Закрыв глаза, Ричи держался за Билла и ждал конца.

Билл тоже слышал топот ног и понимал, что клоун все не сдается, но не решался оглянуться и посмотреть. Он знал: если клоун их догонит, то сшибет на землю. И, если на то пошло, только это ему и требовалось знать.

«Давай, дружище, – думал он. – Выдай все, на что ты способен. Все-все. Гони, Сильвер! ГОНИ!»

Билл Денбро вновь мчался наперегонки с дьяволом, только на сей раз дьявол предстал в виде отвратительно ухмыляющегося клоуна, чья физиономия потела белым гримом, чьи губы изгибались в плотоядной, красной, вампирской улыбке, чьи глаза сверкали, как серебряные монеты. Клоуна, который по какой-то идиотской причине нацепил форменный пиджак средней школы Дерри поверх своего серебристого костюма с оранжевым жабо и оранжевыми пуговицами-помпонами.

«Гони, дружище, гони… Сильвер, что скажешь?»

Нейболт-стрит расплывалась перед глазами. Сильвер запел победную песнь. Бегущие шаги начали чуть отставать? Билл по-прежнему не решался оглянуться. Ричи вцепился в него мертвой хваткой, мешая вдохнуть полной грудью, и Билл уже хотел сказать Ричи, чтобы тот чуть отпустил его, но он не решался тратить тот воздух, что все-таки проникал в легкие.

А потом впереди, как прекрасная мечта, появился знак «Стоп», установленный перед пересечением Нейболт-стрит с шоссе 2. Автомобили сновали взад-вперед по Уитчем-стрит. Биллу, перепуганному и обессилевшему, это казалось чудом.

Теперь – потому что через секунду-другую ему все равно пришлось бы затормозить (или придумать что-то очень уж затейливое) – Билл рискнул оглянуться.

Увиденное заставило его резко крутануть педали в противоположную сторону. Сильвера занесло, заблокированное заднее колесо оставило на мостовой резиновый след, голова Ричи ударила в правое плечо Билла.

На улице никого не было. Но в двадцати пяти ярдах от них, может, чуть дальше, около первого из брошенных домов, которые напоминали похоронную процессию, бредущую к грузовому двору, Билл заприметил что-то ярко-оранжевое, лежащее рядом с водостоком, вырезанном в бордюрном камне.

– Ах-х-х-х…

В самый последний момент Билл осознал, что Ричи сползает с багажника. Глаза его закатились, и из-под верхних век виднелись только нижние краешки радужек. Замотанная изолентой дужка очков перекосилась. По лбу медленно текла кровь.

Билл схватил Ричи за руку, они наклонились направо, и Сильвер потерял равновесие. Они упали на мостовую в переплетении рук и ног. Билл сильно приложился бедром и вскрикнул от боли. Веки Ричи при этом звуке дернулись.

– Я собираюсь показать вам, как добраться до этого сокровища, сеньор, но этот Доббс очень опасен, – хрипло, с придыханием произнес Ричи Голосом Панчо Ванильи [161], таким дрожащим и отстраненным, что испугал Билла. Тут же он заметил и несколько грубых коричневых волосков, прилипших к неглубокой ране на лбу Ричи. Они чуть завивались, как лобковые волосы его отца. Волосы напугали Билла еще больше, и он со всей силы залепил Ричи оплеуху.

– Й-еп-с! – воскликнул Ричи, его веки вновь дернулись, потом широко раскрылись. – За что ты меня ударил, Большой Билл? Ты сломаешь мне очки. Они и так не в лучшей форме, если ты этого не заметил.

– Я по-одумал, ч-что ты у-умираешь и-или ч-что-то та-акое.

Ричи медленно сел, поднес руку к голове. Застонал.

– Что слу…

И тут он вспомнил. Его глаза округлились от ужаса, он поднялся на колени, хрипло дыша.

– Не-не-не бо-ойся, – успокоил его Билл. – О-оно ушло, Ри-и-ичи. О-оно у-ушло.

Ричи увидел пустую улицу, на которой ничто не двигалось, и внезапно разревелся. Билл смотрел на него секунду-другую, потом обнял и прижал к себе. Ричи обвил руками шею Билла и прижался к нему. Он хотел сказать что-то умное, что-нибудь насчет того, что Биллу стоило применить против оборотня «Яблочко», но не смог вымолвить ни слова, он только рыдал.

– Н-не на-адо, Ричи, – сказал Билл, – н-н-не… – И тут разревелся сам, они стояли на коленях, обнимая друг друга, на мостовой, рядом лежал на боку велосипед Билла, и слезы прокладывали чистые дорожки на их щеках, покрытых угольной пылью.

Где-то высоко в небе над штатом Нью-Йорк, во второй половине дня 29 мая 1985 года, Беверли Роган вновь начинает смеяться. Она зажимает рвущийся изо рта смех обеими руками, боясь, что кто-то сочтет ее чокнутой, но не может справиться с собой.

«Тогда мы много смеялись, – думает она. – Еще одно воспоминание, еще одна лампа, вспыхнувшая в темноте. Мы все время боялись, но не могли перестать смеяться, как сейчас не могу я».

Рядом с ней у прохода сидит симпатичный длинноволосый молодой парень. С тех пор как самолет поднялся с аэродрома в Милуоки в половине третьего (два с половиной часа назад, с посадкой в Кливленде и еще одной в Филадельфии), сосед несколько раз оценивающе поглядывал на нее, но проявил уважение к ее явному нежеланию вступать в разговор; после пары попыток завязать беседу, которые она оборвала вежливо, но решительно, он открыл матерчатую сумку и достал роман Роберта Ладлэма.

Теперь он закрывает книгу, зажав пальцем страницу, на которой остановился, и говорит с легкой тревогой:

– У вас все в порядке?

Она кивает, стремясь сохранить серьезное выражение лица, потом фыркает смехом. Он улыбается. Недоуменно, вопросительно.

– Не обращайте внимания. – Она вновь пытается стать серьезной, но куда там; чем больше она прилагает усилий для того, чтобы быть серьезной, тем сильнее ее лицо норовит расплыться в улыбке. Совсем как в те давние дни. – Просто до меня вдруг дошло, что я не знаю, на самолете какой авиакомпании я лечу. Знаю только, что на фюзеляже большущая ут… ут… утка. – Тут она не выдерживает. Заливается веселым смехом. Другие пассажиры поглядывают на нее, некоторые хмурятся.

– «Репаблик», – отвечает парень.

– Простите?

– Вы летите в воздухе со скоростью четыреста семьдесят миль в час заботами «Репаблик эйрлайнс». Это написано в буклете Эс-пэ-зэ, который лежит в кармане на задней спинке сиденья.

– Эс-пэ-зэ?

Он достает буклет (на котором действительно логотип «Репаблик эйрлайнс»). Там показано, где находятся аварийные выходы и где лежат спасательные жилеты, как пользоваться кислородной маской, какое положение необходимо занять при аварийной посадке.

– Буклет «Скажи «прощай» заднице», – поясняет он, и теперь они хохочут оба.

«Он действительно симпатичный», – внезапно думает она, и это бодрящая мысль, снимающая пелену с глаз, из тех мыслей, которые приходят в голову при пробуждении, когда разум еще окончательно не проснулся. На нем пуловер и вылинявшие джинсы. Русые волосы перехвачены на затылке кожаной ленточкой, и Беверли тут же вспоминает хвостик, который носила в детстве. Она думает: «Готова спорить, у него член милого, вежливого студента. Достаточно длинный, чтобы не стесняться, но не такой толстый, чтобы нахальничать».

И снова начинает смеяться, ничего не может с собой поделать. Понимает, что у нее даже нет носового платка, чтобы вытереть потекшую косметику, и от этого ее разбирает еще сильнее.

– Вам бы лучше взять себя в руки, а не то стюардесса вышвырнет вас из самолета, – с серьезным видом говорит он, но она лишь качает головой, смеясь; теперь у нее болят и бока, и живот.

Он протягивает ей чистый белый носовой платок, и она пускает его в дело. Каким-то образом процесс помогает ей справиться со смехом. Сразу остановиться не удается, просто непрерывный смех разбивается на цепочки смешков. Стоит подумать о большой утке на фюзеляже, и она не может не рассмеяться.

Через какое-то время она возвращает платок.

– Спасибо вам.

– Господи, мэм, что случилось с вашей рукой? – Он берет ее руку, озабоченно смотрит.

Она тоже смотрит и видит прищемленные ногти: они попали под туалетный столик, прежде чем она завалила его на Тома. Воспоминание причиняет большую боль, чем сами ногти, и на том смех обрывается. Она убирает руку, но не рывком, мягко.