— Вы как хотите, а я боюсь, — с неохотой выдавил Павел.
— Чего ты боишься? — спросил его Толик.
— Ну… вот… вдруг ты будешь… э-э-э… неудержим, — наконец нашелся Павел. — Мало ли что может произойти! Еще попрешь!
— Павлик, — подключилась Маша, — все будет хорошо. Раз наука требует, сделаем все, что в наших силах! — Маша расправила юбку на коленках и выразила готовность приступить к опыту. Симона озабоченно потерла виски кончиками пальцев. На ее лице тоже боролись два чувства. Сподвижничество ради науки и простая человеческая ревность. Наконец лицо ее приобрело непроницаемое выражение, и она приняла решение.
— Начинаем! — Раздался щелчок тумблера.
— Гы-гы-гы-ыы-ы… — послышалось через некоторое время со стороны Толика, повернутого к стене. Маша с легкой улыбкой смотрела эротический ролик. Гигант снова засмеялся.
— Ох-хо-хо-ха-а-а-а, — загоготал Толик, тряся головой.
Павел напрягся. Внутри него проснулся страж спокойствия дома. Он внимательно следил за поведением подопытной пары, готовый в любой момент сорваться с места. Маша уже не смотрела на ролик, а просто прикрыла глаза и сосредоточилась на чем-то своем. Толик то смеялся, то пыхтел, как паровоз, ерзая в кресле, которое уже начало угрожающе поскрипывать. Маша наклонила голову, под ее челкой пролегла небольшая морщинка, свидетельствующая о напряженной мозговой работе. Вдруг Толик заговорил. Речь его была сбивчивой, а смысл ее удивительным. Он вещал тонким голоском. Голосок был женским. Изредка речь прерывалась мужской репликой. Дуэт в сольном исполнении Толика местами состоял из цитат, взятых из Библии, и старинных апокрифов. Неожиданно гигант встал и смешно засеменил походкой Чарли Чаплина вокруг своего кресла. Симона удивленно смотрела на ужимки Толика и была немного растеряна. Наконец Толик уселся в кресло и просто заснул.
Несколько минут участники научного процесса молча наблюдали за спящим. Толик стал похрапывать, выделывая носом рулады вперемежку с художественным свистом. Симона потянулась к тумблеру и отключила аппаратуру.
— Как видите, господа, — начала она подводить итог, — сегодняшний этап совершенно не лезет ни в какие ворота. Неожиданно, прямо скажем!
Симона подозрительно посмотрела на Машу и спросила:
— Как такое могло произойти? Почему эксперимент пошел по пути фарса?
— Потому что я решила представить себе все именно таким образом, — ответила Маша. — Бьюсь об заклад, такого поворота никто не предусмотрел!
— Так-так-так, — начала Симона, — действительно, как-то мы сосредоточились на эротическо-сексуальном аспекте и совершенно проигнорировали другие нюансы человеческого общения! Это тоже результат. Спасибо, Маша! Смею предположить, что страх и любопытство, зависть и ревность также могут быть предметами нашего исследования.
— Могут, но не должны, — начала объяснять Маша. — Я так думаю, хотя все, что ты перечислила, возможно. Сами видели. По-моему, кое-что проясняется в печальной судьбе Евгении. А именно, ее необъяснимое чувство к Пьеру, повлекшее за собой разрыв отношений с господином Эдисоном. Более того, важно, кто диктует направление чувств! Возможно и другое применение свойств приборов. Понимаете меня? А вдруг кто-нибудь станет внушать другому ненависть или, еще того похуже, что-нибудь разрушительное? Я хочу этим сказать, что применение вновь открытых свойств должно быть строго избирательным. Иначе недалеко до беды. Вспомните, что писала Евгения. Когда медальон оказался на шее у Пьера, художник, понимая это или не понимая, сумел внушить бедной девочке страстную любовь к себе. В то время как она любила Томаса и место в ее сердце было занято. Таким образом, Пьер насильственно разбил ей сердце и… нарождающуюся семью. И еще! Не всякий человек подвластен другому. Я думаю, что внушать другому свой чувственный мир и воспринимать чужой сможет не каждый. Я считаю, что среди множества людей есть подходящие друг другу и есть несовместимые. То есть мне Толик внушить что-либо вряд ли сможет. А я ему, получается, могу! Так же и Павел может воздействовать на другого человека. Таким образом, открытое нами свойство медальона…
— Это просто усиление способностей! Которые или есть, или их нет, — договорила за Машу Симона.
— Да, так, — подтвердила Маша.
— На сегодня, пожалуй, хватит. А в перспективе надо будет скорректировать направление наших исследований в сторону поиска сильного характера, способного внушать, то есть — сильного передатчика. И, с другой стороны, интересно бы выделить сильного приемника ощущений. Пока Маша — сильный передатчик, а Толик — сильный приемник.
Довольные результатами, друзья покинули лабораторию.
— Маша, ты сильный внушитель, — заигрывал с женой Павел на заднем сиденье такси. — Толик смотри как выплясывал, чем ты его покорила?
— Я представляла себе многое. Сначала внушила ему, что он чижик.
— Кто-кто?
— Чижик. Помнишь песенку? «Чижик-пыжик, где ты был? На Фонтанке водку пил. Выпил рюмку, выпил две, закружилось в голове…»
— То-то, я смотрю, Толик гоготал, как… пыжик пьяненький, а потом в пляс пустился. Надо с тобой поосторожней, а то ты ненароком еще похмелье внушить сможешь…
— Я же не злодейка, Паша, чижика я могу, а вот похмелье нет, наверное.
— Маш, а ты можешь внушить мне, например, что я в Древнем Риме?
— Надо попробовать, — хихикнула Маша. — Вот приедем в «Ковчег», поужинаем, и я тебя перемещу в Рим…
— Только не в рассвет демократии. Там одни идеалисты и гомосексуалисты. Лучше уж во времена развратного декаданса.
— Так уж и быть… — кивнула Маша.
На следующий день в фокусе научной мысли предстояло оказаться Павлу и Симоне. Симона должна будет смотреть в монитор, Павел — ловить ее ощущения.
— Симона, ты это… не очень-то, — проговорил Толик, пряча глаза в узорах линолеума лабораторного пола.
— Анатолий! Ты ведь понимаешь, что дело не в том, что… в общем, это очень важный для науки шаг! Возможно, мы с Павлом будем первыми, кто решится на такое ради познания истины!
— Оно, конешно, истина! Однако ж и меня надо понять, я же не железный, смотреть на вас в одной упряжке, хотя воевал в горячих точках…
— Ну так ты представь, что сейчас здесь, в этой лаборатории, находится горячая точка! Может быть, для всего человечества!
— У меня это… силы воли хватит, у меня ее до фига и больше! — приосанился Толик, разворачивая грудь так, что затрещала ткань костюма и тоненько свистнула пуговица, отрываясь и закатываясь под стол.
— Ну вот, милый, ну вот и договорились. Занимай рубеж обороны и держи линию, вдруг кому-нибудь из нас станет плохо. А ты тут как тут. Раненых на носилки и… в медсанчасть, под пулями недремлющего противника…
— Ладно, понимаю, не дурак, человечество… цель… задача и все такое…
— Маша, ты как, остаешься или выйдешь? — спросила Симона, сильно волнуясь за возможные непредсказуемые результаты.
— Если ты не против, я тут с Толиком в резерве останусь! Паша для меня — все! Ну и… человечество… конечно… Где у тебя ампулы с нашатырным спиртом? — И Маша проследовала в направлении, куда Симона указала ей рукой.
Потом Симона уселась перед телевизором и положила руки на пульт управления.
— Внимание! Начали!.. Ой!!!
— Батюшки-светы! — крикнул Павел во все горло. — Спасибо, братцы, что вы меня повернули к стене…
— Что-что? — осоловело пропищала Симона и выключила пульт.
— Щас… я щас… — частил Павел, глубоко и часто дыша.
Через десяток минут, пока подопытные отдыхали, а Толик с Машей осматривали каждый свою супружескую половину, стараясь не пропустить ничего из того, что можно было бы истолковать в пользу отказа от продолжения опыта, Симона сформулировала первое впечатление:
— Вот это да!
— Объясни, пожалуйста, понятней, — потребовала Маша.
— Шоб и мы прикололись, — с чувством железобетонной уверенности добавил Толик. Симона с сомнением посмотрела на Павла, и тот решился, как мужчина, начать первым:
