Наталья Борисовна Долгорукая (урожденная графиня Шереметева) до сих пор считается образцом скромности, кротости и верности.

Дочь знаменитого фельдмаршала при Петре I графа Бориса Петровича Шереметева, она полюбила князя Ивана Алексеевича Долгорукого, фаворита императора Петра II.

Накануне смерти Петра II ее возлюбленный решился подделать императорскую подпись на подложном завещании. Указом императрицы Анны Иоанновны Иван Долгорукий был сослан вместе со своим семейством в Березов, но с наступлением опалы Наталья не оставила своего жениха и обвенчалась с ним. Став супругой Долгорукого, она поехала с мужем в ссылку, делила с любимым все невзгоды, родила двух сыновей.

Вскоре в Санкт-Петербург на сосланного князя поступил донос о том, что он говорит «непристойные слова» об императрице Анне Иоанновне и ее фаворите – Бироне. По делу Долгорукого было начато следствие. На допросах под пытками он рассказал о подложном завещании. По обвинению в государственной измене он был казнен (четвертован) в Новгороде. По преданию, князь проявил необыкновенное самообладание; в то время, когда палач рубил ему руки и ноги, он читал вслух молитвы, не позволив себе даже крика. Эта удивительная кротость и вместе с тем сила духа поразили современников.

Наталья Борисовна после казни мужа получила разрешение вернуться в Москву. Ее любовь к знаменитому супругу сделала ее одной из первых русских писательниц, мемуаристкой XVIII века, рассказавшей о несчастливой судьбе князя Долгорукого в «Своеручных записках…»

В 1758 году Наталья Долгорукая постриглась в монахини в Свято-Вознесенском Флоровском женском монастыре в Киеве под именем Нектарии, приняла схиму.

Ее навещали в монастыре сын Михаил и внук Ванюша. Она передала любимым сродникам заветы отца – фельдмаршала Шереметева, надеялась, что внук унаследует ее истинную веру и литературные способности, ее сговорчивый и терпеливый нрав, а не деда, человека горячего и страстного.

Одной из ее любимых молитв была «Обращение к Богородице».

О чем молить Тебя, чего просить Тебя? Ты ведь все видишь, знаешь Сама, посмотри мне в душу и дай ей то, что ей нужно. Ты, все претерпевшая, премогшая, – все поймешь. Ты, повившая Младенца в яслях и принявшая Его Своими руками со Креста, Ты одна знаешь всю высоту радости, весь гнет горя. Ты, получившая в усыновление весь род человеческий, взгляни и на меня с материнской заботой. Из тенет греха приведи меня к Своему Сыну. Я вижу слезу, оросившую Твой лик. Это надо мной Ты пролила ее, и пусть смоет она следы моих прегрешений. Вот я пришла, я стою, я жду Твоего отклика, о Богоматерь, о Всепетая, о Владычице! Ничего не прошу, только стою пред Тобой. Только сердце мое, бедное человеческое сердце, изнемогшее в точке по правде, бросаю к Пречистым ногам Твоим, Владычице! Дай всем, кто зовет Тебя, достигнуть Тобою вечного дня и лицем к лицу поклониться Тебе.

Хозяйка дома Анна Петровна Шереметева, немолодая, еще красивая, в полном соку женщина, потянулась в своей мягкой постели, разомкнула веки, улыбнулась – при этом обозначились ямочки на щеках – и взглянула в окно. Над кусковским лесом выкатилось солнце, острые лучи пронзили деревья, и, будто от легкого щекотания, все живое задвигалось и проснулось. Звон, щелканье, щебетание заполнили утренний воздух. Петухи на сельском дворе подтвердили приход нового дня.

Анна Петровна натянула сползшую с полного плеча рубашку голландского полотна и снова зажмурила глаза. И лежала так еще с полчаса – не потому, что любила нежиться, а потому, что привыкла в этот утренний час обозревать мысленно день грядущий, намечая дела: кого послать в Москву за покупками, кого в огород. К примеру, управляющему Дерптских мыз надобно повелеть купить дочерям объяри – желтой, лазоревой, зеленой, а сыновьям чтобы купил золотой и серебряной бахромы на камзолы.

Подобно тому как укладывала она белье в сундуках, так же привела в порядок мысли свои графиня Шереметева, а потом резко поднялась и села. И в ту же минуту почувствовала резкую боль в левом боку: «Ох, батюшки, что это? Будто шилом пронзило!..» С лежанки вскочила девка Матреша и принялась причитать и суетиться. Анна Петровна цыкнула на нее:

– Молчи, суматошница!..

– Ай лекаря позвать?

Барыня махнула рукой, не надо, мол, что за нежности, обойдется.

– Потри-ка лучше… со спины да сбоку.

Посидев немного, велела подавать платье:

– Розовое с воланами…

Анна Петровна была урожденная Салтыкова, а мужем ее первым был Лев Нарышкин, дядя Петра I, так что приходилась она великому царю родной теткой и в молодости бывала в веселой царской компании. Когда же овдовела в двадцать шесть лет, Петр выдал ее замуж за своего фельдмаршала Шереметева. Прожили они лет семь, Анна Петровна родила пятерых деток, прежде чем отнесли ее дорогого супружника в Александро-Невскую лавру. Оставшись вдовой, вновь испытала на себе грубые ухаживания Петра I, однако она обладала столь недюжинным характером, что сумела и отстоять свою независимость, и сохранить лад с царем. Петру обязана она многим: он посылал ее учиться за границу, приваживал к новым порядкам, а в конце жизни по справедливости рассудил духовную графа, простил долги и решил ее тяжбу с приказчиком Кудриным, который чуть не обобрал ее как липку.

Когда боль в левом боку успокоилась, а Матреша угомонилась, графиня просунула ноги в загнутые кверху носками туфли, и Матреша принялась за волосы. Действовала она уверенно – не зря училась у чужеземного куафера. Вскорости Анна Петровна вышла из своей опочивальни в таком виде, что хоть в гости к самому князю Черкасскому, соседу их, отправляйся. Глянула в зеркало, осталась довольна, однако хвалить Матрешу не стала – баловать прислугу не след.

А в это время в детской комнате дочь ее Наталья, протерев со сна глаза, заулыбалась: на дощатом полу лежали спелые снопы света, на окне пламенели голландские цветы – тюльпаны, в воздухе стояла птичья звень. «Ах как хорошо! – подумала она. – В Петербурге славно, в Москве, и на Воздвиженке, и на Никольской славно, но сравнится ли что с Кусковом?»

В комнату вплыла матушка – в розовом с коричневой отделкой платье, с высоко взбитыми волосами и вплетенной в них темной лентой. А щеки-то у матушки! Что тюльпаны, которые привезла Репнина! Юная графиня радостно потянулась навстречу матери, но та лишь слегка дотронулась до ее щеки, строго велев умываться. В углу стоял новый, подаренный дочерям яшмовый рукомойник.

Сама же барыня направилась в комнату, где жили ее сыновья Петр и Сергей. Сергей еще спал, а Петр, старший, уже сидел за секретером, и рука его с гусиным пером быстро двигалась по бумаге. Увидя мать, он живо обернулся:

– Поглядите-ка, матушка, что есть у меня… – И он протянул книгу с картинками. – Эвон какие затейки!

– Что за листы такие?

– Версальский парк. Кусты, дорожки, деревья – все по строгому ранжиру, и скульптуры тоже… Вот бы нам соорудить такое! Вырубить все деревья и насадить в новом порядке, и чтоб зеркальные воды были…

Анна Петровна залюбовалась сыном: волнистые пепельные волосы, белое лицо, высокий лоб; правда, стати, дородства шереметевских еще нет, да ведь молод, и пятнадцати лет нету. Голубые глаза косят, но ей и это по душе.

– Разумник ты мой. – Мать погладила его по волосам. – Да откудова мы возьмем тут версальские галереи? Там сколько годов растили да постригали, прически кустам делали, а мы…

– А мы из Парижу садовников выпишем! Право слово.

Тут у Анны Петровны снова зажглось в груди, она схватилась за бок и села. Однако, не посидев и десяти минут, проговорила: «Пора фриштыкать» – и, опершись на Матрешу, двинулась дальше.