Однако менять хоть что-нибудь хозяйка квартиры категорически запретила. Мол, они молодые, напортачат с этим «проклятым ремонтом» или мебель испортят. Судя по виду старушки, с этим старческим закидоном спорить было бесполезно. Да и девушка не стала бы. Хватит. Наспорилась досыта. До тошноты.

Бороться когда-то казалось ей её второй натурой. Слишком резкая, напористая, сильная. Так говорили и думали близкие. После всего она оказалась пустой. Она сгорела, как свечка в новогоднюю ночь. Фейерверком блеснула на звёздном небе, подарив всю себя. И потухла.

Завтра должны были прийти её подарки. Она может встать как угодно рано, сходить на почту, улыбнуться в ответ хорошенькой служащей обязательно из седьмого окошка. Ей дадут бланк с бледноватыми оленями и Сантой. Они специально так печатают, чтобы слова можно было разобрать. И она читает, читает, хотя сама уже может наизусть отчеканить всё, что там написано. Потом девушка медленно возьмёт ручку, будто растягивая мгновение, ещё раз улыбнётся и подпишет, чтобы забрать наконец-то долгожданную посылку.

А пока не наступило завтра, можно в обнимку с бутылкой виски всю ночь пялиться на огни ночного города сквозь ущербное окно и жалеть себя.

А стены… стены можно было просто заклеить постерами с зимними пейзажами. В конце концов, кому какая разница?..

***

Как бы то ни было, зима в этом году наступила быстро. Во многих магазинах города уже начали продавать рождественские игрушки и гирлянды. Они блестели в темноте разноцветными яркими искорками, немного разгоняли мрак, заставляли улыбнуться детей, но в залитом светом неоновых светильников торговом зале впечатление производили смазанное. А если вы спросите её, то лучше уж просто вечером подойти к окну и посмотреть на ночной город. Ощущения те же самые, а экономические и пространственные затраты нулевые.

Шарики. Невероятно хрупкие, изящные. Изукрашенные каждый на свой манер. Блёстки, пайетки, бисер, жемчужины. Синие, жёлтые, красные, розовые. Дунь на это стекло, почти химическое, и оно лопнет, чуть сожми — и не выдержит. Рядом вроде как не отличающиеся китайские подделки, только вот пластмасса. А может, это и лучше, экономней, ведь не бьются.

Тут же справа стояли искусственные ёлки. Жалкая пародия на нечто настоящее. Они не пахли смолой, стружкой, праздником, они не кололись, их можно было гнуть в любую сторону, потому как пластмассе ничего не грозит. У них был срок годности «не ограничено» и маркировка под подставкой. Что-то наподобие её жизни.

Если бы у неё была возможность, она бы купила ёлку в горшке. Но это было слишком дорого, да и ставить некуда.

Девушка не могла вспомнить, когда в прошлом году началась эта зимняя суета, но казалось, что немного позже. Сейчас же едва закончился учебный семестр, и на пороге стояли, монотонно барабаня в дверь, жуткие полугодовые зачёты и экзамены, пугающие похлеще нечистой силы и привидений.

«Запись от 3 декабря 2015 года»

Мне становится смешно и грустно от этого. Я никак не могла понять, когда и как упустила такую деталь. Но ещё больнее становится от мысли, что она мне не враг. Увы, она не может им быть. Я должна её ненавидеть, но не могу. Не хочу. Не умею.

Паскудно. Так же паскудно, как после быстро выкуренной сигареты натощак.

Спазмы, сжимающие все внутренние органы, вызывающие тошноту и тупую звенящую боль в висках.

Холодная дрожь мелкими кристалликами сковала моё сердце, когда я увидела её в дверях нашей квартирки.

Да, всё верно.

Юна — его девушка. Её испытывающий взгляд… тогда, в автобусе. Её тонкая талия под широкими мужскими ладонями у окна в универе. Её пухлые губы, сливающиеся с его губами… Всё это толстым отпечатком врезалось в мозг. Помнится, я тогда всю ночь не могла уснуть. Сумасшествие, а не судьба.

Но на этом мои испытания не закончились. Неделей позже она вернулась вся в слезах, изрядно пьяная, уткнулась в мои колени и до поздней ночи рассказывала о нём. О Сехуне.

Она, в общем, любила его и раньше. Долго, преданно, нежно, но по-детски, почти как старшего брата. Странно, наверно, признаваться в таком, но я знала, понимала, что это чувство было с ней всю жизнь, сколько она себя помнила, гнездилось где-то внутри тёплым меховым комочком, мягким и ласковым. И порой согревало лучше, чем одеяло, чай или куртка. Юна знала, что в трудную минуту, как бы ни было больно, обидно или грустно, как бы ни сминал её внешний мир, ни обтёсывал углы характера, она всегда может обратиться к нему.

Взять его за руки, обнять. Улыбнуться.

Прибежать хоть в три утра, хоть на рассвете. Растормошить сонного, чтобы он тихонько гремел чашками на кухне, стараясь не будить родителей. Потом присесть рядом на замызганном диванчике с обтрёпанной обивкой в пятнах неизвестного происхождения, прислониться к широкой груди, положить тяжёлую гудящую голову на плечо. Вздохнуть ему в шею. И чтобы он обнял одной рукой и прислонил свою голову к её.

А затем рассказать мне. Не как матери или тётке, не выборочно, не подбирая слова. Одним бурным потоком слов, ассоциаций, воспоминаний. Всего того, что вывело из равновесия. Вывалить эти странные и неприятные вещи, выдавить из себя всё ненужное, как сок из грейпфрута.

Грейпфрутовый сок. И ненависть.

Любовь — это такой вид сумасшествия, когда ты можешь сказать ему всё, когда твой рот не закрывается. И одновременно с этим ты пока не говоришь ничего, ты испытываешь и проверяешь его вначале. Потом говоришь всё меньше чуши, а больше — важных для тебя вещей. Чем больше ты ему веришь, тем больше важных вещей на него вываливаешь, и безумно жаль иногда, что он продолжает относиться к ним как к полнейшей чуши. От таких людей надо бежать.

И ей больно сейчас, что она это раньше не поняла.

Они сумели разрушить всё. Для этого нужен просто гигантский талант. Вся та любовь. И платоническая, и настоящая, страсть, нежность, нужда. Всё осыпалось трухой и песком. Будто не было титанического труда, ни одного кирпичика они не заложили в стену отношений.

Юна рассталась с Сехуном.

***

С момента их расставания прошло четыре месяца. На улице март.

Сухой мелкий снег больше не вызывал тоску и зимнюю депрессию. Казалось бы, жизнь началась заново вместе со спешащим занять своё место весенним солнцем. Юджи постоянно хотелось сбежать от этих вечно серых стен, которые скрывались под лицами знаменитостей, зимних пейзажей, ярких фотографий… Девушке было мало мелких скользящих по стенам солнечных зайчиков, играющих в зеркалах, блёстках для ногтей, поцарапанных дисках…

Её тянуло туда, где были люди. Словно подсознательно она просила их о помощи. Несмотря на то, что Юна была бывшей девушкой Сехуна, Юджи не относилась к ней предвзято, но также её нельзя было попрекнуть в том, что находиться рядом с этой девушкой было довольно-таки тяжело. Ан не безумствовала и не дулась, не затевала ссор и не прибегала к наркотикам, не отказывалась от еды и вообще ничего такого не делала. Она подолгу оставалась в маленькой ванной совсем одна, но так бывало и прежде, так что вряд ли она представлялась Юне несчастной — неважное настроение, вот и всё. Она знала, что её состояние как-то связано с парнем, но решила не обращать на это внимания.

«Запись от 12 марта 2015 года»

Мне бы, наверное, следовало объяснить, почему я так поступала, почему не хотела видеть её, но не могу.

Отчасти это само собой разумеющаяся вещь, не так ли? Мне было стыдно, я была обескуражена и так далее и тому подобное. И я раскаивалась, переживала свой крах. И прочее. И прочее.

Но всё это из мира эмоций, я же не размышляла ни о чём, все чувства у меня притупились. Кажется, всё потеряло для меня значение. Главное, чтобы ничего не болело. А искать сочувствия — дело пустое. Я была одинока. Я всегда была одинока. Пока была с ней, делала вид, что не одинока, но была одинока даже тогда и в конце концов заставила и её в это поверить.

И она отвернулась от меня, как и все остальные.

Ну и пусть, какое это имеет значение, в самом-то деле. Если я одна — ладно, тем лучше, примем к сведению и не будем притворяться. Наверное, я та самая личность, которая никак не может ужиться с данным обществом.