Пока этот мятежный и преступный человек, подобными средствами приобретший дома значение, рассуждал в таком роде, явился Тарквиний. Речь на этом и кончилась; все отвернулись приветствовать Тарквиния. Когда водворилась тишина, он по совету приближенных начал оправдываться: он-де пришел так поздно, что был выбран третейским судьей между отцом и сыном, что, стараясь примирить их, запоздал, и так как настоящий день потерян, то он будет завтра говорить то, о чем собирался сказать сегодня. Говорят, что и тут Турн не смолчал; он сказал, что не бывает расследования короче, как между отцом и сыном, что дело можно покончить немногими словами: если-де не послушаешься отца, то будет плохо.
51. Сказав это против римского царя, арицийский гражданин ушел из собрания. Огорченный этим гораздо сильнее, чем казалось, Тарквиний тотчас замышляет убить Турна, чтобы навести на латинов тот же страх, при помощи которого он держал в трепете сограждан. Но, не имея власти убить его открыто, он погубил его без вины, выставив против него ложное обвинение. При посредстве некоторых граждан Ариции, принадлежавших к противной партии, он подкупил золотом раба Турна, чтобы тот позволил принести тайно в его палатку большое количество мечей. Когда в одну ночь это было сделано, Тарквиний немного раньше рассвета призывает к себе латинских старейшин и, точно напуганный неожиданностью, заявляет, что вчерашнее промедление, случившееся как бы по воле богов, спасло и его, и их. Говорят-де, что Турн собирался убить его и старейшин, чтобы одному править латинами; он имел в виду сделать нападение вчера в собрании, но дело отложено было по причине отсутствия виновника собрания, на которого он преимущественно и посягал. Оттого-то он и нападал так на отсутствующего, что вследствие опоздания его потерял надежду. Если донос верен, то, конечно, на рассвете, когда соберутся в собрание, он явится с отрядом заговорщиков и с оружием; говорят, что к нему свезено большое число мечей. Сейчас же можно узнать, ложь это или нет. Он просит их отправиться вместе с ним к Турну.
Возбуждали подозрение и суровый характер Турна, и вчерашняя речь его, и опоздание Тарквиния, так как очевидно было, что оно могло расстроить замысел об убийстве. Они идут готовыми поверить обвинению, но в то же время решившись признать все ложью, если не будут найдены мечи. Когда они прибыли туда, Турн был разбужен и окружен стражей; рабы, из преданности к господину собиравшиеся сопротивляться, были схвачены, а когда из всех углов палатки стали вытаскивать спрятанные мечи, то дело признано было ясным и на Турна надеты цепи. И немедленно поднимается страшный шум и созывается собрание латинов. Когда мечи были вынесены на середину, то последовал такой взрыв негодования, что без суда была совершена небывалая казнь: он был сброшен в исток Ферентинского ключа и утоплен, после того как покрыли голову плетенкой, а самого завалили камнями.
52. Созвав затем снова латинов на собрание и похвалив их за то, что они по заслугам казнили Турна за попытку произвести переворот и за очевидное покушение на убийство, Тарквиний держал речь: он может, конечно, действовать, опираясь на старинное право, так как все латины, происходя из Альбы, связаны договором, по которому все альбанское государство вместе с колониями уже со времени Тулла подчинилось римской власти; но ради общей пользы он предпочитает возобновить этот договор и сделать латинов участниками благополучия народа римского, освободив их от необходимости постоянно ожидать или терпеть разорение городов и опустошение полей, которым они подвергались сперва в царствование Анка, а потом в царствование его отца. Латинов не трудно было убедить: хотя по этому договору Римское государство оказывалось выше, но вожди латинского племени, очевидно, были заодно и соглашались с царем, да и недавняя судьба Турна служила напоминанием каждому о грозящей ему опасности в случае сопротивления. Таким образом возобновлен был договор, и младшему поколению латинов приказано было, согласно договору, в определенный день явиться к роще Ферентины вооруженными и в большом числе. Когда, согласно вызову римского царя, сошлись представители всех народов, он, не желая, чтобы они имели своего вождя, отдельное главное начальство или собственные знамена[134], соединил манипулы латинов и римлян, составляя из двух полуманипулов один полный манипул, а из полного манипула – два полуманипула[135]; составленные таким образом из двух частей манипулы вверены были центурионам.
53. Впрочем, он не был таким дурным предводителем на войне, каким несправедливым царем в мирное время; напротив, в этом искусстве он сравнялся бы с прежними царями, если бы испорченность его в других отношениях не помешала и этой славе. Он первый поднял войну против вольсков, продолжавшуюся более двухсот лет после него, и взял у них Свессу Помецию. Набрав от продажи добычи сорок талантов серебра, он задумал соорудить такой величественный храм Юпитеру, чтобы он достоин был царя богов и людей, достоин был Римского государства, наконец, самого величия места. Добытые деньги были отложены на сооружение этого храма.
Затем Тарквиний занялся войной, затянувшейся сверх ожидания: открытое нападение на соседний город Габии было неудачно, отнята была и надежда на осаду города, так как царь был прогнан от стен, и наконец он прибег к хитрости и коварству – средствам вовсе не римским. Ибо, когда он, как бы оставив войну, прикинулся занятым закладкой храма и другими городскими сооружениями, сын его Секст, младший из трех, преднамеренно перебежал в Габии, жалуясь на невыносимую жестокость отца; с чужих-де он перенес гордость уже и в отношения к своим, ему надоела даже многочисленность детей, и он хочет так же опустошить дом, как опустошил курию, чтобы не оставить потомства, не оставить наследника престола. Он, по крайней мере, спасшись от направленного против него оружия отца, считает себя в безопасности только у врагов Тарквиния. Пусть они не заблуждаются, он только прикидывается покинувшим войну; она продолжается, и, воспользовавшись случаем, он нападет на них неожиданно. Итак, если у них нет места умоляющим о помощи, то он обойдет весь Лаций, затем отправится к вольскам, эквам и герникам, пока не найдет таких людей, которые сумеют защитить детей от жестоких и безбожных истязаний родителей. Может быть, он найдет и желание начать войну и выступить с оружием против гордого царя и жестокого народа. Сделав вид, что он возмущен и собирается идти оттуда дальше, если они не задержат его, он был ласково принят жителями Габий. Нечего дивиться, рассуждали они, что каков он был с гражданами, каков был с союзниками, таким в конце концов он стал и по отношению к детям; если не будет против кого, то он еще станет неистовствовать против себя; они весьма рады его прибытию и полагают, что в скором времени, при его помощи, война от ворот Габий будет перенесена под стены Рима.
54. Затем Секста начали приглашать на общественные совещания. Здесь, объявляя себя во всех других вопросах согласным со старожилами Габий, как людьми боле опытными, сам он постоянно настаивал на войне и в этом деле приписывал себе особенный авторитет, так как ему известны силы обоих народов и он знает, что гордость царя наверное ненавистна гражданам, если даже дети оказались не в состоянии выносить ее. Побуждая таким образом постепенно знатнейших габийцев к возобновлению войны, сам он с наиболее отважными юношами предпринимал набеги с целью грабежа, а вводя их в обман всеми словами и делами, увеличивал доверие к себе, конечно неосновательное, и в конце концов был избран вождем для этой войны. Тут, пока происходили незначительные стычки, перевес в большинстве случаев оказывался на стороне габийцев, и так как масса не знала цели всех этих действий, то знатнейшие и самые простые габийцы наперерыв друг перед другом верили, что Секст Тарквиний богами послан им в вожди. А принимая одинаковое участие в опасностях и трудах и разделяя щедро добычу, он приобрел такое расположение среди воинов, что Тарквиний-отец не был сильнее в Риме, чем сын в Габиях.
