— У него неприятности, — сказали они хором.
Энджи грустно улыбнулась и погладила оборотня по золотым волосам. Он хмурился и выглядел таким несчастным, что она не удержалась. Прайм должен знать то, что знает она. Вряд ли демон хоть когда-нибудь будет способен сказать ему это.
— Если ты не в курсе, то имей в виду: Аластер любит тебя.
— Откуда ты знаешь? — не поверил ей Прайм. — Прости, но ты же ангел. Что позволило тебе сделать такой сногсшибательный вывод?
— Логика — это раз, и наша ангельская любовь ко всем и вся — это два. Я могу увидеть, когда двое неравнодушны друг к другу, — пожала плечами Энджи. — Ты не знаешь, каким он приходил от тебя, Прайм.
— Каким?
— Как расплавленный воск: мягким, теплым и счастливым. Даже сейчас Аластер не может уснуть, пока не убедится, что ты в доме.
— Да ладно!
— Поверь мне. Я специально проверяла.
— Ты? Проверяла?!
— Не смотри на меня такими глазами, Прайм. Я просто хотела узнать, может ли демон любить хоть кого-нибудь, и что связывает его с вами тремя.
— И что в итоге узнала?
— Это только логические выводы. Я могу и ошибаться, — поежилась под его горящим надеждой взглядом Энджи.
— Говори уже, — чуть успокоился он. Поцеловал в светлые волосы, провел по ним носом и втянул ее аромат. Вкусная!
— Ты часто так делаешь в последнее время, — довольно вздохнула ангел. — Зачем?
— Не отвлекайся, — ушел от ответа Прайм.
— Поначалу все было ужасно запутано, но потом…
— Не тяни за хвост!
— Хорошо, хорошо, не злись. Аластер терпит Ромула, любит тебя и ненавидит Тита.
— Ненавидит? — растерялся Прайм. Долгое время он сходил с ума от ревности, думая, что Аластер полюбил Тита, а оказывается все в точности до наоборот?! — За что?!
— Эм… — смутилась ангел. — Давай я не буду этого говорить.
— Ну уж нет, договаривай.
— Хорошо, ты сам попросил. Около трех месяцев назад я сидела в библиотеке, в моем любимом закутке. Ну, ты знаешь.
— Да, конечно, — улыбнулся Прайм, вспомнив украденные у братьев десять минут счастья с Аластером и обнаженную Энджи у стеллажа, глядящую на них восторженными глазами.
— В тот день Тит был чем-то страшно недоволен, и от него попрятались даже самые глупые оборотни. Вы с ним зашли в библиотеку, и он ну… тебя… мм…
— Отымел в рот, — ровным голосом подсказал Прайм. Он прекрасно помнил тот день. Тогда ему показалось, что его снова насилует отец.
— Вот именно. Прости, что подсмотрела, но у меня не было выхода. В прямом смысле.
— Я понимаю. Не переживай, — улыбнулся Прайм. Она притянула его лицо к себе и ласково прикоснулась к губам.
— Меня чуть не вывернуло. Ты лежал под ним беззащитный и растерзанный, а он все никак не мог остановиться. Как ты вообще смог выдержать такое! У него такой длинный, противный…
— Я в курсе. Не отвлекайся, — остановил ее оборотень.
— Когда он ушел, ты сжался в комок, и тебя вывернуло прямо на ковер. Я думала, что умру. А потом ты встал, прополоскал рот, вытер салфеткой лицо, отряхнул одежду, посмотрел в зеркало и снова стал холодным недосягаемым королем, которому все поголовно целуют ноги. Ты вышел, я мелкими глотками пила водичку, когда услышала, как кого-то вывернуло снова. Я замерла, боясь даже дышать, а потом увидела Аластера. Он вышел из-за стеллажей с белым лицом и бешеными глазами. Выпил всю воду из графина, постоял, прислонившись лбом к мраморной полке камина, сказал: «Однажды я его член ему в глотку засуну, солнце мое. Клянусь! Только позволь мне это». И кинул графин в зеркало.
— Аластер видел… — Прайм обхватил голову руками и уткнулся лбом в стол. — Он презирает меня за это. За то, что я позволяю так обращаться с собой, поэтому больше не спит со мной.
— Перестань, глупый, — возмутилась Энджи. Обняла и легла грудью на его широкую спину, удобно прижавшись щекой к лопатке. — В тот вечер Аластер пришел ко мне с твоим ароматом и вкусом на теле. Разве он позволил бы тебе прикоснуться к себе после такого, если бы презирал? Если бы не любил? Подумай!
Прайм закрыл глаза и заставил себя вспомнить тот ужасный день во всех подробностях. После истории с Титом его трясло от отвращения, ненависти к самому себе и желания вышибить себе мозги. Может, тогда ему бы удалось избавиться от никому уже не нужной привычки позволять братьям все, что угодно, лишь бы они были счастливы. Как он докатился до этого? Когда стал послушной марионеткой в их развратных руках? Еще сто лет назад он бы ни за что не позволил Титу творить с собой такое! Что же они делают с ним? Что он сам делает с собой?! Прайм добрался до своего кабинета, наглотался виски в попытке смыть ту дрянь, что засела в горле и в душе, и тупо уставился в потолок, не желая думать ни о чем. Загоняя гнев, боль, ярость в самый далекие уголки души. Заваливая их камнями ответственности за жизни близких ему людей и засыпая песками смирения судьбе.
Через два часа в кабинет зашел Аластер, выгнал притащившегося за ним следом Ромула матом, сказал, что хочет трахнуть Прайма в гордом одиночестве, и захлопнул перед ним дверь, запирая для надежности на замок. А потом раздел обоих, посадил Прайма на свои демонические колени и довел ласковыми губами и руками до бурной истерики: со слезами, невнятными угрозами, скрежетанием зубов и даже икотой. Не стал задавать вопросы, привел в порядок, спустился с ним на пол и снова начал целовать и ласкать, в конце концов непонятно как оказавшись прижатым спиной к груди оборотня.
И Прайм не удержался: поставил Аластера на колени и долго гулял своим горячим орудием по щели между стальных ягодиц, иногда запуская палец внутрь такого удивительно нежного и обволакивающего шелком ануса, что у него обрывалось сердце. Любовался на широкие плечи, лопатки, прогибающийся в такт его движениям позвоночник и трогательную родинку чуть-чуть левее копчика демона. Изо всех сил сжимал его мускулистые ягодицы вокруг своей напряженной плоти, доводя себя до сокрушительного оргазма и поливая собой красивое пятнышко от всей души. Когда Прайм собрался наконец с силами и был готов жить дальше, то с ужасом понял, что Аластер так ни разу и не кончил.
Он попытался это исправить, но тот обнял его, снова посадил на колени рядом со своим напряженным колом, запретил шевелиться, и еще целых полчаса Прайм просто сидел в его объятиях, приходя в себя и наслаждаясь покоем и широкой грудью любимого под ухом. Тогда он даже не задумался, почему Аластер послал все правила к черту, был таким невероятно нежным и сидел с ним в обнимку, вместо того, чтобы успокоить свой несчастный демонический кол. В тот день ему было слишком плохо, но теперь, зная, чему тот был свидетелем…
Аластер заставил растерзанного и втоптанного в грязь Прайма снова почувствовать себя нужным, любимым и, пусть немного побитым жизнью, но живым. Гордый и властный, своей нежностью и покорностью демон смыл с оборотня ту грязь, что, казалось, никогда от него не отстанет. А Прайм даже не поблагодарил его за это, уснув у него на коленях и проснувшись в своей постели ближе к утру в гордом одиночестве. Сел, огляделся по сторонам, скинул на пол подушки, оставив себе только одну, лег поперек кровати и проспал до самого вечера. Тита и Ромула после этого он не видел целых три дня. Как выяснилось чуть позже потому, что на Аластера накатил приступ жестокой похоти. Он укатал братьев так, что способности к передвижению появились у них через два дня, машина, чтобы добраться до дома из той пещеры, где развлекался с ними демон, спустя сутки, а желание оказаться в его постели только через две недели.
Прайм рассмеялся. Его жестокий повелитель отомстил за него Титу и избавил от ревности Ромула, заодно позволяя самому Прайму приходить в себя и наслаждаться одиночеством и бесконтрольностью целых трое суток. Хитрый коварный демон! Он провернул все так, что никто ничего так и не понял. Любовь к Аластеру в сердце Прайма вспенилась шампанским и перелилась через край. Он поднял голову от стола и благодарно посмотрел на Энджи.
