник. Дальний. Мехар – название племени, его больше нет, его вырезал фалах'д Энезгура из Арэна во время одного из своих западных походов. Немногие уцелевшие разлетелись по миру. – Он пожал плечами, глядя на Резчика. – Принесу тебе попить и еды. Если придёт семачка и попробует перетянуть тебя на свою сторону, скажи, чтоб убиралась.

– Сторону… Какую ещё сторону?

– Твоя подруга Скиллара хочет оставить дитя здесь.

– А.

– Тебя это удивляет?

Он поразмыслил.

– Нет, не особо. Как я понял, она там была сама не своя. В Рараку. Думаю, она хочет оставить все воспоминания позади.

Баратол хмыкнул и развернулся к выходу.

– Да что ж за напасть с этими беглецами из Рараку? Я скоро вернусь, Резчик.

Мехар. Даруджиец выдавил улыбку. Этот был такой здоровенный, что легко мог бы подхватить Калама и швырнуть через комнату. И если Резчик верно истрактовал выражение его лица в тот короткий миг, когда назвал имя Калама, этот Баратол не упустил бы подобного шанса.

Спасибо богам, что у меня нет братьев и сестёр… и вообще родни.

Улыбка сползла с его лица. Кузнец упомянул Скиллару, но больше никого. Резчик подозревал, что это не случайность. Баратол не был похож на того, кто бросается словами без дела. Храни нас Беру…

Л'орик вышел наружу. Скользнул взглядом по убогой улочке, оценивая домишко за домишком, – жалкие остатки некогда процветавшего селения. Изначально обречённого на уничтожение, хотя наверняка никто не думал об этом в то время. Лес, верно, казался бесконечным, бессмертным, и они рубили его с остервенелой жадностью. А теперь деревьев не стало, и жалкие заработанные гроши утекли, оставив в руках лишь песок. Почти все добытчики переехали в поисках иного скопления древних деревьев, гонимые жаждой быстрой наживы. Создавая пустыню за пустыней… покуда пустыни не сольются в одну.

Он потёр лицо, ощутив на коже следы пребывания здесь – щёки были будто исцарапаны битым стеклом. Впрочем, убеждал он себя, имелись и достижения. Серожаб снова с ним, и жизнь Резчика спасена. И Баратол Мехар, имя, покрытое десятью тысячами проклятий… что ж, вовсе не таким Л'орик представлял себе Баратола Мехара, совершившего столь жуткие преступления. Люди, подобные Корболо Дому, больше соответствовали его видению предателей… или такие, как Битидал, охваченные извращённым безумием. Но этот Баратол, офицер «Красных клинков», убил Кулака Арэна. Его арестовали и взяли под стражу, лишили звания, его собратья из «Клинков» безжалостно избили его – первое и самое тёмное пятно на их чести, питавшее с той поры все их чудовищные проявления крайней преданности.

Баратола должны были распять на Арэнском тракте. Однако город захлестнуло восстание, уничтожившее малазанский гарнизон и вышвырнувшее «Красных клинков» из города.

И тогда явились т'лан имассы, несущие суровый и жестокий урок имперского возмездия. И множество свидетелей видели, как Баратол Мехар распахнул северные ворота…

Но это правда. Т'лан имассам не нужно открывать ворота…

Вопрос, который никто так и не задал: зачем бы офицеру «Красных клинков» убивать городского Кулака?

Л'орик подозревал, что Баратол не снизойдёт до того, чтобы удовлетворить его любопытство. Он оставил попытки защититься словами в далёком прошлом. Высший маг видел всё это глубоко в чёрных глазах дюжего кузнеца: он давно разочаровался в человечестве. И в своём месте в этом мире. Не желал оправдывать свои поступки; ни честь, ни приличия не волновали больше этого человека. Лишь совершенно сдавшаяся душа не желает искупления. Некогда случилось нечто, что сломило веру Баратола, открыв дорогу предательству.

Но местные буквально поклонялись Баратолу Мехару, и вот этого Л'орик не мог понять. Даже теперь, когда они знали правду, знали, что сотворил их кузнец давным-давно, они разочаровали Высшего мага. Он был сбит с толку и ощущал странную беспомощность.

Но опять-таки, признай, Л'орик, тебе никогда не удавалось собрать последователей, какой бы праведной ни была твоя цель. Нет, здесь были союзники, чьи голоса присоединились к его гневной атаке на Скиллару, ужасающе равнодушную к собственному чаду, но он прекрасно понимал, что это единство временно и эфемерно. Все они могли осуждать позицию Скиллары, но ничего не стали бы с этим делать; по правде говоря, все, кроме Нулисс, уже смирились с тем фактом, что ребёнок перейдёт в руки двух женщин по имени Джесса. Всё, проблема решена. Но на самом деле совершено преступление.

Демон Серожаб, семенивший сбоку, опустился брюхом в уличную пыль. Четыре глаза лениво поблёскивали, не выражая никакой мысли, но беззвучный сочувственный шёпот унял внутреннее смятение Л'орика.

Высший маг вздохнул:

– Знаю, друг мой. Ах, хотел бы я уметь просто идти мимо, не задумываясь о преступлениях против природы, великих и малых. Думаю, это из-за череды поражений. В Рараку, в Куральд Лиосан, с Фелисин Младшей… боги, что за горький список. И тебя, Серожаб, я тоже подвёл…

– Скромное торжество, – сказал демон. – Я расскажу тебе сказку, брат. На закате истории клана, много веков тому, будто выброс газов из глубин, расцвёл новый культ. Избранный представителем культа бог был очень далёк, самый дальний из богов пантеона. Бог, по правде говоря, был равнодушен к кланам моего вида. Бог, ни слова не бросивший смертным, никогда не вмешивавшийся в дела смертных. Мрачный. Предводители культа провозгласили себя гласом этого бога. Они написали законы, определили запреты, предписания, жертвы, кощунства, наказания за непослушание, за сомнения и отклонения. Прежде всё это было лишь слухами, смутными рассказами и печальными историями, но после культ получил силу, а с силой – абсолютную власть. Ужасное принуждение, ужасные преступления совершались во имя молчаливого бога. Предводители появлялись и уходили, и каждый перекручивал слова и без того перекрученные прозаичными амбициями и жаждой единства. Целые колодцы были отравлены. Иные осушены, а ил засыпан солью. Разбивались яйца. Матерей расчленяли. И мой народ был повергнут в омут страха, законы же порождали кровопролитие и слёзы нужды. Притворное сожаление с холодным блеском в центральном глазе. Надежды не предвиделось, каждое поколение страдало больше прежнего.