Рыжий замирает, оборачивается у двери в кухню. У него почему-то сжаты кулаки. Хэ Тянь приклеен к нему взглядом, будто запрограммирован. Наверно, даже если между ними будет пара сотен стен, его зрачки будут двигаться за Рыжим, как стрелка компаса.

Вечная погоня за севером.

— Выкинь уже свой мусор из головы, мажорчик, — говорит через плечо, и получается как-то устало, кисло. Хотелось иначе — уверенно, насмешливо. Ударить словами.

Хотелось сказать: не ввязывайся. Не лезь. Тут грязно — замараешь свою белую обувку. Грей жопу на своём Олимпе, горя не знай.

Хотелось много чего. Только вот…

— У меня есть диван, — говорит Хэ Тянь.

Без интонации, ни на что особенно не рассчитывая. Как будто обращаясь к самому себе. Как будто он уже остался здесь один. Как будто бросает эту дежурную фразу какой-нибудь левой девке, которая напросилась к нему в гости после школы, а теперь неловко выставлять её — ночь на дворе.

Рыжий стискивает зубы. Через секунду на кухне его уже нет.

В студии полы не скрипят, передвигается он бесшумно. Кровать, ящики, телек, диван — пролетает размытым пятном. Рыжий смотрит прямо перед собой, он даже дышит спокойно — он полностью, аномально спокоен. Где-то здесь он нашёл свой дзен. Надевает кеды, шарит по карманам, проверяет: ключи, сигареты, спички. Мобильный… где мобильный?

Сука, неужели на кухне?

Точно. На столешнице остался. Пф-ф-ф. Рыжий сжимает холодными пальцами переносицу. Думает: господи, а. Ну что за. Почему?

А может?..

Нет. Ни хрена не может.

В голове голос Ван: целой цивилизации живых планет пришлось умереть, чтобы появились мы, а ты, дебил, проёбываешь всё, что можно и нельзя. Инопланетным расам наверняка стыдно за тебя, мудака. Сдохнуть ради того, чтобы ты вёл себя, как еблан — очень достойная смерть.

Конечно, так бы она не сказала. Но точно имела бы нечто подобное в виду. Он трёт лицо ладонями. Всё, приехали. Совсем двинулся.

Секунд десять он слушает тишину. Отмечает со скулящим, ноющим разочарованием: воздух не разряжается, кислород не исчезает. Он в прихожей один.

А потом — диван, телек, ящики, кровать. Размытым пятном. В студии полы не скрипят.

В кухне горит лампа-багет, освещает пустой обеденный стол. Хэ Тянь стоит, как стоял, только смотрит перед собой, скрестив на груди руки. Рядом с ним на столешнице — миска незаправленного салата и мобильный. Рыжий даже шагов не ощущает, просто оказывается ближе и ближе, и ближе. Хэ Тянь резко поворачивает голову, не успевает рта раскрыть.

Рыжий прибивает, с ходу, как обухом:

— Убить тебя, уёбка, мало, — и вместо того, чтобы протянуть руку и забрать телефон, протягивает руку и обхватывает Хэ Тяня за шею.

У него ещё влажные волосы — отмечает воспалённо пульсирующее сердцем сознание. А в следующий момент Рыжий врезается губами в его губы.

И сознание исчезает.

— Во сколько ты вчера вернулся?

Рыжий поднимает взгляд от своего чая. Пейджи сидит напротив него, слишком увлечённо колотит в чашке тонкой ложкой, как будто на поверхности показывают последнюю серию её любимого сериала, а не воронкой закручиваются мягкие чайные листья. Она слишком… расположенная. Буквально переполнена воодушевлением.

Рыжий отводит взгляд. Рыжего сжирает необъяснимым стыдом. Он смотрит в окно.

— Ты уже спала. Я… просто на автобус опоздал.

— Пешком шёл?

«Давай провожу тебя».

«Только, блядь, попробуй».

— Да, — говорит он мелким каплям слепого дождя, сияющим со стекла на очень ярком утреннем солнце. — Пешком.

— И где вы были? — с улыбкой спрашивает Пейджи, пригубив чай. Она подаётся вперёд и опирается о стол локтями.

— Мы… — Рыжий прочищает горло. Хмурится. Смотрит на свои руки. Потом — на её руки. В лицо. — Я что, на допросе?

— Нет! — она округляет глаза. У неё на лице какая-то дурацкая улыбка, от которой слегка тянет в горле. — Просто интересно, как мой сын проводит время со своими друзьями. Ты так мало рассказываешь.

Рыжий сильнее обхватывает чашку пальцами. Что-то ему подсказывает, что Пейджи будет в куда меньшем восторге, если узнает, как он проводит время со своими… друзьями.

Я подвёл тебя, — думает Рыжий. Каждым своим дебильным поступком продолжаю подводить. Всё равно, что снова и снова начинать игру в «Сапёр» и подрываться на одной и той же мине с упрямством долбаного тупицы.

— Немного засиделись. Я ему пожрать приготовил.

— Гуань, снова? Сколько раз я просила не выражаться?

Рыжий кивает, в лёгкой прострации глядя перед собой. Да-да. Поесть. Приготовил поесть.

— Он безрукий осёл, — говорит негромко, не поднимая взгляд. Как будто обращается к пустоте. Пейджи вздыхает. Смотрит на него, слегка прищурив глаза.

— Ясно.

И тише:

— Пей чай, дорогой. Остынет.

Рыжий облизывает губы и подносит чашку к лицу.

Если бы он был бабой, он бы невольно вспоминал о Хэ Тяне каждый раз, когда красил губы этой их девчачьей сранью. Но Рыжий не баба и невольно вспоминает о нём каждый раз, когда губ касается ободок чашки.

Сигарета.

Язык.

Рыжий вспоминает, как застыл вчера Хэ Тянь. Застыл прямо как тогда. Охренел. Потерялся. На какой-то момент отшатнулся — почти против воли, почти случайно — замер, шокированно вглядываясь в глаза. А потом — словно что-то увидел. Понял. Почувствовал.

Ринулся в это дерьмо с головой. Повесил себе камень на шею и сиганул с моста. В ту же секунду Рыжий понял, что обожает, когда Хэ Тянь теряет контроль. Выпускает эти ебучие ремни из своих ебучих пальцев и даёт себя нести, не сопротивляясь течению, прекращая играть ухмылкой и щурить свои блядские глаза. Снимает маски, швыряет их под ноги и сжигает к хуям.

Он вспоминает, с каким ликованием разлетелось в груди сердце, когда Хэ Тянь судорожно выдохнул ему в губы — и за этот момент Рыжий реально мог отдать многое. Он реально ждал этого момента, но ни за что не согласился бы признать этого теперь.

Он вспоминает, как Хэ Тянь лихорадочно гладил большими пальцами его скулы, виски, челюсть — и целовал, по-настоящему. Глубоко. Влажно. Горячо. С закрытыми глазами — и от этого реально башку рвёт, — он всегда закрывает глаза. Морщит лоб, изламывает брови, как будто ему больно.

Ублюдок. Рыжий шумно выдыхает и морщится.

Вспоминает, с какой яростью отвечал Хэ Тяню — а он, блядь, отвечал! Вцепился в его влажные волосы, сжимал их в кулаке так, что пальцы онемели за несколько секунд, и, широко открыв рот, позволял своему языку сталкиваться с языком Хэ Тяня — это была отвратительная, пошлая, грязная лизня. От неё подгибались колени. От неё заходилось сердце. От неё хотелось только ещё: отвратительнее, пошлее, грязнее. Хотелось сильнее, больнее — но не ударить.

Хотелось заставить его застонать, судорожно выдыхать — ещё и ещё — но не от боли.

— Мне пора на работу, — произносит голос Пейджи, и Рыжий вздрагивает.

У него сводит челюсть, потому что он чувствует, как щёки заливает кровью. Поднимает глаза, смотрит затравленно. Говорит:

— Я провожу.

— Всё в порядке, я вчера хорошо отдохнула, — отвечает она с улыбкой и поднимается из-за стола. Отставляет чашку в раковину. Когда только чай выпить успела?.. — Не переживай. Лучше поспи немного. Ты сегодня такой… загадочный.

Блин.

Чёрт! Очнись, твою мать. Ты на какой планете?

Рыжий заставляет себя поднять башку и вернуться в реальное время. Встретить тёплый взгляд Пейджи. Спросить торопливо:

— Ты выпила таблетки?

Потому что это важно. Куда важнее дебильных мыслей.

— Конечно. — Пейджи с нежной улыбкой треплет его по волосам и выходит из кухни.

— Позвони с работы! — бросает Рыжий ей вслед.

Она со смехом кричит уже из прихожей:

— Ты неисправим!

Рыжий сухо сглатывает и сильнее сжимает чашку остывшего чая.

Думает: нет.

Он смотрит через плечо на пустую гостиную и думает: нет, мам. Я, блядь, неисправен.

…Хэ Тянь смотрит пьяно, как будто в нём течёт не кровь, а несколько литров чистого спирта. У него чёрные, бесконечно чёрные глаза, как бывает всегда, когда расстояния между лицами практически нет. Рыжий чувствует дыхание на своих губах и впервые не ощущает желания отвернуться.