— В твоих словах есть доля истины, — согласился с ним воин, мерно покачиваясь в такт шагов верблюда.

Они остановились недалеко от лежащего на песке тела, пытаясь разглядеть, жив человек или мертв.

— На нем королевские одежды, — прошептал ворон и почему-то поежился, втянув голову в плечи.

— Сам вижу, — отозвался воин, слезая с верблюда и решительно направляясь в сторону неподвижного тела. Он никого не боялся — ни мертвых, ни живых.

Нисколько не опасаясь, он присел перед лежащим человеком на корточки, с трудом расцепил его пальцы, сомкнутые на шее мертвой гиены, и только затем перевернул его на спину. Человек, юноша, был еще жив. Во всяком случае, он дышал, его грудь мерно поднималась и опускалась.

Воин извлек из складок своей одежды небольшой бурдючок с вином, разбавленным водой. Он приподнял юношу за плечи и смочил его губы жидкостью из бурдючка. Тот, не открывая глаз, сделал несколько жадных глотков и только потом взглянул на воина.

— Туарег, — прошептал он, снова впадая в небытие.

Воин молча махнул рукой ворону, чтобы тот подвел нему верблюда и заставил его лечь на песок.

— Ты хочешь его забрать с собой? — ворон, обернувшись на всякий случай небольшим драконом, изверг струйку пламени.

Воин кивнул.

— Он силен духом, раз смог задушить джинна, не позволив себя сожрать. Это не гиена, это гуль, — сказал он. — И я послушаюсь твоего совета — взращу из него достойного соперника.

— Не пожалей об этом, — дракончик снова поежился.

Воин с предосторожностями положил тело юноши на верблюда, предложив дракончику поддерживать его, а сам решил пойти рядом.

О чем собственно ему сожалеть?

Об ушедшей молодости? Он когда-то тоже был молод и красив, как этот юноша. Только о ней он порой сожалел. Ни о чем больше. Все остальное у него было.

Воин нахмурился, вспоминая себя в далеком прошлом.

Почему он им поверил? Побоялся расстаться с сокровищами? С проклятыми, как выяснилось гораздо позже, сокровищами. Они тогда только посмеялись, когда умирающий караванщик, сраженный им, попытался их предостеречь. Рубины, изумруды, золото и жемчуга притягивали взор, не позволяя расстаться с ними.

Они, некогда два его друга, оставив его одного в пещере, случайно обнаруженной в песках, сторожить богатства, на самом деле бросили его. Они не оставили ему даже воды, пообещав вернуться с вьючными животными как можно скорее, чтобы вывезти сокровища. Не поверили они караванщику, что вывезти найденные богатства из пещеры нельзя — их можно только сторожить и пополнять.

И он стал рабом пещеры — убивал всех и каждого, кто входил в нее и прикасался к его богатствам. Он вынужден был убить и двух своих бывших друзей — они стали его соперниками, первыми в длинной череде поединщиков, пожелавших забрать сокровища из пещеры, думая, что он уже давно умер от жажды и голода. Они даже удивиться не успели, как были сражены огненным вихрем его помощника.

И теперь два их выбеленных солнцем скелета «охраняли» вход в пещеру.

Победитель получает все — от следующего соперника ему в качестве трофея достался обоюдоострый меч и тагельмуст цвета индиго. Так он стал туарегом. С тех пор его лица никто не видел. А если бы увидел, то сразу бы умер, пронзенный кинжалом в самое сердце.

Его боялись, о нем слагали легенды…

— У него шамшир, — проворчал дракон, снова оборачиваясь вороном.

— Вижу, не слепой, — равнодушно отозвался воин. — Лицо скрыто под платком, но не глаза. Ты же знаешь.

— Почему он не воспользовался мечом, а задушил гуля руками? — нахохлился ворон.

— А джинна невозможно убить мечом, даже таким, — хмыкнул воин. — Уж кому-кому, а тебе это должно быть хорошо известно. А у парня просто не осталось сил, чтобы встать на ноги и взмахнуть мечом хоть единожды — вот он и вцепился ему в глотку руками. Гуль решил, что ему когти и зубы гиены помогут, но он ошибся. Если быть точным, он ошибся до этого уже дважды — первый раз, приняв парня за мертвого, а второй раз, обернувшись красоткой с клыками, чтобы разорвать тело того на части. Гиеной он обернулся уже позже, когда понял, что вырваться из его хватки не получится.

— Ты сегодня очень разговорчивый, — хохотнул ворон.

— Есть о чем поговорить, — усмехнулся воин.

Действительно, что это он разговорился? Порой по нескольку дней не произносил ни одного слова — так и говорить можно разучиться.

Они остановились на одном из барханов, как воин определял это место, для ворона всегда оставалось загадкой, и запел заунывную песню, известную только ему, призывая если не бурю, то ветер. Он пел и пел, не обращая внимания на поднятый в воздух песок, норовящий влезть в каждую складку одежды, мерзкий, противный, вязнущий на губах и скрипящий на зубах. А еще он помогал себе руками, совершая взмахи снизу вверх, словно что-то пытался поднять из-под песков на поверхность.

Со стороны это, наверно, выглядело весьма зловеще, когда среди пустыни вдруг возникал дрожащим кровавым ртом с выбеленными ветром, песками и вечностью двумя скелетами по бокам вход в неизвестность, а затем проглатывал в своем чреве и самого туарега, и его белого верблюда, и неизменного спутника-ворона.

Воин осторожно снял со спины верблюда по-прежнему висевшее кулем тело юноши и уложил на землю возле протекавшего в пещере ручейка с хрустально-чистой и невероятно холодной водой. Он не стал брызгать ему в лицо или поить из бурдючка — в прохладе пещеры тот и без его помощи быстро придет в себя. Воин готов подождать столько, сколько понадобится, пока тот не решится рассказать о себе. Он не стал его сторожить, даже своего спутника не попросил об этом — бежать отсюда некуда, выхода в пустыню нет, а внутри разыскать как живого человека, так и мертвого не составит труда.

Втроем, он, ворон и верблюд, отправились вглубь пещеры — там воин складывал последние из добытых им на поверхности богатств. Теперь и они станут проклятыми и вынести отсюда их будет нельзя, едва они соприкоснутся с другими, словно напитавшись их зловещей энергии. Но не золото и бриллианты — главные сокровища пещеры. В дальнем ее конце под самым потолком висели крылья. Каждое их перышко было черным, как безлунная ночь в пустыне. Даже ворон рядом с ними выглядел серым, блеклым, а совершенно не черным.

Воин равнодушно вытряхнул содержимое седельных сумок, снятых с верблюда, в общую кучу. Он долго не приходил в пещеру, поэтому чего там только не было — кольца, браслеты, ожерелья и все с каменьями. Воин не любил жемчуга, те надо было носить на обнаженном теле, иначе они теряли свой блеск. Зачем ему простые камни? У него и драгоценных хватит не на одну жизнь, чтобы прожить ее в роскоши, будь он простым смертным. Но он страж всего этого богатства и сможет покинуть пещеру лишь в том случае, если найдется тот, кто сменит его на этом посту, а он при этом добровольно захочет уйти в мир людей и никогда сюда больше не возвращаться. Никогда. Но он не готов оставить все это. Еще не насладился — богатства пока имеют над ним власть, а не он над ними. И крылья… Он так и не узнал их секрет. Ни один человек, который встречался на его бесконечно длинном пути, так и не смог ему рассказать ничего о них. Да и достать ему крылья из-под сводов пещеры так ни разу и не удалось — своему извечному спутнику воин не доверял, а со спины верблюда дотянуться до них не получалось. Пусть. У него есть время. Он насыплет гору сокровищ до самого потолка, а уже с нее дотянется до крыльев…

Вода… Руперт услышал журчание ручейка и почувствовал его прохладу, едва пришел в себя. Пить… Он перевернулся на живот и, нисколько не жалея своего свадебного костюма, пополз в сторону живительной влаги. Но едва он наклонялся лицом к воде, та уходила от него.

Негромко выругавшись, Руперт собрал все свои силы, чтобы сесть и оглядеться по сторонам.

— Богатая пещера, — присвистнул он, когда в непонятно откуда лившемся неярком свете наконец смог рассмотреть место, где очутился странным образом.

Руперт встал на колени и пополз, отбрасывая от себя в сторону золотые украшения, деньги, драгоценные камни и прочее. Ничего этого ему не нужно.