Разделавшись с уборкой, мы принялись за очередной ленинградский тортик — вот дома, не жизнь, а сплошной праздник! Чай со сладостями — вполне заслуженная награда за остервенелое отдраивание квартиры. Теперь всё вокруг нас буквально сияло, даже дышать стало легче, что в такую жару — просто спасение.

— Да, ну и растрясла ты меня, дочка! — смеялся папа, подставляя лицо прохладному дыханию вентилятора. — Даже косточки загремели!

— Дамы и господа! — из соседней комнаты вынырнул Серёжа. — С прискорбием сообщаю, что я вынужден вас покинуть!

— В чём дело, сударь?! — мы с папой воскликнули чуть ли не хором. Раньше разговоры в великосветской манере были одной из наших фишек.

— Мадемуазель Настасья намерена посетить ассамблею, и желает видеть меня своим кавалером. Вы позволите? — Серёжа накрутил на палец воображаемый ус.

— Пожалуй! Вы, милостивый государь, вольны сопроводить даму, как того требует этикет! — с неимоверно серьёзным лицом проговорил папа. Я чуть не прыснула.

— Благодарю-с! За сим, откланиваюсь! — брат галантно поклонился и скрылся.

— Серёжа становится так похож на маму, — поделилась я наблюдением, когда входная дверь захлопнулась. — Особенно, когда улыбается, — за этими ничего не значащими словами я прятала совсем иные мысли. Опять он ушёл на этот тренинг. С этим нужно разобраться.

— Немножко, — махнул рукой папа. — Но если кто-то в этом доме и похож на неё, так это ты, — по его действиям было ясно, что он собирается начать долгий разговор. У папы было две чашки для чая: большая и чуть поменьше. Сейчас он выбрал большую.

— Я?! — это было неожиданно. — Ну тебя, пап. Всё шутишь.

— И ни разу не шучу!

— Чем же?

— У тебя глаза её, ты же знаешь, — он посмотрел на меня, слегка прищурившись. — Но это ещё не всё. Ты характером пошла в неё.

Характером? В маму? Вот уж новости… А, вообще, какой она была? Доброй — это всё, что я помню. И достаточно строгой. Нет, не так — собранной.