Я спрячу украденное в глубины памяти, куда не просочатся воды Леты. Я не дам этой капле кануть в глубь Амсанкта: унесу с собой, куда бы ни пошел – чтобы собраться с силами и честно отдать остальное.

Отзвуки ее смеха в трелях соловья, огонь волос – в росинках, нежность губ – в лепестках… вы как там? Со мной? Надежно? Вот видите, битвы закончились, а я так и не разучился воровать.

С некоторых пор у меня получается самое ценное для себя приобретать только так.

Смешно: на самом деле боги верят в чудеса гораздо меньше, чем смертные. Для смертного дуб от молнии загорелся – чудо. Баран, отбившийся от стада, нашелся? Так это ж добрый даймон рода поспособствовал – чудо! На камне чья-то рожа отпечаталась?! Вообще споров не может быть.

Боги же живут в диковинном для смертного мире и вдыхают чудесное чаще, чем воздух – а кто станет удивляться дыханию и воздуху?! Что – кого-то в цветок превратили? Подумаешь, мы и не такое делали… Ах, на другой край света за пять шагов? А спорим – я за четыре сгоняю?! Стену воздвиг за день?! Ой, не смешите, видали мы ту стену, рассыплется от одного звука моего кишечника. Как – не веришь?! Да я…

Для смертных – чудеса, для богов – обильно приправленная скукой рутина.

Я прожил всего-то четыре сотни лет, взял свой жребий и сел на трон подземного мира. Я видел восстание Гекатонхейров, пиры Олимпа и ужасы подземелий… а потом я выбрался на Элевсин солнечным утром и понял, что чудеса существуют.

Одно – так точно.

Чудо в веселеньком зеленом хитоне и тяжелом, расшитом золотом гиматии, прощалось с Деметрой возле светлого, увитого травами и поросшего цветами грота.

Чудо мило дуло губки, украдкой посматривало в сторону подружек-нимф и не давало матери расчесать свои волосы и напоследок заплести в них цветы.

– Мама, ну зачем ты, – шептало чудо, выворачиваясь их цепких рук Деметры. – Давай ты лучше потом, когда они не видят? Я же уже не девочка…

Деметра оглаживала дочку, покрепче закутывала в гиматий, а Кора норовила извернуться и показать язык Иахо или Каллигенейе, или как там еще этих подружек зовут.

И совершенно очевидно было: едва только Деметра удалится, как тяжелый, расшитый золотыми розами плащ будет сброшен на траву, а на его месте воцарится коротенький зеленый хитон.

– Почему ты все время бегаешь босиком? В сандалиях твои ножки еще красивее. Я ведь принесла тебе такие, как носит Афродита – не понравились?

– Понравились, очень. Только в них неудобно танцевать в траве, они цепляются. И болтать ногами в воде. За бабочками бегать в них тоже неудобно.

Деметра качает головой, увенчанной тяжелыми пшеничными косами. Ворчит: «Ох, дитя мое, вот что у тебя в голове? И когда уже ты повзрослеешь?»

Но меня не обманешь шелухой слов. Я стою от них за двадцать шагов, скрытый зеленью и хтонием, но могу рассмотреть в глазах у сестры мольбу: «О, дочь моя, хоть бы ты такой оставалась вечно…»

– А Артемида сегодня не придет?

Кора уже перестала вертеться, поняла, что ей так или иначе расчешут волосы и переплетут цветами, и теперь решила извлечь из этого пользу.

Вопрос так и звенит лукавой невинностью.

– Нет, доченька, она в своих лесах…

– Она обещала мне дать пострелять из своего лука. Хотя бы раз. А Афина тоже не придет?

– Только не говори мне, что Промахос обещала тебе дать метнуть ее копье, –смеется Деметра, и в ее грудном смехе – счастье быть рядом с частицей себя. – Ох, что там такое?

Колесница Деметры, запряженная крылатыми змеями, тут же, и упряжка беспокоится. Наверное, чувствует мое присутствие, а может, просто торопится размять крылья.

Страховитые твари с настойчивым шипением подпрыгивают в оглоблях, никогда не понимал, почему Деметра таких уродов выбрала.

Впрочем, она с некоторых пор крепко не любит лошадей.

– Нет, я просто думала, что сестра опять расскажет что-нибудь интересное. Про Олимп. Или вот про этого, как его, который недавно – про Тифона…

– Зачем тебе такие ужасы? – Деметра мягко гладит дочь по медным локонам. Оборачивается к великолепному гроту за своей спиной: не сходить ли еще за притираниями или гребнем?

Моя будущая жена вертится, косится туда, откуда выглядывают лукавые рожицы нимф и бормочет: «Ну, просто интересно, а то я уже соскучилась».

– Когда ты принесешь обет, тебе не придется скучать, – пип! материнский палец надавливает на вздернутый носик. – Мы будем вместе обучать людей сеять рожь и пшеницу, вместе выращивать новые цветы… будем… вместе…

Кора, доверчиво улыбаясь, бодает головой материнское плечо. Прежде чем ее отпускают на волю, и она со всех ног несется к подругам, путаясь в слишком длинном плаще. Деметра остается у пещеры, мгновение смотрит вслед дочери с тревогой…

Ты зря тревожишься, сестра, я уж позабочусь о том, чтобы маленькой Коре было нескучно.

В моем мире вообще не особо соскучишься: тени стонут уныло? – да; асфодели, чудовища, муки? – да; скука? – да какая там скука!

Море тоже кажется спокойным и скучным в штиль, а сунь в него голову – и тебе ее откусят.

Крылатые змеи поднимают в воздух колесницу, изукрашенную драгоценными цветами – нимфы встречают это действо восторженным визгом. «Купаться!» – громче всех визжит юная Кора.

И скидывает гиматий, в который ее так заботливо закутала мать, – с очевидным желанием избавиться и от хитона и в таком виде нестись к ближайшему озерцу

О, Хаос Животворящий, этого не хватало, я ведь просто сгорю от нетерпения, а вместе со мной полыхнут кусты на сто шагов в округе: страсть Владыки – опасное дело…

Черная вертлявая нимфочка заливается смехом.

– Ты слишком нетерпелива. Вода еще не нагрелась. Давайте лучше насобираем цветов. Дельфиниум сейчас такой красивый!

Остальные соглашаются: да, давайте собирать цветы и петь!

– И танцевать! – загорается Кора. Уносится зеленым вихрем с медной окантовкой: искать самую-самую цветочную полянку!

Я не иду следом, пока с полянки не доносится песня. Тогда выхожу из зарослей, бреду, переступая через вышитый Деметрой гиматий…

Я отчаянно пьян близостью момента, когда наконец под ногами окажется колесница, а на руках – дочь Деметры и Зевса, испуганная, бьющаяся… моя.

Я даже не прочь продлить эту пытку ожиданием, потому что это позволяет дольше представлять ее в моих объятиях, трепещущие от первого поцелуя губы, испуганные глаза, робкие попытки сопротивляться…

Если Зевс горит хотя бы половиной этого любовного сумасшествия, я понимаю, почему он вечно меняет любовниц.

Нимфы расположились среди маленького озера дельфиниума, возле рощицы осин, обильно пересыпанной лавром. От рощи убежала и разбросала ветки над прекрасными головками престарелая яблоня. Двое или трое собирают дельфиниум в корзины, но озеро цветов не убывает: ходит ароматными волнами, белыми, голубыми, розовыми, и волной прокатывается песня еще двух подружек: подружки поют о том, что мужчины, в сущности, и не так уж нужны.

Почему-то мне кажется, что их репертуар одобрила Деметра.

А Кора не поет и не собирает цветы, она с визгом носится за светло-рыжей нимфой помоложе: «Ущипнууууу!» – время от времени подхватывает чужую корзинку и надевает на чью-нибудь голову (следует возмущенное: «Кора!!!»), осыпает подруг цветами, кружится в танце, будто свобода вдруг ударила в голову…

Или будто она понимает, что танцует вот так в последний раз.

Медно-зеленый вихрь с пунцовыми губами и стройными ножками. Ты веселишься так безмятежно, что над тобою хочется сжалиться. Представить твой ужас, когда ты поймешь, какую участь тебе приготовил отец; вообразить твои рыдания, когда ты увидишь мою вотчину; наконец, помыслить о беспросветности горя Деметры – и вернуться к себе ни с чем…

Только вот меня уже давно назвали Безжалостным, а потому ты будешь моей женой.

Квадрига близко. Мне достаточно шевельнуть губами, чтобы она откликнулась на мой безмолвный приказ, если бы не дурацкое напоминание Зевса о том, что я – Владыка – я бы уже так и сделал, я бы сделал проще, я бы просто зажал тебе рот и перенесся бы под землю, хтоний бы скрыл нас от посторонних взглядов, и теперь ты бы уже плакала на ложе, осознавая, что принадлежишь мне. Но…