Душа Бастарда была растоптала и вымазана в грязи. Все в его жизни было решено за него давным-давно. Зачем думать, выбирать, суетиться, если все и так понятно? Франсуа снова вспомнил разговор про торпеду Дариуса, его животное: «Мой! Только мой!» и чуть не умер от ужаса и отвращения. Его вывернуло на ковер, но это помогло не сильно. Сколько раз Император говорил ему: «Береги свою сказочную задницу, эльфийский принц»? Не сосчитать! Все это время Дариус заботился не о нем. Он заботился только о себе. Хотел быть первым и последним, кто в ней поселится.
Как только Император сделает его своим, никто и никогда не притронется к нему даже с поцелуем. Страсть в его стоне не оставляла никакого сомнения или надежды. Только Император. Один-единственный любовник на целую вечность. Не любимый, не желанный и вымазавший его душу в грязи. Его собственный отец. От этой мысли Франсуа вывернуло снова. Ему было наплевать, что по этому поводу думали демоны или Дариус, для которых это было в порядке вещей и иногда даже приветствовалось женами и матерями. Какая разница, где воспитывать сына: на ристалище, в кабинете или в постели? Но в данном конкретном случае было важно, что по этому поводу думал он сам.
Окончательно Франсуа добила мысль о том, что его тело – это просто ерунда по сравнению с тем, что сделает Дариус с его душой, увидев правду. «Я люблю тебя. Ты ненавидишь меня. Тебе не повезло.» Вот и все. Сегодня Франсуа увидел эту странную, непонятную, но от этого не менее сильную привязанность хозяина к своей собачке в том, как Дариус поцеловал его руку после того, как надел кольцо. В том, как счастливо вдохнул, когда почувствовал его ладони на своей спине. В том, как стоял с ним в обнимку, уткнувшись губами ему в висок, не в силах выпустить из рук. Император никогда не простит сказочному эльфийскому рабу свое сильное безответное чувство. Заглянет в его душу, увидит, что натворил, и попробует все исправить, а когда поймет, что это невозможно, начнет мстить. Жестоко, беспощадно и вечно. Так, как умеют это делать только демоны. Будет насиловать его тело и душу, заменяя неистовую жажду любви наслаждением от мучений.
Не даст ни единого шанса это прекратить. Не позволит умереть, сойти с ума или погрязнуть в наркотиках или алкоголе. Не даст замереть в полном равнодушии к пыткам, не позволит изуродовать тело. Послушная марионетка на ниточках. Безвольная игрушка Великого Императора. Франсуа лежал на полу и понимал, что варианта у него всего два. Первый: остаться и открыто сражаться за свою жизнь. Умереть, но не позволить Дариусу сделать его своим. Второй: сбежать. Успеть исчезнуть до того, как он вонзит зубы в его шею. Раствориться среди звезд вселенной и стать странником. До конца своих дней скрываться от того, кто никогда не простит ему бегства. Сделает все, чтобы вернуть и довести начатое до конца.
Франсуа не колебался ни секунды. Он никогда не будет ничьим рабом, какой бы радужной и золотой ни была клетка. Единственным, что у него все еще оставалось, была его гордость. Умирать ради нее в тот день он посчитал глупым и сделал все для того, чтобы ускользнуть из цепких лап Императора, втаптывая в грязь честь и достоинство и оставляя себе только свою девственную задницу.
…
На следующий же день Франсуа связался с Генрихусом и рассказал ему о планах Дариуса на его счет, прекрасно понимая, что он сделает в ответ, предавая Императора в тщетной надежде руками Наследника получить свободу. Он должен был попытаться хотя бы так. Несмотря ни на что, убить Дариуса, глядя ему в глаза, Франсуа бы не смог. Это выводило его из себя, но он ничего не мог с собой поделать. Поруганная сыновняя любовь так и не смогла превратиться в ненависть, как бы он ни старался. Император знал, что делал, проведя рядом с ним последние триста лет и привязав к себе тысячами незримых ниточек, оборвать которые вот так запросто было невозможно. Если вообще возможно.
Франсуа закончил приготовления к своему 500-летию через неделю после своего 499-го Дня Рождения и на целый год стал Великим Герцогом Барбадосом, с легкостью разобравшись как со своими не самыми маленькими владениями, так и с Большим Советом, своими успехами вызывая яростный огонь в глазах Императора все чаще и чаще. Теперь, зная правду, он замечал то, на что годами закрывал глаза. Франсуа видел, что чем меньше оставалось времени до его совершеннолетия, тем сложнее было Дариусу контролировать свои желания. Он включился в игру, делая все, чтобы помочь ему в этом и не допустить непоправимого. Побег и дальнейшая жизнь в роли вечного беглеца могла состояться только в том случае, если Франсуа станет настоящим Великим Герцогом, получит вторую ипостась и все знания и власть, что она дает. И останется на свободе до самого конца. Он взял себя в руки и принялся за дело, чувствуя молчаливое одобрение Императора, ослабившего невидимый поводок на его шее и отпустившего порезвиться напоследок: ударился в страшный загул, трахая всех демонов подряд, не обращая внимания на деньги, социальное положение или личные предпочтения. Проводил в чужих постелях большую часть ночей, появляясь у себя только ближе к обеду. Занимался делами Герцогства, уезжая к себе в замок так часто, как только позволял ему Дариус. Всеми силами помогал тем, кто заваливал Императора делами и проблемами, отвлекая его от себя, выматывая чужими руками так, чтобы погасить любые желания. Подсовывал в его постель самых красивых любовников из своей обширной коллекции, иногда притаскивая их из других миров. Все что угодно, лишь бы не видеть яростный огонь в глазах Дариуса, вспыхивающий каждый раз, когда Франсуа входил в его кабинет или просто попадался навстречу в длинных переходах Императорского замка.
В ночь своего 500-летия Франсуа был готов ко всему. К тому, что Император умрет, к тому, что покушение провалится и ему придется бежать. И даже к тому, что ему доведется покончить с собой. Теоретически, конечно, но он предпочитал тешить себя иллюзией, что сможет это сделать. Франсуа был готов ко всему, кроме одного: того, что его трансформация пойдет не так, как полагается. Он не смог отговорить Дариуса от проведения официальной церемонии, полагающейся Великому Герцогу, а потому боль настигла его стоящим посреди древнего зала в одной из башен дворца, одетого лишь в традиционную дурацкую тряпку на бедрах. Двадцать Великих Герцогов, Наследник и Император стояли по кругу на своих местах в десяти метрах от него и пожирали его глазами. Целовали и облизывали, брали в рот и насиловали всеми известными им способами, даже не пытаясь скрывать свои мысли. Он видел это на их страшных демонических мордах, чувствовал всем своим существом. Как и нарастающее бешенство и яростную ревность Императора.
Боль накрыла его и вывернула наизнанку, бросая на пол и заставляя выгибаться в мучительном стоне. Тело горело и разрывалось на части между желанием остаться, разгораясь костром посреди темного зала, и унестись отсюда прочь, шквальным ветром разбивая витражи на стеклах и обретая свободу. Огонь и ветер бились в нем, срывая голос, выворачивая мышцы, заставляя рвать себя на части руками. Сколько он корчился? Умирал и оживал снова? Этого он не узнает никогда. Франсуа пришел в себя только один раз, когда сквозь дикую боль почувствовал почти сломавшие ему подбородок пальцы Императора.
— Поцелуй меня! Прямо сейчас! И тебе сразу станет легче. Ну же! Моя кровь даст тебе силы жить дальше.
— Нет, — выдавил он между двумя огненными шквалами, но Дариус был неумолим.
— Да, мой мальчик. Да.
Уверенный голос, желание выжить во что бы то ни стало, ужасная боль и полная потеря ориентации сделали свое дело, и он сдался, смутно понимая, что совершил непоправимую ошибку. Разлепил губы, чтобы ответить, но Дариус все понял и так. Подхватил его на руки и впился в него таким жадным поцелуем, что боль от него затмила все на свете. Не такие уж большие клыки порвали губы Франсуа, язык устроил бойню во рту, и он из последних сил сжал его зубами, прокусывая почти насквозь. Это залило его горло кровью и успокоило Дариуса. Успокоило, но не оторвало. Франсуа скрутила новая волна, но Императора это волновало мало. Он продолжал целовать его, не отрываясь, не обращая внимания на замерших от удивления демонов и на судороги боли, сотрясающие прекрасное тело потерявшего сознание Бастарда.
