Из-за двери слышатся душераздирающие крики, шум падающих предметов, топот. Наконец раздается хриплый мужской голос:

– Кто там?

Отвечаю. Все тот же похожий на голос Луи Армстронга хриплый бас настороженно переспрашивает:

– Кто, кто?

Повторяю, но уже громче, и дверь распахивается.

Передо мной невысокая худенькая женщина лет семидесяти с папиросой в углу рта. Назвать ее старушкой не поворачивается язык: брючный костюм, крашеные волосы, маникюр. Спрашиваю:

– Евгения Константиновна?

Женщина не успевает ответить. Пришпоривая игогокающую сестренку, из комнаты выскакивает «вождь краснокожих», не глядя палит из кольта и уносится в даль коридора.

– Милые дети, – замечаю с улыбкой.

– Сорванцы, – басит Малецкая и приглашает: – Проходите.

Усадив меня на кухне, она извиняется и, прикрыв дверь, выходит. Через несколько минут в квартире воцаряется тишина. Евгения Константиновна возвращается, прикуривает потухшую папиросу. Устроившись напротив, интересуется:

– Валентина Васильевна еще не родила?

– Нет… Но она уже в предродовом отпуске. Дело передали мне.

– М-да… Стукова не верила, что умрет, – задумчиво выпускает клуб дыма Малецкая. – Ирония судьбы… Представляете, за день до смерти говорила, что прекрасно себя чувствует.

– Какой день вы имеете в виду?

– Субботу. Я встретила Анну Иосифовну в скверике. Она прохаживалась с интересным молодым человеком в морской форме.

– Вы считаете, что Стукова убита в воскресенье?

– Разве вы не так считаете? – испытующе смотрит Малецкая. – Или спрашиваете об этом, допуская абсурдную мысль, что преступление совершено кем-то из нашей семьи?

Эта мысль не казалась абсурдной Валентине. Мне она тоже представляется не лишенной оснований. Однако я пришла сюда не для того, чтобы делиться своими соображениями. Поэтому скромно улыбаюсь и прошу описать человека в морской форме.

Евгения Константиновна обиженно поджимает губы:

– Я вышла из того возраста, когда обращают внимание на молодых людей… Но если вы настаиваете, попытаюсь… Высок, подтянут, лицо интеллигентное. По-моему, был чем-то удручен… Впрочем, могу ошибаться.

Моя подруга, Маринка, без ума от молодых людей в морской форме. Мне же больше нравятся молодые люди в очках и с задумчивым взглядом, как мой Толик. Однако этот моряк меня интересует:

– В каком он звании?

Малецкая вдавливает докуренную до гильзы папиросу в пепельницу, рассудительно произносит:

– Должно быть, вы неправильно поняли. А может, я неправильно выразилась… Он, кажется, и не моряк. Во всяком случае, не офицер. Скорее даже речник. У моего сына такая же форма.

– Может, он и не был удручен?

– Был, – чуть подумав, уверенно отвечает Малецкая. – Мне показалось, Анна Иосифовна сказала ему что-то неприятное. Она вообще была тяжелым человеком… Хотя о покойниках плохо не говорят, я должна быть объективной.

Объективность – это как раз то, что мне нужно от свидетелей. Прошу Евгению Константиновну поподробнее рассказать о Стуковой.

– Это сложно… Я даже не могу сказать, что хорошо узнала Анну Иосифовну за многие годы общения. Замкнутым она была человеком, мало о себе говорила. Мелькнуло как-то у нее сожаление о прошедшем нэпе. Представляете, сколько лет прошло, а она помнит, как ей тогда хорошо жилось… Но сильно она со мной не делилась. Нужно у Гути спросить.

– У Гути?

– Да, у Пуховой Августы Дмитриевны. Это близкая подруга Стуковой. Они еще с тех времен знакомы.

Малецкая вынимает из пачки папиросу, прикуривает. Тут же спрашиваю:

– Стукова тоже курила папиросы?

– Исключительно… Мы с ней иногда друг друга выручали.

– А ваш сын, наверное, предпочитает сигареты?

Малецкая задерживает на мне взгляд, не без гордости отвечает:

– Он не признает этой дурной привычки. И спиртным не увлекается. Даже на поминках Стуковой лишь пригубил рюмку.

– На похоронах было много людей?

– У стариков на похоронах много народа не бывает… Родственники были, соседи. Организовали все племянницы.

– А какие еще родственники? – удивленно спрашиваю я.

– Георгий приходил, племянник Анны Иосифовны.

– Что-то не слышала о нем, – озадаченно говорю я.

Малецкая поясняет:

– Я и сама видела-то его раза два-три. Он в киоске «Союзпечать» работает, напротив Федоровских бань.

– Так он уже в возрасте?

– В том-то и дело, что молодой. Лет сорока.

– На похоронах не высказывались предположения, кто мог убить Стукову?

– Родственникам не до того было, – хмыкает Малецкая. – У них одни заботы – наследство… Каждый считает себя обделенным…

Основания считать себя обделенными у племянниц есть. Ведь после смерти Стуковой они наверняка должны были кое-что получить, а тут вместе с тетушкой ушли и драгоценности. Обидно.

– Мне кажется, Римма и Людмила думают не о том, что пропало, а о том, что не пропало, – продолжает Малецкая и, видя мое огорошенное таким построением фразы лицо, поясняет: – Дело в том, что Анна Иосифовна имела обыкновение давать племянницам поносить свои драгоценности. Но не сразу обеим, а только одной. Теперь каждая подозревает, что у другой что-нибудь из ценностей осталось… На поминках они только об этом и спорили. И Георгию от них попало.

Показываю Малецкой составленный Валентиной список исчезнувших драгоценностей. Пробежав его глазами, она качает головой:

– У Анны Иосифовны были еще и золотые монеты. Она как-то мне предлагала для коронок, но я отказалась. Зачем переплачивать, если в поликлинике можно поставить по госцене? Отказалась…

Будем искать и монеты. Хотя они и из тяжелого металла, но обязательно где-нибудь всплывут. Такое уж у золота странное свойство.

Записываю показания Малецкой.

Слышится звук отпираемого замка, возгласы детей. Евгения Константиновна извиняется и выходит из кухни. До меня доносится ее взволнованный голос: «Роман, что с тобой? Ты болен?» Ответа Малецкого не разбираю.

При моем появлении в коридоре Малецкому не становится лучше. Выглядит он действительно нездоровым. Быстро прощаюсь и выскальзываю из квартиры.

Сбегая по ступенькам, ругаю себя. Кажется, немного переборщила, допрашивая Малецкого. Надо быть помягче. Иначе недалеко и до профессиональной деформации. И так мама начинает замечать, что я бываю резка с людьми.

Еду по улице, а в голове… В каком-то научно-популярном фильме видела забавные кадры – броуновское движение молекул. Сейчас от обилия информации в моей голове творится нечто подобное. Мысли мечутся, сталкиваются, отскакивают друг от друга.

Задумавшись, проскакиваю на желтый свет. Слава богу, на перекрестке нет милиционера.

Толика дома не застаю.

– Твой любимый даже обедать не приходил, – язвительно сообщает его младший брат Сережка.

– Там на скамейке тебя девочка ждет, – равнодушным голосом сообщаю я.

Сережка подбегает к окну, убеждается, что девочка – плод моей фантазии, и хохочет. Рассказываю этому тощему, головастому, с просвечивающими на солнце большими ушами десятикласснику пару ужасных историй, до которых он, в отличие от старшего брата, большой охотник, после чего спускаюсь к машине.

Толика нахожу в школе.

Скептически оглядываю его измазанную краской физиономию. Толик сконфуженно поправляет очки, разводит руками:

– Скоро первое сентября…

– Когда освободишься?

– Часа через два.

– Через час жду тебя дома. Мои на даче.

Склонив голову набок, он смотрит поверх очков:

– На предмет?

– На предмет совместного ужина, – улыбаюсь я.

По дороге домой заскакиваю в магазин, покупаю десяток котлет. Забежав в квартиру, звоню Люське. Длинные гудки приводят меня в отчаяние. Похоже, не удастся поразить Толика своими кулинарными способностями. Сомневаюсь, что Маринка знает, как жарить эти штуки, но положение безвыходное. Набираю ее номер. Узнав, в чем дело, подруга хмыкает и начинает поучать:

– Возьми сковородку, положи туда масла. Когда зашипит, клади котлеты.