– Найди подработку, – неуверенно предложил Михаил.

– Где? Ну, где? – перебил Костя. – Землю копать, кирпичи таскать физически не в состоянии. Что я еще умею?.. Ни-че-го. Только одному научили: воевать! И таких на Руси сейчас много мотается. Ни кола ни двора, хоть ложись и помирай…

Официант прервал его монолог. Он разложил приборы, расставил блюда с закусками, в центр стола водрузил запотевшую бутылку водки и удалился со словами: «Если что потребуется, Константин Егорыч, дайте только знак!»

И снова подобострастное поведение официанта поразило Михаила. Как-то не вязалось это с бедственным положением, в котором, по его словам, оказался Леденец. Он был тут завсегдатаем. Надо полагать, не безденежным, о чем свидетельствовал набор заказанных деликатесов. Кетовый балык, крабы, свежие огурцы и помидоры в это время года в Хабаровске стоили дорого. На кошелек Михаила Костя не рассчитывал, иначе прямо спросил бы о его финансовых возможностях, – так было принято еще в курсантские времена. Значит, намеревался расплачиваться сам? Из каких шишей?

Ситуация внушала подозрение. Какая метаморфоза произошла с бесшабашным, озорным Костей Леденцом, всегдашним заводилой в их холостяцких компаниях? С момента встречи Михаила не покидало ощущение какой-то странной раздвоенности друга. Вроде бы прежний – разухабистый, до предела откровенный, а в то же время настороженный, озлобленный… Конечно, война, тяжелое ранение меняют характер, влияют на психику. Человек, повидавший немало смертей, сам вернувшийся с того света, не может остаться прежним. Михаил тоже прошел через окопную грязь и кровь. Многие ребята, воевавшие в Афгане, Чечне и других «горячих точках», жалуются на расстройство нервной системы. Многие, но далеко не все…

Они выпили еще по одной. Леденец словно с цепи сорвался: наливал и наливал, почти не закусывая. Бардин попытался притормозить, но Костя только отмахнулся и заказал вторую бутылку водки, велев заодно принести бифштексы. Он заметно опьянел. Голова тяжело клонилась к столу. И Бардин с упреком сказал:

– Ты, дружище, совсем того.

– Кто – я? – вскинулся Костя. – Да ни в одном глазу!.. Мне бутылка, что слону дробина.

Он действительно вдруг сразу протрезвел и, взглянув на Михаила, вновь как ни в чем не бывало вернулся к прерванной теме:

– Вот ты говоришь, Бардин, государство о нас, афганцах, позаботилось. Дай микроскоп, чтобы я смог это увидеть… Слыхал, сколько бесквартирных в одном только Хабаровске? В льготной очереди, заметь, мой порядковый номер на получение жилья триста девяносто седьмой. За мной хвост вдвое больше. В год дают двадцать квартир. Значит, ждать мне осталось – правильно! – двадцать лет. За это время, как выражался Ходжа Насреддин, или хан помрет, или ишак сдохнет. Я и есть тот самый ишак тридцати пяти годков.

Слушая сейчас трагическую исповедь Кости, Михаил испытывал жалость. Сомнения и подозрительность, возникшие было в начале встречи, отошли на задний план. Друг, которому он многим обязан, оказался в беде – это главное. Ему необходимо помочь.

– Послушай, Костя, – сказал он, – есть вариант. Ты – человек проверенный. Подавайся ко мне в отряд. Должность подыщем. Поживешь пока у меня.

Леденец выпрямился. Что-то дрогнуло в его лице. Глаза наполнились слезами.

– Спасибо, дружище, – тихо и проникновенно сказал Костя. – Ты… ты настоящий. Меня, ей-богу, рассиропил. Но об этом в другой раз… – Он потянулся за бутылкой и резко, отгоняя тяжелые мысли, тряхнул головой: – Давай за баб-с! Гусары пьют стоя!

Леденец встал, вытянулся. Рюмка в руке не дрожала. Бардин подумал: силен, черт. Он тоже встал. Тост был памятен с курсантских времен.

– Как ты решился меня к себе пригласить? – вдруг спросил Костя. – А Софочка? Полагаешь, твоя привереда согласится на такого квартиранта?

Бардин ждал этого вопроса и боялся его. Когда-то они вдвоем с Костей ухаживали за Софочкой, самой знатной невестой гарнизона. Ее папаша был заместителем начальника училища по тылу, а дочурка блистала, как ограненный бриллиант. Она ходила в умопомрачительных нарядах и была мечтой многих курсантов. Михаил упорно ухаживал за девушкой два года, а Костя был нетерпелив. Любил менять подружек, довольствуясь частенько самыми доступными. В общем, друг, что называется, сошел с дистанции, уступив место сопернику. И Михаил своего добился. На последнем курсе Софочка милостиво согласилась выйти за него замуж, а вскоре после свадьбы возник конфликт. При распределении дорогой тесть подготовил зятьку теплое местечко в училище. Михаил, всегда мечтавший о службе на границе, взбунтовался, попросил направить его в Среднеазиатский пограничный округ. Софочка закатила грандиозный скандал, категорически отказалась следовать за мужем. Лишь родив двойняшек, ненадолго появилась на заставе и вернулась под родительское крыло.

Пауза затянулась. Костя ждал ответа на вопрос. Даже жевать перестал, уставившись на друга. А Михаил? Что он мог ответить Косте, если и сам не знал, есть у него семья или нет? Развода Софья не давала, официально они числились в браке. Но жила мадам Бардина с девочками в Москве, занимая две комнаты в роскошной папиной квартире. Тот, уволившись из погранвойск, занялся бизнесом и в средствах явно не стеснялся. Приезжавшего в столицу мужа любимой дочери принимали в его доме любезно, но Михаил чувствовал себя там чужим. На настойчивые просьбы приехать в Соколовку и жить по-семейному Софья отвечала уклончиво: скорее нет, чем да…

– Ты почему молчишь, Бардин? – заволновался Костя. – Вы разошлись, что ли?

– Нет! – сухо отрезал Михаил. Говорить об этом было неприятно.

– Что-то с Софьей случилось? Или с девочками?

– Все живы, здоровы. Обитают в Москве.

– Понятно, – присвистнул Костя. – Обычная история, Софочка в своем репертуаре…

– Давай замнем для ясности, – попросил Михаил. Фраза была из прошлого, курсантского лексикона, когда они понимали друг друга с полуслова.

– Не хочешь говорить, не настаиваю, – согласился Костя. – А за приглашение все равно спасибо. Давно ни от кого доброго слова не слышал. Жаль – не смогу воспользоваться.

– Почему? – напористо спросил Михаил. – Ты же говорил…

– Рад бы в рай, да грехи, дорогой мой, не пущают, – перебил Леденец. – Я уж сам…

– Как знаешь, – пожал плечами Михаил и, поглядев на часы, встал. – Мне пора. Через час уходит корабль, а нужно еще добраться до Казакевичева. Где официант, хочу расплатиться.

Лучше бы он этого не говорил. Взгляд Кости просверлил его насквозь.

– Брось старые штучки, Бардин, – сказал он зло. – Я пригласил, с меня причитается. И ни слова больше, иначе поссоримся… Что касается моего кармана, то, как сказал Сережа Есенин, не такой уж горький я пропойца… Прощай. Даст бог, увидимся. А нет – не поминай лихом!

Михаил молча протянул руку. Так они и расстались. Встреча оставила в душе неприятный осадок.

Корабль плавно отвалил от причала и, постепенно набирая ход, устремился к середине реки. Позади оставалось Казакевичево. Домишки, сбегающие по отлогому косогору к воде, заметно уменьшились в размерах. Поселок сжался, лишь многоэтажки, что были построены у пирса для семей военных моряков, свечками высились на берегу.

Амур при впадении в него Уссури был особенно широк. Гражданские суденышки едва справлялись с сильным течением. Особенно трудно им было удержаться на середине реки. Но для «Стремительного» с тремя могучими двигателями это не составляло труда. В трюме только басовитей загудели набирающие обороты машины, и вода за кормой, вспененная бешено вращающимися винтами, забурлила, заклокотала.

Стоя на мостике, куда его пригласил командир корабля, Бардин любовался мощным ходом «Стремительного». Начиналась путина, корабль был назначен на патрулирование в район Соколовского погранотряда. И поскольку ПСКР все равно шел туда, начштаба округа приказал взять Бардина на борт, чтобы попутно и без хлопот доставить на место. Михаил впервые находился на таком большом корабле и пришел в восторг: