А после этого он просто поцеловал её. Вот так вот подошел и поцеловал в нос, потому что губы её, по обыкновению, прикрывала балаклава. Вика моргнула раз и второй. А парень исчез, словно вылетел в трубу. Только в поганом магазинишке ни батарей парового отопления, ни тем более печи не было и в помине. Куда же он мог деться?

Вика выскочила в подсобку. Следом за ней скрипели по битому стеклу тяжелые ботинки Терапевта.

– Та, може, его и не було? – Данила скосил на неё глаза.

– Нет, ты мне скажи! – настаивала Вика. – Кто у нас Ярослав?

– Та Ярославов шо рыбы в пруде. – Терапевт выпустил из носа дым. – Може, ты бачила Ярослава Засалюка?

– Не. Того я знаю.

– Може, Коробченкова Ярика?

– Не. Этот вообще не наш. Пойдем-ка на «броню». Матадор что-то долго молчит…

– Терапевт, Пчелка! Вызывает Матадор! Собираемся на «броне»! – будто подслушала её рация.

– Матадор! Вызывает Лава! «Броня», ответь Лаве!

Услышав голос дяди Ильи, Вика приостановилась.

– Говори, Паровоз, – отозвался Стас. – Матадор слушает тебя.

– Я за Пчелку. Где она?

– С нами, на «броне».

– Рано утром с той стороны стали пуляться «снежками». Один прилетел к нам на двор. Галке не повезло. Всё собрал быстро. Только левую ногу два часа искал.

Вика замерла, прислушиваясь к надсадному шипению из рации у левого плеча.

– Нашел? – спросила рация голосом Матадора.

– Всё, что нашли, в домовину положили, – был ответ, и сразу, без перерыва повелительный баритон Стаса:

– Пчелка, Терапевт, вызывает Матадор. Жду вас на «броне».

– Терапевт идет на «броню», – отчеканил Данька.

Он крепко ухватил Вику за капюшон «кикиморы» и дернул, заставляя двинуться с места.

– Ходу! Ну же! Переставляй ноги!..

Одёжка в облипочку, привядшие титьки наружу, на голове блондинистый «вавилон», глаза густо подведены черной тушью. Аляповатая, навязчивая подача изрядно побитого жизнью, обвисшего на боках тельца. Маргарита Середенко ещё не дожила до честной государственной пенсии, но уже перешагнула через пятидесятилетний рубеж и была лишь на пару лет старше Викиного отца. Старая, гламурная кляча! Дешевка! Вика старалась не смотреть на тещу отца, сосредоточив внимание на детях.

Наверное, и её дочь, вторая жена Ивана Половинки, Галя, вылезла из материнской утробы с таким же броским «мейкапом» на лице. А тушь у престарелой блондинки водостойкая, не смывается и потоками горючих слез.

– Галка-то, Галка! Ай, доча моя!.. – прошептала Маргарита Середенко, распахивая объятия.

– Ты бы хоть умылась, что ли, – пробормотала Вика, отстраняясь.

– Не смиется. Це татуаж.

– А одеться? – Вика дернула Риту за бретельку желтой, отделанной кружевом маечки. – Кофту надень!

– Що це ести, Викторья? – Молодая бабка таращила глаза, даже не пытаясь прикрыться.

– Эсвэдэ, винтовка, – холодно ответила Вика.

– Шо такий больший? Гляди, ремень титьку расплющил! – Маргарита попыталась заступить ей дорогу, встала поперек двери.

Шурка стала с бабкой рядом, плечом к плечу. Малая смотрела на старшую сестру молча, исподлобья. Давно немытые, белобрысые волосы девчонки были заплетены в две тощенькие косички, заканчивающиеся синими бантами.

– Шо на тоби за одежа? – продолжала теща её отца.

– Нормальная одежа. Стиль «милитари».

– Ох! – Маргарита внезапно осела на пол, под ноги Вике, демонстративно хватаясь за сердце.

Вика разомкнула руки. Коробка с грохотом упала на пол. Банка сардин с синей этикеткой, растворимый кофе в блестящем пакете, несколько плиток шоколада рассыпались по давно немытому полу.

– Шо це? – Рита бессмысленно пялилась на еду. Шура и Петруха принялись ползать по полу, собирая рассыпавшуюся снедь. Петруха тут же вцепился зубами в шоколад.

– Тут хватит на пару недель, – проговорила Вика, поворачиваясь к двери, но Рита крепко сомкнула пальцы на её щиколотке.

Крепкая у бабули рука. И в горе не ослабела.

– А Галку хоронить кто ж буде?

– Ты! Твоя дочь – ты и хорони.

– Я одна не можу! Глянь на них – це ж круглые сироты! И ты их оставляе…

– «Не можу»! – передразнила Вика родственницу. – А ты знаешь, почему Галку убили? С кем она якшалась? Какие делишки вертела?

– Шо?!

– Может, за дело убили? Может, давно заслужила – зажилась, как говорится?..

Ответом ей стал отчаянный рев Шуратки.

– Мама!.. Мама!.. – ныл Петька.

– Побачь! Они всё понимае! Горьки сироты! – Рита тыкала указательным пальцем в детей.

Облупившийся лак на её ногте вызывающе блестел. В комнате пахло чужим потом и застарелой пылью. Вика огляделась. За время её отсутствия жилище семьи Половинок переменилось до неузнаваемости. Вроде бы и вещи на месте, но расставлены иначе. В доме давно не прибрано, душно. Вика распахнула балконную дверь, вышла наружу. Вот он, родной бук. Ах, как далеко ушли те времена, когда она, наперекор запрету бати, порхала с балюстрады на толстый сук и обратно.

Стараясь унять злобу, Вика уставилась вниз. Оттуда доносился прерывистый стрекот мотора. Терапевту наконец удалось раскочегарить старенькую «Ниву» – их пятнистый «джихадмобиль» с пулеметом в кузове. Илья Хоменко – позывной Паровоз – уже устроился в кузове, пристегнул своё кряжистое тело ремнями к задней стенке кабины.

Задержись она ещё хоть на пару минут, и верные товарищи унесутся в пыльную даль. Стараясь не смотреть по сторонам, она пробежала через комнату к двери на лестницу. Но беспрепятственно выскочить наружу не удалось – молодая бабушка и её юная внучка плотно обосновались на пороге родимого жилья. Обе приняли одинаковые позы, подтянув ноги к подбородкам. Физкультурницы! Петруха стоял чуть в стороне, неуловимо знакомым жестом прижимая к животу грязного плюшевого мишку.

Вика обернулась. Гроб стоял на столе в меньшей из комнат. Дорогая домовина – лакированная, с кистями. Галина, женщина, носившая одну с ней фамилию, лежала в нём по покойницкому обыкновению, сложив руки на груди. Тоненькая свечка догорала между её пальцами.

– Бачила б ти у що вина перетворилася. Навить таке камянне серце здригнулося б! Так ти подивися! Видкривши труну-то! – сухим, трескучим голосом щебетала Маргарита.

– Что, от крестного нет писем? – без надежды, сама не ведая, к кому обращаясь, спросила Вика.

Шурка ответила ей, превозмогая рыдание:

– Нет. Только одно письмо и было – тогда, давно. А больше – нет… Я каждый раз проверяю почту, когда есть Интернет. А днями повторила последнее папкино письмо…

– Надо было от себя написать… – буркнула Вика.

– Треба було самой написать. Навищо тебе в институте батько вчив? – вставила свои пять копеек Рита.

– Если опять будет обстрел, бегите на шахту, в бомобоубежище, – посоветовала Вика.

Шурка продолжала рыдать. Петруха молча грыз шоколад. Вика тяжело вздохнула, в последний раз глянула на Галку. Эх, узковата дверь родимого жилища! Но там, у подъезда обшарпанной пятиэтажки сбивчиво тарахтит «Нива». Вика не может вернуть жизни родителям брата и сестры, но она ещё может воевать.

Она перемахнула через головы Шурки и Маргариты, подошвами ботинок нечаянно задев бабкину прическу.

– И ничего не говорите мне, не стану слушать, – бормотала она, сбегая вниз по грязной лестнице.

Сквозняк гнался за ней, заигрывал с прядями расплетшейся косички. На лестничной площадке пятиэтажки не осталось ни одного целого окна.

Сначала проснулся смартфон, издав коротенький, мелодичный писк. Экран засветился и погас. Неугомонный подарок дочери никогда не ведал покоя. Бдел денно и нощно, поставляя владельцу насущную информацию. Этот коротенький писк в половине седьмого утра сигнализировал о пополнении списка входящих писем в электронном почтовом ящике имени Александра Травня. Любопытно, от кого?..

Сашка продрал глаза и заводил толстым пальцем по сенсорному экрану. Одна за другой всплывали цветные вкладки. Самой навязчивой из всех оказалось изображение бородатого юнца, с нарочитым сладострастием таращившего ясные очи в объектив камеры. В телефоне нашлись бы и другие портреты тонкорукого и голенастого модника, доставшегося Сашке по наследству вместе со смартфоном.