Сообщаю. Павел Петрович слушает немного рассеянно, согласно кивает.

– Обратила внимание на сроки?

Обиженно надуваю губы. Как будто могла не обратить?! Но обида проходит быстро. Промчавшееся такси заливает «Ниву» мутной водой. Становится темно. Щетки стеклоочистилей с усилием вычерчивают чистые полукружия, через которые вижу уносящуюся в ореоле брызг «Волгу». Вот нахал! Прибавляю скорость, начинаю настигать его. Дождь распугал пешеходов, и улица пустынна. «Волга» замирает перед светофором. Моя «Нива» медленно накатывается на перекресток. Кладу руку на рычаг переключения скоростей и, уловив момент, когда загорается желтый, одновременно со взвыванием двигателя включаю «вторую». Приглядев приличную лужу, проскакиваю рядом с «Волгой». Выплеснувшаяся из-под колес вода веером накрывает ее.

С удовлетворением замечаю, что таксист свирепо шевелит губами. Мило улыбаюсь. Будет знать!

Павел Петрович сидит напряженно, упершись ногами в пол. Он всегда так сидит, когда едет со мной.

– Как это отец разрешает тебе садиться за руль?! – риторически восклицает шеф, немного переведя дух.

Молчу. Не стану же доказывать, что вожу машину классно. Одно то, что отец дал мне доверенность на управление, говорит о многом. Сам он ездит редко и без особого желания. Ему надоедает штурвал «баклажана». Так отец называет аэробус, на котором летает. Когда я беру ключи от гаража, мама глядит вслед такими глазами, будто провожает в последний путь. Они не понимают, как здорово иметь под руками машину. «Нива» помогает мне соблюдать сроки расследования уголовных дел. На ней я успеваю побывать за день в стольких местах, сколько на автобусе не объездишь и за неделю. Например, сегодня еще смогу заехать к Толику, а то мама говорила, он совсем исстрадался. Перед моим приездом чуть телефон не оборвал. Все узнавал, нет ли телеграммы. А я взяла да прилетела.

Останавливаю машину возле дома, где живет шеф. Павел Петрович приоткрывает дверцу, спрашивает:

– Может, зайдешь? Люся будет рада.

Вспоминаю несчастного Толика и отказываюсь.

Шеф выпрыгивает под дождь и, смешно скрючившись, шлепает по лужам. Выезжаю со двора.

Льет и льет. Включаю «противотуманки». Спиной чувствую, как промозгло на улице. Вот тебе и конец августа…

От вчерашнего дождя остались только лужи на асфальте, в которых игриво преломляются утренние лучи солнца. Оказывается, и в конца августа бывают безоблачные деньки.

Свернув под арку, сбрасываю скорость. Машина медленно ползет по двору. Вот и вывеска, которую ищу. На черном фоне горделиво сверкают золотом большие буквы: «Жилищно-эксплуатационный участок». Глушу двигатель, поворачиваю к себе зеркало заднего вида.

Полный порядок! Легким движением поправляю челку. Теперь совсем хорошо.

Сбегаю по ведущей в подвал лестнице. Полумрак, прохлада, тишина. Лишь где-то в конце коридора-лабиринта щелкают счеты. Нахожу кабинет начальника.

– Приема нет, – не отрываясь от газеты, произносит молодой, но успевший освободиться от тяжести волос человек.

Однако я уже сижу напротив и выходить не тороплюсь. Он поднимает безразлично-тусклые глаза. Едва двигая тонкими губами, повторяет:

– Приема нет.

– Извините, но я по делу…

– Какие могут быть дела у столь молодой особы? – растягивает губы начальник ЖЭУ.

Наверное, он так улыбается. Едва успеваю об этом подумать, лицо мужчины начинает жухнуть. Похоже, пик эмоций уже позади.

Вынимаю из сумочки удостоверение. Непонимающий взгляд собеседника становится приторно-подобострастным. В нем читается желание угодить. Не помочь, а именно угодить. Откуда это в людях?! Ведь не воспитывали же его в страхе перед прокуратурой!

– Я хотела бы осмотреть квартиру номер девятнадцать во втором доме. Нужен ваш представитель, ключи и двое понятых.

– С огромным удовольствием, – отвечает начальник и нажимает кнопку.

За стеной верещит звонок. По коридору раздаются тяжелые шаги. В дверь просовывается увенчанная мелкой «химкой» голова. Круглое лицо женщины выражает недовольство.

– Аркадий Федорович, у меня же отчет! – вскинув выщипанные брови, говорит она.

– Конкордия Петровна, – хмурится начальник, – товарищ из прокуратуры желает осмотреть квартиру.

Женщина оглядывает кабинет в поисках «товарища» и с недоумением останавливает взгляд на мне. Ниточки бровей изгибаются с неподдельным интересом:

– Это где старуху убили?.. Говорят, ее соседи пристукнули, на богатство позарились. Правда?

– Ведется следствие.

– А-а… – мнется Конкордия Петровна. – Мне с вами в квартиру идти?

– Желательно.

Она всплескивает крупными руками:

– Ой, страх-то какой!.. Сейчас за ключами сбегаю.

Когда женщина выходит, благодарю Аркадия Федоровича за помощь и, пытаясь пробудить в нем положительные эмоции, улыбаюсь. Он проводит рукой по голове, словно приглаживая непокорные вихры, вяло кивает.

Дом старый, в два этажа. Мне такие нравятся. В них всегда пахнет пылью, немножко котами, из-за дверей струятся ароматы приготовляемой пищи. Кажется, вот-вот скрипнет темно-коричневая филенчатая дверь, и по широким ступеням, придерживаясь за толстые перила, чинно сойдет дама с зонтиком и собачонкой под мышкой. Такая, как у Маршака. «Дама сдавала в багаж диван, чемодан, саквояж…»

Квартира № 19 на втором этаже. Дама не появляется, но, вероятно, чтобы не рассеять мое представление о старых домах, по лестнице спускается старичок из далеких тридцатых. В розовой кепочке и чесучовом пиджачке.

– Здравствуйте, Эдуард Феофанович, – приветствует его Конкордия.

Старичок приподнимает кепочку:

– Мое почтение.

Нашу процессию, состоящую из меня, Конкордии, дворничихи Зинаиды Ивановны и двух понятых – электрика и лифтерши из ЖЭУ, Эдуард Феофанович провожает любопытным взглядом.

На лестнице Конкордия трусит и приотстает. Однако когда подходим к квартире, оказывается тут как тут. Ее чувства понятны. Боязно заходить туда, где был убит человек. Боязно, но интересно.

На двери белеет бумажка со знакомым оттиском. Печать Валентины. У меня такая же – маленькая, металлическая, с номером в центре. Только у Валентины – четырнадцать, а у меня – тринадцать.

Конкордия нервничает. Ключ никак не попадает в замочную скважину. Наконец дверь открыта.

Пахнет затхлостью и лекарствами. Почему-то в квартирах мертвецов всегда царит этот дух. Нащупываю выключатель и зажигаю свет в коридоре. Пол затоптан до невозможности. Сколько же народу здесь побывало?! Спрашиваю об этом у Конкордии Петровны.

– «Скорая», – загибает она внушительный палец. – Милиция, – она загибает второй. – Следовательша ваша, – она загибает еще один. – Потом мы опись делали.

Округляю глаза.

Конкордия понимает это по-своему и торопливо начинает заверять меня, что все делалось по правилам, комиссионно, с участием старшей по дому.

– А как же печать следователя? – прерываю ее.

– Бумажка же легко отклеивается! Не хотели вашего товарища беспокоить. Зачем, думаем, беременного товарища сюда в который раз тащить? Сами управимся.

Слов у меня нет. Протяжно вздыхаю.

– Кто же вас надоумил с описью?

– Аркадий Федорович дал указание, – обиженно отвечает Конкордия.

Она подчеркнуто официально говорит «дал указание», а не «надоумил», как вырвалось у меня. Помолчав, воинственно встряхивает «химкой»:

– Вдруг пропадает что-нибудь? А ЖЭУ потом ответ держать!

Не скатываюсь до нотаций, а принимаюсь разъяснять понятым их права и обязанности. Электрик рассеянно кивает. Лифтерша слушает, склонив голову. Дворничиха тоже прислушивается, но на ее лице выражение школяра, заранее знающего, о чем будет говорить учитель. Когда я заканчиваю, она небрежно сообщает:

– В прошлый раз понятым то же самое толковали.

Делаю удивленное лицо. Тем же тоном Зинаида Ивановна роняет:

– Дворников завсегда приглашают.

– Значит, присутствовали при осмотре?..