Тогда, много лет назад, Прайм сдался ему последним, хотя влюбился самым первым, открыв дверь незнакомцу промозглой осенней ночью. Смотреть на счастливых братьев, кувыркающихся в кровати с прекрасным демоном, было странно. С одной стороны, Прайм радовался тому, что хоть иногда в постели на целую ночь оставался совершенно один, и мечтал, чтобы это продлилось как можно дольше. А с другой стороны, завораживающие огненные глаза Аластера, с самого первого дня принявшегося за его соблазнение, выжгли на его душе клеймо владельца, и скрыться от них было невозможно. Они заставляли ревновать, мучиться от желания и любви и сдерживаться из последних сил.

Гордость, хоть и жестоко потрепанная матерью, отцом и братьями, все еще жила в нем, не позволяя сдаться и стать очередной игрушкой в руках всесильного демона, случайно заглянувшего к ним в дом дождливой ночью. Прайм продержался почти полгода, не реагируя на подарки, жаркие взгляды, неслучайные прикосновения и сводящие с ума разговоры. Время шло, Аластер становился все настойчивее и мрачнее, не получая желаемого и не собираясь довольствоваться двумя братьями из трех, и кто знает, чем бы все закончилось, если бы однажды ночью Прайм не положил этому конец. Тита и Ромула не было дома из-за очередной разборки с соседним кланом, и они остались в доме одни. С такими делами братья всегда разбирались сами, позволяя Прайму участвовать в драках только в самых крайних случаях, чему он был откровенно рад.

Для них старший брат был сокровищем, украденным у всего мира. Единственным, кто любил их обоих, несмотря ни на что. Они носились с ним, как курица с яйцом: незаметно контролируя каждый шаг, разрешая спать только с теми, кто был безопасен для него и для них, оберегая от всего на свете, позволяя сиять во всей красе, любя его совершенное тело и не отпуская от себя ни на шаг. Прайм понимал это даже лучше, чем они, и ничего не мог с этим поделать. За те пятьдесят лет, что они прожили вместе, их страсть к нему немного улеглась и перестала доставлять проблемы и неприятности, а тело привыкло даже к знаменитому достоинству Ромула, который научился быть со своим старшим братом осторожным и внимательным и лишь иногда терял над собой контроль, любя его слишком сильно.

В ту ночь, когда его жизнь изменилась раз и навсегда, Прайм спускался со второго этажа, чувствуя себя очень странно. За весь день Аластер ни разу даже не взглянул на него, и это причиняло боль. Конечно, он был виноват в этом сам, каждый раз отправляя похотливого демона ко всем чертям, но сердцу не прикажешь, а в нем Аластер поселился с первого взгляда. Последнюю неделю Прайм нервничал все сильнее. Казалось, скоро произойдет что-то ужасное. Поначалу он списал все на неприятности с соседями, но братья ушли, забрав с собой немногочисленных членов клана, и за них можно было не переживать. Они ушли, а беспокойство осталось.

Прайм бесцельно шатался по темному пустому дому и, только увидев свет в приоткрытой двери гостиной, понял, что все это время искал Его: бесшумно открыл дверь и остановился на пороге, смиряясь со своим полным поражением. Дождь барабанил по жестяным подоконникам, камин ярко горел, освещая и согревая комнату, а на шкуре белого медведя лицом к огню замер демон. Совершенно не такой, как всегда. Аластер сидел, скрестив ноги, упершись локтями в колени и обхватив ладонями склоненную вниз голову. Широкие плечи сгорбились, а темная рубашка была той самой, в которой он пришел к ним почти полгода назад.

Сердце Прайма сжалось от нежности и любви, потому что перед огнем сидел не всесильный жестокий демон, а несчастный отчаявшийся принц, потерявший свое королевство и веками скитающийся в поисках нового. Он был юным, как весна, изящным, как сказочный принц, и эротичным до дрожи в коленях. Почему Прайм не замечал этого раньше? Как Аластер умудрялся с такой внешностью оставаться для всех вокруг накачанным похотливым самцом даже в человеческой ипостаси? Оборотень прикусил губу от нахлынувшего желания обнять, поцеловать и успокоить.

— Ты идиот, Франсуа. И всегда им был, — прошептал демон. — Слишком много хочешь. Как всегда.

Легко поднялся, накинул на плечи плащ, подхватил небольшую сумку, которую Прайм даже не заметил, и замер, глядя на огонь и словно прощаясь. И оборотень понял, что так оно и было. А еще он понял, что все это время не поддавался демону только потому, что боялся однажды увидеть именно это: как Аластер уходит, чтобы никогда не вернуться, оставляя его умирать от тоски, разбитого сердца и воспоминаний. Демон провел рукой по иссиня-черным волосам, сдавленно выругался, отбросил сумку и уперся лбом в холодный мрамор каминной полки.

— Слабак. Даже уйти не можешь. Ни уйти, ни остаться.

Прайм сделал шаг вперед и закрыл за собой дверь. Он был идиотом, а не демон. И если он позволит Аластеру уйти сейчас, то у него не останется даже воспоминаний – лишь любовь, тоска и ненависть к себе за то, что упустил возможность побыть с ним одним целым. Может, если он будет очень убедителен, демон останется у них еще на чуть-чуть? Даже если они нужны ему только для развлечения. Прайм подошел к нему и потянул за воротник плаща, стягивая его с широких плеч. Аластер вздрогнул, но не обернулся. Оборотень скользнул между упертых в каминную полку рук, вынуждая демона выпрямиться и поднять голову. Оказываясь в ловушке между ним и огнем, плотно прижимаясь к нему грудью и обнимая его за талию.

— К чему это все, Прайм? — спросил демон, закрыл грустные глаза и провел носом по щеке оборотня, глубоко вдыхая его неповторимый запах.

— Почему ты уходишь? — прошептал он в ответ, притягивая стальные бедра к себе еще плотнее и зарываясь в его шелковые волосы рукой. — Тебе есть куда идти?

— Нет, — ответил Аластер, — Но я у вас задержался. Мне пора уходить. Я приношу с собой только боль, и, как это ни странно, я не хочу причинять ее вам. Особенно тебе. Вы были добры ко мне, как никто за последнюю тысячу лет.

— Не говори так. Перестань! Ты приносишь счастье, демон, ведь ты чудо: властное, самоуверенное, грубое, прекрасное, развратное и ужасно одинокое. Тебя невозможно не любить, — зашептал Прайм, ласково и очень осторожно целуя красивое лицо. — Не уходи. Побудь с нами еще немного.

— Я всегда ухожу, оборотень. Легко и не задумываясь, — наконец-то обнял его демон. Прижал к себе за плечи и талию, поцеловал в ухо, мгновенно зажигая огонь желания в теле Прайма. — Но в этот раз я никак не могу убраться из вашего чертового дома.

— И не надо, — прошептал оборотень. — Оставайся. Будь самим собой, играй с нами, как тебе вздумается, и купайся в любви моих братьев с головой. Не оставляй их, Аластер. Не оставляй меня.

Демон вздрогнул, взял его за голову обеими руками, отчаянно посмотрел в умоляющие серебряные глаза, зажмурился и с трудом выдавил:

— Заставь меня остаться, Прайм. Я прошу тебя.

И он заставил. Поцеловал в совершенные губы, чувствуя привкус меда на языке. Не дал стянуть с себя рубашку. Остановил гуляющие по своему телу руки. Отодвинул и аккуратно снял с послушного демона всю одежду. Провел руками по изящному, но невероятно сильному и мускулистому телу и уложил на шкуру. Поднялся и медленно разделся, зная, что пламя позади сделает его фигуру еще более изысканной и совершенной, чем всегда. Увидел, как меняется Аластер, принимая демонический вид и с трудом удерживая себя на шкуре. Положил на спину, садясь верхом на его бедра и прижимая собой средневековый кол к стальному животу демона. Такой огромный, что на секунду Прайму стало действительно страшно.

Аластер замер под ним, не касаясь и даже не дыша. А потом посмотрел на него так, что оборотень раз и навсегда решил для себя, что его боль — ничто, по сравнению с щемящей уязвимостью и безнадежной тоской в огненных глазах. Наклонился к нему, запуская руки в иссиня чёрные волосы и понимая, что отныне сделает все, чтобы убрать эту боль из его сердца.

— Я хочу быть твоим, демон, — прошептал Прайм в безупречные губы, выпрямился и сел на кол.

Без подготовки, ведь к этому невозможно подготовиться. Сразу до конца, потому что иначе рисковал потерять сознание от боли. Слыша полный ужаса и дикого желания одновременно голос демона: