В девять часов, как обычно, семья собралась в столовой. Перед едой, конечное дело, молитва. Будучи женщиной ума недюжинного, Анна Петровна близ иконы Казанской Божьей Матери повесила портрет мужа, и потому дети всякий раз, молясь Богу, отдавали дань и отцу – в поклонении его памяти и заветам она воспитывала своих детей.

Еду подавали простую – холодную говядину, пироги, чай. Лишь для графини принесли заморский напиток кофий: с тех пор как в Германии узнала она вкус этого напитка, жить без него не могла, чашек пять выпьет и спит хорошо.

– Родитель ваш приказывал твердыми быть в вере, почитать старших, служить Отечеству, – говорила она за столом. – А жить велел без излишку, скромно… Сам так жил и нам велел… – Помолчав, добавила: – Император Петр тоже, бывало, в штопаных чулках на ассамблеях плясал.

Наталья внимала матери со всем почтением тринадцати лет, Петр же разговаривал как равный:

– Государь Петр Алексеевич бережлив был, сказывают, за всю жизнь только один раз сшили ему кафтан серебряного шитья… Не было такого императора на Руси и не будет небось еще сто лет. Какой пример подданным подает государь – так они и будут поступать, правда, матушка? Ныне императрица Екатерина вплетает себе в волосы алмазы – и подданные ее туда же… Глядят, чей бриллиант дороже, одна али две тысячи рублев.

– Не хули государыню, Петруша. Верной помощницей была она мужу своему, от прачки до государыни вознеслась – ну-ка?! А силу какую на Петра имела? В гневе остановит и в горе утешит… Помню, как-то Петр поднял свой маршальский жезл – тяжелый он был – и говорит: «Кто из вас на вытянутой руке удержит?» Никто не мог! Дал Екатерине, та взяла его через стол и несколько раз подняла… И сердцем она такая ж сильная.

– Только ни бережливости, ни твердости нету… – упрямо заметил Петр. – И немцев любит.

– Не мели не дело! – возвысила голос Анна Петровна.

Петр опустил глаза и уткнулся в тарелку.

– А правда, что государь с библейским царем Моисеем схож? – подала голос Наталья. – Ежели Петр Великий – Моисей, то несчастный царевич Алексей вроде как Исаак… Тогда, может быть, внук царя Петра славным Иосифом будет? Как мыслишь ты, Петруша?

– Великий князь добр, покладист, должно, будет хорошим императором, – заметил Петр. – Виват ему!

– Ладно говоришь, братушка! – обрадовалась сестра. – И мне он люб.

– Сын иностранного посланника сказывал мне, – Петр понизил голос, – будто отец его удивляется, как худо управляется Российское государство при императрице… подобно оно кораблю, в коем вся команда пьяна, и бури раздирают его, мол, сон есть сие в сравнении с тем, что делалось при Петре Великом.

– К чему говорить, об чем не ведаете, – прервала рискованный разговор Анна Петровна. – Ваше дело – верно служить Отечеству, как отец ваш… И подале от трона…

– Подальше будем, ежели станем богаче, – озорно подмигнул глазами Петр.

– Ах, Петруша, какой ты, право! – всплеснула руками Наталья. – Не перечь матушке!.. Мы ли не богаты? Всего у нас вдосталь.

– То ли еще будет, как я обдумаю все! – похвастался Петр. – Эти гущи, чащобы в Кускове разрушим и дворец настоящий возведем. Настоящий, как в Петербурге!

– Что ты! Каменные только в столице приказано строить!

– А мы его деревянным сделаем, а сверху… а сверху под каменный вид!

Анна Петровна со вниманием поглядела на старшего сына: неужто всего четырнадцать лет ему? Хоть в Европу пошли его, хоть посади с иностранными министрами – не уронит себя. И за столом ладно держится, и разговор со всяким поддержать умеет. И в конъюнктурах разбирается!.. Наталья и Сергей совсем другие, прямодушные, открытые…

Наталья взглянула в окно и обомлела: где ясное утро? Черная туча ползла со стороны Вешняков, нависая над лесом, и крупные редкие капли ударялись о сухую дорогу. Сразу потемнело, и комната наполнилась темным янтарным светом.

Впрочем, не успели дети закончить завтрак и отправиться в учебную комнату, как туча, будто спохватившись и раздумав нарушать ясное утро, лениво погромыхивая, удалилась.

В комнате для учения стояли книги – «Букварь» Бурцова, «Псалтырь», «Обед душевный» Симеона Полоцкого, «Четьи минеи» святого Димитрия Ростовского, книга об одном из первых путешественников петровского времени – «Гистория о российском матросе Василии Кориотском и прекрасной королевне Ираклии Флорентийской земли»… На стене висела таблица: «Предзнаменование действ на каждый день по течению Луны в зодиаке».

Сергей открыл «Букварь»: возле буквы «Альфа» нарисованы картинки, изображающие Адама, Агасфера, аспида, возле буквы «Зело» забрало (забор), звенец (колокольчик), златица (золотая монета)…

Младшие дети остались заниматься с учителями, а Петр Шереметев удалился по своим делам. Он чувствовал себя вполне самостоятельным: в шесть лет стал наследником Кускова, в одиннадцать определен в Преображенский полк и получил звание подпоручика, нынче зимой учился вместе с наследником великим князем Петром Алексеевичем, а летом более всего озабочен потомственной шереметевской усадьбой.

При дяде его, Петре Васильевиче Большом, тут было всего лишь несколько хорошо подметенных дворов да барский дом под соломенной крышей, вокруг – густые леса, полные дичи. Дед не раз приезжал сюда охотиться с царем Алексеем Михайловичем. Но потом за независимый и решительный нрав сослан был воеводой в Тобольский край, и Кусково пришло в упадок, одичало, все заросло бурьяном. Зато у отца, Бориса Петровича, в конце жизни выдалось время для личных хозяйственных дел: он перестроил дом, подновил церковь. Однако обставлен был дом просто, без красы, вокруг никакого «плизиру»: ни прудов, ни парковых затей. Юный же Петр Шереметев возымел твердое мечтание: переделать все! Пусть не так, как у Меншикова в Ораниенбауме, пусть не как в Версале, но чтоб ни у кого такого не было: и раздолье московское, и уют. И чтоб соседи их, богатый князь Черкасский и дочь его Варвара, почаще хаживали в их дом.

Оттого-то в те майские дни 1727 года сидел он за книгами и чертежами, изучая архитектурное и парковое дело.

Сестра его Наталья в это время переписывала слова из «Лексикона трехъязычного» – на латинском, славянском и греческом языках. Буквы у нее получались красивые, затейливые, как дворцовые канделябры, и в то же время стройные, подобранные.

Мадам Штрауден, гувернантка, задавала ей вопросы на немецком языке.

– Какая сегодня погода?

– Утро было, что райский день, – отвечала Наталья, – летать бы по небу ангелам… А потом туча черная набежала! – да недолго закрывала солнышко, и опять славно так…

– Какое ваше самое сильное желание?

– Чтобы люди все такие счастливые были, как я!

Гувернантка одобрительно кивала…

День, как волшебный колобок, катился дальше, и вот уже на смену занятиям, обеденному времени пришли сельские забавы. Играли в прятки. Наталья спряталась за деревьями, замерла при виде бело-розового цветения яблони на фоне голубого неба, к тому же с каплями дождя.

– Ау! Ау! – донеслось из дома. – Натальюшка-а! Выходи! Просо будем сеять.

Неохотно покинула она свое убежище: через короткое время вместе с дворовыми девушками уже водила хоровод и пела: «А мы просо сеяли, сеяли…» Встречные устремлялись со словами: «А мы просо вытопчем, вытопчем!..»

А потом – горелки, бег наперегонки по зеленому лугу, по золотым цветущим одуванчикам: «Гори, гори ясно, чтобы не погасло…»

Наталья крепко держала за руку Дуняшу и думала: «Какая ты хорошая, я непременно подарю тебе на Петров день платок вышитый… Ай, что это я? В Петров-то день братцу подарок надобно делать. Ах, братушка, кабы ты не был грозен, как бы я тебя любила!»

День кусковский высокий, длинный, но и он клонится к ночи – малиновый колобок навис под синим лесом: пора по домам… Перед сном можно посидеть с бабушкой, послушать сказки, а потом и в комнатку с Дуняшей. То ли служанка она, то ли подруга, и всегда с вопросами: «Что-то вы, графинюшка, нонеча вроде плохо спали? Ладное али худое снилось?» Наговорятся перед сном вдосталь!