– Присутствовала… Ох, и кровищи тут было! Надо же, беременную женщину заставили на покойника да на кровищу глядеть.

Задумчиво закусываю губу. Действительно, крови должно было быть много. Судебно-медицинский эксперт указал, что череп Стуковой был проломлен в области виска. Смерть наступила мгновенно. Орудием убийства, по его мнению, послужил тупой твердый предмет. Вот такое веселенькое заключение…

Оглядев комнату, спрашиваю у дворничихи:

– Обстановка нарушена во время осмотра? Или все перерыли, когда опись делали?

Брошенный в адрес ЖЭУ камешек не остается незамеченным. Конкордия недовольно сводит брови. Зинаида Ивановна зорко осматривается:

– Нет… Когда следовательша пришла, уже был беспорядок. В шкатулке кто-то рылся, в шифоньере…

Вспоминаю, что с платяного шкафа и шкатулки взяты отпечатки пальцев. Одни принадлежат хозяйке, другие, к сожалению, непригодны для идентификации. «Пальчики» Малецкого тоже найдены, но совсем на других предметах.

Прошу понятых и представителей ЖЭУ быть внимательными и приступаю к осмотру. Делая пометки в блокноте, медленно продвигаюсь вдоль стен. Останавливаюсь у зеркала. Стекло слегка помутнело от времени, но, наверное, прослужит еще лет сто. Вот только эта царапинка у края. Маленькая, чуть больше сантиметра. Чтобы поцарапать стекло, тем более такое и так глубоко, нужно… Нужен алмаз! Алмаз… Или бриллиант. Кто же проверял подлинность камня? Кстати, от кого узнали, что похищен перстень, другие ювелирные изделия и сберегательная книжка на предъявителя? Интересуюсь у Зинаиды Ивановны.

Она без промедления отвечает:

– Малецкие сказали только про перстень. Что еще украли, они не знали. Это подруга Анны Иосифовны все обсказала.

– Какая подруга? – переспрашиваю я.

– Августа Дмитриевна. Она все к покойнице ходила. Фамилию не скажу… Следовательша осмотр делала, а она как раз пришла. Расстроилась сильно, но все обсказала: что было и где хранилось. Потом ей совсем плохо стало. На «скорой» и увезли…

Продолжаю осмотр. У ножки комода замечаю маленький белый прямоугольничек. Поднимаю его. Это билет на электричку до станции Новосибирск-главный, датированный восьмым августа.

Поворачиваюсь к Конкордии Петровне:

– Когда вы производили опись?

Настороженно глянув на билет, она тихо отвечает:

– Седьмого.

Мне это совсем не нравится. Интуитивно чувствую, что приобретенный восьмого августа билет не мог быть обронен ни седьмого, ни даже третьего, когда, как утверждает судебный медик, была убита Стукова. Что же это такое?! То отклеивают, то приклеивают бумажку с Валиной печатью!

А вот это совсем никуда не годится! Зачем же трогать чужие вещи?! Невооруженным глазом видно, что стоящий на комоде портрет интересной молодой женщины кто-то брал в руки.

На бронзовой рамке в виде переплетенных листьев слой пыли тоньше, чем на других предметах.

– Это Анна Иосифовна в молодости, – заметив, как пристально я рассматриваю фотографию, подсказывает дворничиха.

Осторожно поворачиваю рамку. Толстый картон с золотым тиснением: «Томск. Фотография Пейсахова» надорван. Края разрыва пропылиться не успели. Когда портрет осматривала Валентина, картон был цел. Придется отправить его на экспертизу.

– Товарищи понятые, обратите внимание, – бережно опуская портрет в полиэтиленовый пакетик, говорю я. – Этот предмет изымается.

Замечание излишнее. Понятые с интересом следят за моими действиями.

Перехожу к столу. Пепельница из синего стекла полна окурков. В основном папиросы «Беломорканал», но есть и три едва начатые сигареты «Опал» с характерным прикусом фильтра.

Негромко интересуюсь:

– Стукова курила?

– Дымила покойница.

Этот возглас раздается из прихожей. Оглядываюсь. В дверях переминается с ноги на ногу старичок по имени Эдуард Феофанович.

– Прошу прощения, но было открыто… – виновато улыбается он, встретившись со мной взглядом. – А Стукова на самом деле покуривала, «Беломорчик» предпочитала, фабрики имени товарища Урицкого. Мы с ней иногда на лавочке сиживали.

Делаю короткую запись в блокноте, вынимаю еще один полиэтиленовый пакетик и высыпаю в него содержимое пепельницы. Потом перехожу к обозначенному мелом силуэту. Слышится вздох Зинаиды Ивановны:

– Вот здесь она и лежала… Прямо как к смерти приготовилась. Выходное платье на ней… Лица-то не видно было, одеялом кто-то прикрыл. Вон тем…

Скомканное одеяло лежит на кровати, у самой стены. На бежевом фоне отчетливо видны засохшие бурые пятна. Убираю его в сторону и настораживаюсь. Между стеной и кроватью поблескивает какой-то предмет. С трудом дотягиваюсь до него, соблюдая все меры предосторожности, извлекаю маленький, но увесистый утюг. У меня дома такой же. Только на этом пятнышки, похожие на кровь. И прилипший седой волос.

Зинаида Ивановна что-то шепчет и крестится. Конкордия и лифтерша бледнеют. Электрик кисло морщится. Лишь Эдуард Феофанович, проявляя философское отношение к жизни и смерти, раздумчиво покачивает головой.

Покончив с составлением протокола осмотра, знакомлю с ним понятых и представителей ЖЭУ. Они расписываются и с облегчением выходят из квартиры. Достаю из сумочки комочек пластилина, разминаю его и, придав форму шарика, опечатываю дверь. Шарик превращается в аккуратную лепешку с цифрой тринадцать посередине.

Пожилой боец ВОХР, нацепив на нос очки, изучает удостоверение. Потом поднимает глаза и сравнивает фото с оригиналом. Чтобы сходство было абсолютным, стараюсь выглядеть как можно более сердитой. Именно такой я получилась на фотографии. И теперь чуть ли не ежедневно вынуждена изображать мину, которую запечатлел фотоаппарат.

Вохровец, кажется, так и не найдя идентичности, со вздохом возвращает документ и, поправив кобуру, интересуется целью моего визита.

Прошу пригласить Малецкую. Он снова вздыхает, снимает трубку и просит начальника отдела сообщить Малецкой, что ее ожидают. Вахтер совсем уже готов объяснить – кто, но я предостерегающе прикладываю палец к губам. Трубка возвращается на место. Спрашиваю, где можно побеседовать. После недолгого раздумья боец сообщает, что это можно сделать в «красном уголке».

На лестнице раздается торопливый перестук каблучков.

Снизу вверх, да еще и против света, вижу только силуэт. Стройная женщина. Она подходит к вахте, смотрит на вохровца, потом на меня.

– Это вы вызывали?

Голос тихий, приятный. А вот глаза беспокойные. Почему?.. Боится разоблачения? Или это результат косых взглядов и закулисных разговоров соседей? А может, Валентина сказала, что подозревает их с мужем в убийстве Стуковой?

– Элеонора Борисовна, у меня несколько вопросов…

Идем в «красный уголок». Малецкая чуть впереди, я за ней.

Когда прикрываю дверь, она оборачивается. Молча стоим друг против друга. Малецкая повыше меня. Пышная прическа, гладкое, без единой морщинки, лицо. Чувствуется, следит за собой тщательно. Хотелось бы мне так выглядеть через десять лет.

Представляюсь.

Ресницы Малецкой вздрагивают. В углах рта появляются горестные складки. Нервная рука теребит прядь волос. На пальце узенькое обручальное колечко. Наконец она тихо произносит:

– Я же давала показания…

– Я их читала… – говорю я и спрашиваю: – Как вы обнаружили труп Стуковой?

На этот вопрос Малецкая уже отвечала, но слишком коротко.

Валентина пошла простым путем: убийца – Малецкий, его жена – причастна к убийству. Когда версия одна, поневоле не обращаешь внимания на подробности. И моя коллега работала только в одном направлении. У меня еще во время чтения материалов дела возникли версии, но я не пытаюсь отсечь спорные и выкристаллизовать единственную. Раньше я пробовала не строить их, пока не соберу все, какие только возможно, доказательства. Но это трудно. Мысль не ждет, когда копилка фактов у следователя наполнится. Так говорили нам в институте. Уже работая, я поняла: сказано это было не для красного словца. Невозможно запретить себе мыслить, если ощущаешь информационный голод. Только воображение и логика могут компенсировать недостаток доказательств. Валентина уперлась в одну версию. Почему это произошло? Либо ей не хватило воображения, либо оно перехлестывало через край, создавая, вопреки логике, такую яркую картину преступления, что другие версии тускнели, отходили на второй план и забывались.