– Не могу понять, что произошло с Брэдли, – наконец заговорил Эдди, в голосе слышались извиняющиеся нотки. – Он никогда так себя не вел.

– Ты заступился за меня. – Беверли повернулась к Бену и внезапно поцеловала его в щеку. – Спасибо.

Бен вновь залился краской.

– Ты же не жульничала, – пробормотал он и тремя большущими глотками всосал в себя половину кофейного фраппе. После чего слишком громко, будто кто-то выстрелил из дробовика, отрыгнул.

– А еще раз слабо, папаша? – спросил Эдди, и Беверли расхохоталась, держась за живот.

– Хватит, – смеясь, выдохнула она. – У меня живот болит. Пожалуйста, хватит.

Бен улыбался. Ночью перед сном он будет вновь и вновь прокручивать в памяти то мгновение, когда она его поцеловала.

– Теперь с тобой все в порядке? – спросил он.

Беверли кивнула.

– Дело не в нем. И не в том, как он обозвал мою мать. Вчера вечером кое-что случилось. – Она замялась, перевела взгляд с Бена на Эдди, вновь на Бена. – Я… я должна кому-то сказать. Или показать. Или что-то сделать. Наверное, я плакала, потому что боюсь чокнуться.

– И о чем ты говоришь, чокнутая ты наша? – послышался новый голос.

К ним подошел Стэнли Урис. Невысокий, худенький и, как и всегда, невероятно опрятный – слишком уж опрятный для подростка, которому только-только исполнилось одиннадцать. В белой рубашке, аккуратно заправленной в чистенькие джинсы, причесанный, в высоких кедах без единой пылинки на мысках, выглядел он как самый маленький в мире взрослый. Потом он улыбнулся, и эта иллюзия исчезла.

«Она не скажет то, что собиралась сказать, – подумал Эдди, – потому что Стэнли не было, когда Брэдли обозвал ее мать тем словом».

Но после недолгого колебания Беверли рассказала. Потому что каким-то образом Стэнли отличался от Брэдли. Было в нем что-то такое, начисто отсутствующее у Брэдли.

«Стэнли – один из нас, – подумала Беверли и задалась вопросом, а чего это вдруг ее кожа покрылась мурашками. – Рассказывая все это, я не делаю им никаких одолжений. Ни им, ни себе».

Но рассуждать более не имело смысла. Потому что она уже начала рассказывать. Стэн сел рядом с ними, лицо его застыло, такое серьезное. Эдди предложил ему остатки клубничного фраппе, но Стэн только покачал головой, его глаза не отрывались от лица Беверли. Никто из мальчиков не произнес ни слова.

Она рассказала им о голосах. О том, что узнала голос Ронни Грогэн. Она знала, что Ронни умерла, но все равно слышала именно ее голос. Она рассказала им о крови, о том, что ее отец крови этой не видел и не чувствовал, о том, что и ее мать утром этой крови не заметила.

Когда закончила, оглядела их лица, боясь того, что может в них увидеть… но неверия не увидела. Ужас – да, но они ей верили.

– Пошли поглядим, – наконец предложил Бен.

Они вошли через черный ход, и не потому, что ключ Бев подходил к этому замку. Она сказала, что отец ее убьет, если миссис Болтон увидит, что в отсутствие родителей она входит в квартиру с тремя мальчишками.

– Почему? – спросил Эдди.

– Тебе не понять, тупица, – ответил Стэн. – Поэтому молчи.

Эдди уже собрался сказать что-то резкое, вновь взглянул на бледное, напряженное лицо Стэна и решил, что лучше промолчать.

Дверь открылась на кухню, залитую предвечерним солнцем и летней тишиной. На сушилке поблескивала вымытая после завтрака посуда. Все четверо сгрудились у кухонного стола, а когда наверху хлопнула дверь, подпрыгнули и нервно рассмеялись.

– Где это? – шепотом спросил Бен.

У Беверли кровь стучала в висках, когда она повела их по маленькому коридору, со спальней родителей по одну сторону и закрытой дверью в ванную в конце. Распахнула дверь, шагнула в ванную, протянула цепочку, на которой висела затычка, через раковину. Отступила, вновь встав между Беном и Эдди. Кровь засохла бордовыми пятнами на зеркале, и на раковине, и на обоях. Она смотрела на кровь, потому что это было ей легче, чем смотреть на мальчиков.

Тихим голосом, в котором едва узнала свой собственный, она спросила:

– Вы видите? Кто-нибудь из вас видит? Кровь тут есть?

Бен выступил вперед, и снова она отметила, с какой легкостью для столь толстого мальчика он движется. Он коснулся одного пятна, второго, провел пальцем по растянувшейся капле.

– Здесь. Здесь. И здесь.

Голос звучал ровно и уверенно.

– Ё-моё! Такое ощущение, что здесь зарезали свинью. – По голосу Стэна чувствовалось, что увиденное произвело на него неизгладимое впечатление.

– Кровь выплеснулась из сливной трубы? – спросил Эдди. От вида крови его замутило. Дыхание участилось. Он сжимал в руке ингалятор.

Беверли приложила немало усилий, чтобы снова не расплакаться. Ей этого не хотелось; она боялась, что ее примут за обычную девчонку-плаксу. Но ей пришлось ухватиться за ручку двери, потому что облегчение прокатилось пугающе сильной волной. До этого момента она и не подозревала, до какой степени уверовала, что сходит с ума, что у нее галлюцинации или что-то еще.

– И твои мать с отцом ничего не видели? – удивился Бен. Прикоснулся к пятну крови, засохшей на раковине, убрал руку, вытер о подол рубашки. – Оосподи-суси!

– Не знаю, как я вообще смогу входить сюда, – пожаловалась Беверли. – Чтобы помыться, или почистить зубы, или… вы понимаете.

– Слушайте, а почему бы нам это не отчистить? – внезапно спросил Стэнли.

Беверли повернулась к нему:

– Отчистить?

– Конечно. Возможно, с обоев все не отойдет, такое ощущение, сама видишь, что они на последнем издыхании, но с остальным мы точно справимся. Тряпки у тебя есть?

– Под раковиной на кухне, – ответила Беверли. – Но моя мама спросит, куда они подевались, если мы их используем.

– У меня есть пятьдесят центов. – Стэн не отрывал глаза от крови, которая выпачкала ванную вокруг раковины. – Когда приберемся, отнесем тряпки в прачечную самообслуживания, которую видели по дороге сюда. Выстираем, высушим и вернем под раковину до прихода твоих родителей.

– Мама говорит, что кровь с материи не отстирать, – запротестовал Эдди. – Она говорит, что кровь туда въедается, или что-то такое.

Бен истерично хохотнул.

– Не важно, отстирается кровь или нет. Они все равно ее не видят.

Никому не пришлось спрашивать, кого он подразумевал под «они».

– Хорошо, – кивнула Беверли. – Давайте попробуем.

Следующие полчаса все четверо чистили ванную, будто суровые эльфы, и по мере того как кровь исчезала со стен, зеркала и фаянсовой раковины, Беверли чувствовала, что на сердце становится легче и легче. Бен и Ричи оттирали зеркало и раковину, она скребла пол. Стэн занимался обоями, работал очень осторожно, пользуясь чуть влажной тряпкой. В конце концов они избавились практически от всей крови. Бен закончил тем, что выкрутил лампочку из патрона над раковиной и поставил новую, которую взял из коробки с лампочками в кладовой. Их там хватало: Элфрида Марш закупила двухгодичный запас у «Львов Дерри», когда прошлой осенью те проводили ежегодную распродажу лампочек.

Они использовали ведро Элфриды для мытья пола, ее чистящий порошок «Аякс» и много горячей воды. Воду меняли очень часто – никому не хотелось опускать в нее руки, едва она становилась бледно-розовой.

Наконец Стэнли отступил к двери, обвел ванную критическим взглядом мальчика, которого никто не учил поддерживать чистоту и порядок, потому что он с этим родился, и сказал остальным: «Думаю, это все, что мы можем сделать».

Едва заметные следы крови еще оставались слева от раковины, но обои в том месте были такими тонкими и ветхими, что Стэн решался лишь на самые легкие прикосновения. Однако и там кровь заметно поблекла: пастельный оттенок пятен не позволял утверждать, что на обои брызнула именно кровь.

– Спасибо вам, – сказала Беверли. Она не помнила, чтобы когда-то еще испытывала такое глубокое чувство благодарности. – Спасибо вам всем.