И то и дело смотрела на закрытую дверь в ванную.

Наконец подошла к ней, открыла, заглянула внутрь. Мать прибиралась здесь утром, так что большая часть крови, которая натекла лужей под раковиной, исчезла. Как и кровь на наружном ободе раковины. Но бордовые потеки остались внутри раковины, а капли и пятна – на зеркале и обоях.

Беверли посмотрела на свое бледное отражение, и осознала с внезапно возникшим суеверным ужасом, что из-за крови на зеркале возникает ощущение, будто кровоточит ее лицо. И вновь подумала: «Что же мне с этим делать? Я чокнулась? Мне все это кажется?»

Сливная труба вдруг отрыгнула смешком.

Беверли закричала, захлопнула дверь, и даже спустя пять минут ее руки так сильно дрожали, что она едва не выронила бутылку «Уиндекса», моя окна в гостиной.

Около трех часов дня, заперев дверь в квартиру и сунув ключ в карман джинсов, Беверли Марш, идя по переулку Ричарда – узкому проходу, соединяющему Главную и Центральную улицы, наткнулась на Бена Хэнскома, Эдди Каспбрэка и еще одного мальчика, его звали Брэдли Донован, которые играли в пристенок.

– Привет, Бев! – крикнул Эдди. – Тебе не снились кошмары после этих фильмов?

– Нет. – Беверли присела на корточки, чтобы посмотреть за игрой. – Откуда ты знаешь?

– Мне сказал Стог. – Эдди указал большим пальцем на Бена, который жутко покраснел, как показалось Бев, безо всякой на то причины.

– Какие есе фильмы? – спросил Брэдли, и теперь Бев его узнала: он приходил в Пустошь с Биллом Денбро. Они вместе ездили на логопедические занятия в Бангор. Беверли и думать о нем забыла. Если б ее спросили, она бы ответила, что он значил для нее меньше, чем Бен или Эдди, – куда как меньше.

– Пару фильмов про чудовищ, – ответила она и, оставаясь на корточках, втиснулась между Беном и Эдди.

– Играете в пристенок?

– Да. – Бен посмотрел на нее и тут же отвел глаза.

– Кто выигрывает?

– Эдди, – ответил Бен. – Эдди просто молоток.

Она посмотрела на Эдди, который скромно полировал ногти о рубашку, и засмеялась.

– Можно мне поиграть?

– Я не против, – ответил Эдди. – Центы у тебя есть?

Она сунула руку в карман и вытащила три.

– Ух ты, выходить из дома с такими деньжищами? – спросил Эдди. – Я бы не решился.

Бен и Донован Брэдли рассмеялись.

– Девочки тоже могут быть смелыми, – очень серьезно ответила Беверли, и в следующий момент смеялись уже все.

Брэдли бросал первым, потом Бен, за ним – Беверли. Эдди – после всех, потому что выиграл последний круг. Монетки они бросали в заднюю стену «Аптечного магазина на Центральной». Иногда монетки не долетали до стены, иногда – ударялись о нее и отскакивали. После того как круг заканчивался, все четыре цента забирал тот, чья монетка оказывалась ближе к стене. Через пять минут три цента Беверли превратились в двадцать пять. Проиграла она только один круг.

– Дефсенка сульнисает! – недовольно воскликнул Брэдли и поднялся, чтобы уйти. От добродушия не осталось и следа. Он смотрел на Беверли со злобой и обидой. – Дефсенкам нелься расре…

Бен вскочил. Вид вскакивающего Бена производил впечатление.

– Извинись!

Брэдли вытаращился на Бена. Челюсть у него отвисла.

– Сто?

– Извинись! Она не жульничала!

Брэдли перевел взгляд с Бена на Эдди, потом на Беверли, которая по-прежнему стояла на коленях. Вновь посмотрел на Бена.

– Хосес, стобы тфоя губа тосе стала толстой, как фсе остальное, косел?

– Конечно, – ответил Бен, и внезапно усмехнулся. И что-то в его усмешке заставило Брэдли в удивлении, неловко отступить на шаг. Возможно, в ней ему открылась простая истина: выйдя победителем из двух, не одного, столкновений с Генри Бауэрсом, Бен Хэнском совершенно не боялся костлявого Брэдли Донована (не только шепелявого, но и с множеством бородавок на руках).

– Да, а потом фы фсе наброситесь на меня. – Брэдли отступил еще на шаг, голос задрожал, глаза заблестели от слез. – Фы фсе обмансики.

– Возьми назад то, что сказал о ней. – Бен надвинулся на него.

– Да ладно, Бен. – Беверли протянула руку с монетками к Брэдли. – Возьми свои. Я играла не для того, чтобы разбогатеть.

Слезы обиды выплеснулись на нижние ресницы Брэдли. Он ударил Беверли по руке, державшей монетки, и побежал по переулку Ричарда к Центральной улице. Остальные смотрели ему вслед, открыв рты. Отбежав на безопасное расстояние, Брэдли повернулся и закричал: «Ты – маленькая сука! Десефка! Десефка! И мать тфоя – слюха!»

Беверли ахнула. Бен бросился следом за Брэдли, но добился немногого: зацепился ногой за пустую коробку и упал. Брэдли уже скрылся из виду, и Бен прекрасно понимал, что не сумеет его догнать. Поэтому повернулся к Беверли, чтобы убедиться, что с той все в порядке. Последнее слово Брэдли шокировало его не меньше, чем ее.

Она увидела участие на его лице, хотела уже сказать, что ничего страшного, волноваться не о чем, брань на вороту не виснет… и тут странный вопрос матери

(он никогда не трогает тебя?)

вновь пришел в голову. Странный вопрос, да – простой и при этом нелепый, но полный каких-то зловещих намеков, мутный, как старый кофе. И вместо того чтобы сказать, что брань на вороту не виснет, она разрыдалась.

Эдди тревожно посмотрел на нее, достал ингалятор из кармана брюк, пустил струю в рот. Потом наклонился и начал собирать разлетевшиеся монетки. И по выражению лица чувствовалось, что дело это для него важное и серьезное.

Бен инстинктивно шагнул к Беверли, чтобы обнять и утешить, но остановился. Слишком она была красивой. И перед этой красотой он чувствовал себя совершенно беспомощным.

– Выше нос! – Он понимал, как идиотски это звучит, но не мог придумать ничего лучше. Легонько коснулся ее плеч, она закрыла лицо руками, пряча мокрые глаза и покрывшиеся пятнами щеки, а потом отвел руки, словно плечи Беверли его обожгли. И так покраснел, что казалось, его хватит удар. – Выше голову, Беверли!

Она опустила руки, пронзительно, яростно закричала:

– Моя мать – не шлюха! Она… она официантка!

И вдруг повисла мертвая тишина. Бен, с отпавшей челюстью, уставился на Беверли. Эдди смотрел на нее снизу вверх, сидя на корточках на брусчатке переулка, с руками, полными монеток. А потом, как по команде, все трое начали истерически хохотать.

– Официантка! – прокудахтал Эдди. Он имел крайне смутное представление о том, кто такая проститутка, но сравнение с официанткой показалось ему очень даже классным. – Конечно же, она официантка!

– Да! Именно так! – воскликнула Беверли, смеясь и плача одновременно.

Бен так смеялся, что не мог удержаться на ногах. Он тяжело опустился на мусорный бак. Крышка под его весом прогнулась, и Бен повалился на землю. Эдди показывал на него рукой и буквально выл от смеха. Беверли помогла Бену подняться.

Над ними раскрылось окно, раздался женский крик:

– А ну пошли отсюда! Здесь живут люди, которым работать в ночную смену! Убирайтесь!

Даже не подумав о том, что делают, все трое схватились за руки, Беверли посредине, и побежали к Центральной улице, все еще смеясь.

Они сложили все деньги в общий котел и выяснили, что у них сорок центов – как раз на два фраппе [163] в аптечном магазине. Поскольку мистер Кин был занудой и не позволял детям младше двенадцати есть купленные ими лакомства у стойки, где продавалась газировка (он заявлял, что автоматы для пинбола в глубине торгового зала могут дурно на них повлиять), они взяли фраппе в двух большущих стаканах из вощеной бумаги, пошли с ними в Бэсси-парк и уселись на траву. Бен держал стакан с кофейным фраппе, Эдди – с клубничным, а Беверли, с соломинкой в зубах, сидела между мальчиками и попеременно прикладывалась то к одному стакану, то к другому, как пчелка, собирающая нектар. И впервые окончательно пришла в себя после тех ужасных мгновений прошлым вечером, когда сливное отверстие раковины харкнуло в нее кровью – она чувствовала себя вымотанной, эмоционально выхолощенной, но в душе воцарился покой. Во всяком случае, на время.