На протяжении полета,
Известно, времени работа
Вершится медленней слегка;
Седого времени рука
Листы минут скорей считает
И жизни миг быстрее тает
Тех, кто проходит по земле,
Чем тех, кто движет в вышине…
Минуло время в самолете.
И, серебряся на заходе,
Дюралюминиевая птица,
Как громовержца колесница,
С высоких метров, с края туч,
Закатный отражая луч,
Идучи по́ небу дугой,
Стремится вниз сама собой.
На полосе аэропорта
Готово все к прилету борта.
И только лишь автопилот,
Что недреман был весь полет,
С высокой точностью заход
У средиземноморских вод
На гладь бетона проведет,
Людской поток с небес сойдет.
Погнали трапы к самолету,
Его посадочную ноту
Услышав в пении машин,
Что, так же, как и он, с вершин
Летят на стол аэропорта,
Какой «Блистательная Порта»
Воздвигла в граде Адане́,
Чуть от курортов в стороне.
Сюда и прибыла Annе́.
Влет!.. Незнакомкою в окне.
«Annе́» есть «Анна» по-турецки,
Но скажем строго, не по-детски:
Созвучье лишь у двух имен,
На языках иных племен
«Annе́» обозначало «мать»,
Тогда как «Анна» – «благодать».
Итак, Anа́ спустилась с трапа,
И скажем без вранья и «крапа»:
«Anа́» на языке страны,
Вы будете удивлены,
Обозначает также «мама»,
Используется вместо «Анна»
Из-за похожести имен
Бог весть с каких таких времен.
Багаж туристы получили,
В автобусе их рассадили,
И гид улыбчивым котом
Повествовал им об одном:
Как все они в отель поедут,
Как в номера они заедут
И сколько там до пляжа метров,
До солнца, волн и свежих ветров.
Автобус тронулся, пневматикой шипя,
Качнувшись тушей-кузовом… Шутя
Понес в себе туристов с грузом…
Укрыв своим комфортным пузом.
И из «кондишинов» прохлада,
Как ветерок под сенью сада,
Считай, бесплатная услада,
Ниспала после пекла ада.
В сем «ковчеге» благословенном,
Искусственно обдуновенном,
Глядя на пестрые ряды
Людей, спасенных от жары,
Анюта, дня событья вспомнив,
Из разносортных мыслей сонмов
Отметила как неизбежность
Прилетной толкотни прилежность.
В воздушной гавани порту
Они «дымились» на ходу…
Так все там камни раскалились,
Когда в автобусы садились
Туристов шустрые рои,
До времени забыв свои бои,
Батальи жизни городские бытовые…
И гулких дней тревожные раскаты грозовые.
И под прохладным дуновеньем
Анюте вспомнилось виденьем
Одно ее стихотворенье,
Довольно… «липкое» творенье.
И вспомнился другой автобус,
Как перенаселенный глобус…
(Не «завернуть» бы в стих тот «камень»!)
Он назывался «Каждый день»:
«Как же мне одиноко и грустно
Каждый день этот мир покорять
И садиться в набитый автобус,
От врагов свою жизнь охранять,
Каждый день приносить себя в жертву
Ненасытному брюху метро
И вдыхать разносимый по ветру
Обжигающий запах его,
Каждый раз отворачивать ноздри
От бездомных и пьяных людей
И спасать свои хрупкие кости
От нещадных стеклянных дверей,
Каждый день проезжать этот город,
Чтоб в итоге вернуться домой
И по телику видеть, как дорог
Стал нам стоить уют бытовой.
Как избавиться мне от унылых
Непрерывно мелькающих лиц,
Этих лиц мне давно опостылых,
И фигур, что согнулися ниц?!
Ты придешь и обнимешь за плечи —
И сотрешь все события дня.
Лишь останутся в памяти встречи:
Милый дом и родная семья»[2]. За окнами поля мелькали,
В синь обращались где-то дали…
И, словно с полотна Дали,
Висело облако вдали.
Автобус с «усиками» зеркальц,
Окрашенный, как чили перец,
Похожий чем-то на жука,
К Мерсину движется пока.
В Мерсин легла его дорога…
Уже вдоль горного отрога
Они поехали у моря,
Вдоль вышних круч путь скоро торя.
Туристский люд чуть, понемногу
Ожил за дальнюю дорогу
В прохладе тихого салона,
Где можно ехать без талона,
Где можно ехать без билета
Почти что, скажем, на край света.
Народ ожил… и оживился
И в креслах как-то «загнездился»,
заворошился, завозился…
Автобус радостно катился,
Водитель и экскурсовод в кабине
Быстрей хотели быть в Мерсине…
Состав у публики туристской
Был пестрый, как в среде артистской:
Толстяк в рубашечке гавайской
С женою и ухваткой байской,
Седых две пары пенсионных,
Девиц гурьба «непансионных»,
Какой-то жиголо и мот
(По виду полный обормот)
При важной и холеной даме,
«Профессор» (как портретик в раме),
Удалый мачо «в фотошопе»,
Дородная «мадама» в топе…
Соседкой Анечки была как есть «бой-бабушка» одна.
Сейчас, присматриваясь к Ане, спросить ее она должна:
(Такая… шустрая бабуля,
В летах, но в теле… Божья воля!).
– Вы, лапуля (я, уж простите, по-простецки
К вам обращаюсь… по-соседски),
С Москвы или с другого края?
Я тут смотрела, засыпая,
Вопрос возник бестактный вдруг:
Вы смуглой едите на юг?!
В солярий ходите, подруга?
Иль сами по рожденью с юга?
– С Юга России,
С тех степей… Родней мы жили
Под Волгоградом как-то все,
Теперь живу я в средней полосе…
– А смуглый кожи… чуть… оттенок,
Присущий, видно, вам с пеленок,
Вы тоже там приобрели?
В своей былой степной дали?
– Немного крови есть османской,
Сокрытой внешностью славянской, —
Сказала Анна, характерной
Играя внешностью донской, —
Насколько знаю род я свой,
Два пращура мои домой
Двух пращурок моих с собой
Везли из Порты Оттоманской…
Чуть здешних генов есть во мне,
Я как бы еду и к «родне»,
К «седьмой воде на киселе»,
Не за́ семь верст, а далее,
Не то, чтоб очень уж родниться,
Но тоже боком прислониться…
Наверно, тем, что на песке
Желает нежиться в «райке».
Ведь как отель нам описали
И как про пляжи рассказали,
Так я уже воображаю,
Что это все подобно раю…
– Вы полагаете, соседка?
Люблю я пляж, где есть беседка…
Вас, кстати, как мне называть?
Ну… то есть как вас величать?
– Меня зовите просто Анной…
Соседка, чтоб держаться равной
Пред Аней,
Дамой молодой,
Ей говорит: – Дружочек мой!
Меня зовите просто Верой…
Хоть Верой Павловной давно
Уже мне зваться суждено…
А где живете вы в Москве?
– Да в Раменках, на западе, —
Сказала Анна о себе,
Любуясь видами в окне.
– Я, Аня, в Люберцах живу,
Уютный город, не совру,
Такой компактный городок…
Да, городок, скажу, «на ОК»!..
Пока они все́ обсуждали,
Автобус их уж подогнали
К стоянке прямо под отель.
И… началась тут канитель:
Тащили чемоданы, сумки,
Какие-то баулы… Лямки
Трещали тихо по всем швам,
Все с шумом шли по номерам…
Все к ужину, конечно, вышли.
Спустились вниз. И, взяв излишки
Дневной энергии своей,
Стремились ко столу скорей.
И как уверенно подметил,
Когда он груды блюд заметил,
Про всех и вся «профессор» тот:
«Все́ к шведскому столу идет!»
«Профессор», что за Анной ехал,
Сейчас он рядом с Анной ел,
Он был действительно профессор!
(Как все, немножечко агрессор,
У нас ученые мужи,
По крайней мере, так снаружи,
Чтоб грозный вид дыханьем стужи
Тушил студентов кутежи.)
– Вы Анна?.. так ведь? да, соседка? —
Жена профессора (что зоркая наседка,
Сев с мужем рядом с ней за ужин)
Спросила Анну. Был не нужен,
Вообще-то, лишний тот вопрос.
(Весь путь автобусных колес
Они же были за спиною!
Беседу с полпути длиною,
Что Аня с бойкой дамой Верой,
Исполнившись отчасти верой,
Что их не слышно, тет-а-тет
Вели, не делая секрет
Из проживания и жизни,
Они слыхали, хоть ты тресни,
Хоть уши ватой им закрой,
Хоть «Rigoletto» басом пой!)
– А как мне вас и вас, соседи,
Именовать?.. (Повсюду люди
Знакомились кругом друг с другом,
За яствами рассевшись кру́гом…)
– Я Инга Титовна, а он
Всеслав Зиновьевич… Pardonne!
Профессор, доктор, академик…
– Да, Инга, не пустой бездельник!
– Да, милый, не пустой бездельник,
Да, сладкий, каждый понедельник
Идешь ты лекции читать,
По вторникам же ты кровать
Часами можешь занимать…
– Но Инга! как тебя понять?
Живем с тобою столько лет!..
Неочевиден здесь ответ!
– Не очень виден тут ответ,
Хотя, Всеслав Зинович, слово «нет»
Я от тебя как «дружеско-супружеский совет»
Премного (годы!) слышала в ответ…
– О Инга, «Крыса» ты по годовому знаку,
Я ж «Дева» есть по Зодиаку,
Охотно ходишь ты в атаки!
Я ж не хочу на море «драки»…
…Скажите, Анечка, – профессор,
Замявши «дискус», как супрессор,
У «ангелины» молодой
Выпытывал вопрос простой, —
Вы в отпуск на́ море стремитесь?
Или… куда как соберетесь?..
– Кому-то отдыхать «на водах»,
А мне морской приятней отдых!..
