Рыжий закрывает глаза.

Зачем ты делаешь это. Зачем ты делаешь это. Зачем ты делаешь это?!

Хочется развернуться, заорать, замахнуться кулаком. Оттолкнуть. Но он не может пошевелиться, потому что между ними нечто настолько хрупкое, что страшно даже выдохнуть затаённый в лёгких воздух. Страшно разбить этот момент, хотя Рыжий понятия не имеет, что он означает и как его расшифровать.

Но в следующую секунду — как будто окно открывают в переполненной паром комнате, — Рыжего отпускает, окатывает прохладным воздухом по горячей коже, он снова может делать вдохи. Потому что Хэ Тяня рядом уже нет.

Хэ Тянь уже хватает из корзинки на столе яблоко и подкидывает в воздух. Ловит с громким хлопком. Скользит к холодильнику — Рыжий видит краем глаза, — открывает дверцу, достаёт что-то. Присасывается к ягодному соку, прямо к горлышку.

Отвратительно.

— Свинья, — бросает он, просто чтобы не повисала эта стрёмная пауза после того, как минуту назад Рыжему жаром окатывало живот и голову. Просто чтобы перечеркнуть свой взгляд, который прилип к острому кадыку, движущемуся в такт глоткам.

— О-о, — умилённо протягивает Хэ Тянь, закручивая коробку крышкой. У него ещё влажные волосы, заведённые назад. Только пара острых, подсыхающих прядей пересекают лоб. — Тебя раздражает, когда пьют из пакета?

Меня раздражаешь ты, думает Рыжий, но только колючий взгляд бросает, и Хэ Тянь улыбается — во весь рот. С хрустом откусывает своё яблоко и закрывает холодильник.

— Может, ты и чай из чайника глушишь, — бурчит Рыжий, прочистив горло. — Кто тебя, идиота, знает.

— Идиота, — тихо дразнит Хэ Тянь. Он подходит сбоку, опирается поясницей о столешницу, продолжает жевать своё хрустящее яблоко. От его улыбки спину опять пробирает горячей дрожью.

Рыжий поднимает голову, глядя ему в глаза. Повторяет:

— Жрать из коробки — по-свински.

— Говоришь, как твоя мама, — Хэ Тянь наклоняется вперёд, почти касаясь Рыжего рукавом свежей домашней футболки. — Это так мило.

Теперь в его дыхании ощущается — совсем лёгкий, еле заметный, но всё же, — оставшийся запах сладкого алкоголя. Конечно. Вот и причина, почему этот звезданутый выглядит таким по-дурацки счастливым.

Рыжий раздражённо фыркает.

Отворачивается и ссыпает сыр в миску. Протягивает руку за помидором, кладёт его на разделочную доску. Тук. Тук. Тук. Тук. Тук. Хэ Тянь молча откладывает яблоко, смотрит на руки Рыжего. Задумчиво жуёт. Рыжий снова бросает на него хмурый взгляд и не может заставить себя отключиться от его присутствия.

— Тебе по приколу тут стоять? Думаешь, я твои понтовые ножи спизжу? Иди вон, сядь. Посиди, я не знаю. Телек вруби.

Хэ Тянь усмехается, выдыхает через нос. Бросает на Рыжего насмешливый взгляд, не поднимая головы, и продолжает наблюдать, как руки Рыжего вырезают из помидоров зелёную галочку, как снимают тонкую шкурку, как прозрачный сок вперемешку с прозрачными косточками выливается на доску.

— Кто тебя учил этому? — спрашивает он через пару минут.

Хочется ответить: нужно быть дауном, чтобы не уметь нарезать овощи.

Но Рыжий молча сжимает губы, прочищает горло. Контролирует своё дыхание. Начинает мысленно считать. Так он игнорирует Хэ Тяня. Так проще делать вид, что его вообще не существует.

— Пейджи, да? А отец что?

Рыжий поднимает руку и запястьем чешет кончик носа. Получается больно. Тема отца — табу. Так было всегда. Так будет всегда. Отец — слишком глубокая рана, которую ни одна сволочь не удосужилась зашить, зато каждый пытался ткнуть в неё пальцем.

— Совсем ты закрытый, да? — Хэ Тянь подбирается ещё чуть ближе, легко бодает его в плечо, опираясь рукой о стол. — Тайна за семью печатями. Ящик Пандоры.

— Ты дурак?

Хэ Тянь смотрит на него прищуренно — снизу вверх, — уткнувшись острым подбородком в плечо. Взгляд спокойный и чёткий, только слегка плывёт, передвигаясь от глаз — к скулам, от скул — к подбородку. К губам. Конечно, опять залипает на шраме. Потом моргает и возвращается своими обдолбанными чёрными дырами к глазам Рыжего.

Говорит совсем тихо:

— Ты красивый.

И на секунду кажется, что кто-то взял Рыжего за затылок и приложил башкой о стол, потому что в ушах после этих слов яростно, контужено звенит.

Бухой мудак. Пидор. Уёбище.

— Заткнись, — выдавливает Рыжий и резко отворачивается. Снова берётся за доску. Дрожащей рукой измельчает оставшуюся половину помидора.

Туктуктуктук.

Хэ Тянь понятия не имеет, какая мясорубка сейчас жужжит у него в грудине, он коротко смеётся — но быстро прекращает. Легко притирается подбородком и глухо шепчет:

— У меня от одного взгляда на тебя мурашки по всему телу.

Сука.

Рыжий бросает нож. Впивается пальцами в столешницу, шумно дышит носом. Отворачивает голову.

Что ж ты плечо своё не убираешь, а? — исходит ядом внутренний голос и он отчаянно орёт про себя: заткнись! Заткнись, пожалуйста, нахуй.

Но подбородок Хэ Тяня уже исчезает сам, выворачиваться не приходится. Эта гнида может быть сколько угодно наглой и самодовольной, но он никогда не берёт за горло. Не берёт измором.

— Да ладно, — говорит со смесью насмешки и недоверия. — Ни одна из твоих девчонок не говорила тебе этого?

Рыжему кажется, что он сейчас пережуёт собственные зубы. Или что они просто треснут и посыпятся изо рта. Бросает в сторону резкое:

— Нет.

— Почему?

Рыжий молчит, так что Хэ Тянь берёт его за плечо и тянет на себя. Хочет вернуть себе его глаза, но Рыжий дёргается. С силой бьёт по рукам. Делает шаг к нему и выпаливает в лицо:

— Потому что не было у меня девчонки! Понял, козлина?

Хэ Тянь на секунду застывает.

Смотрит, как будто Рыжий сообщил, что каждые выходные он выгуливает в парке мамин пульверизатор. Что-то в его выражении лица меняется настолько незаметно, настолько неуловимо, что сложно понять: что это вообще за выражение такое.

Рыжий резко выдыхает, слегка скаля зубы. Это было бы похоже на смешок, но не в этом случае. Сейчас он просто надеется, что его лицо не пылает так же сильно, как кончики ушей.

— Оборжаться, да? — он пихает Хэ Тяня в плечи — тот упирается задницей о столешницу, поэтому просто слегка отклоняется назад. — Да чё ты, давай. Посмейся. Тебе же в кайф. Ну?!

Улыбка окончательно пропадает с лица Хэ Тяня. Он слегка сводит брови, смотрит внимательно. Иногда на него находит: он сканирует Рыжего этим взглядом, как будто взламывает сейфы в его мозгах, один за другим. И самое стрёмное — неизвестно, что он пытается найти. Неизвестно, что находит.

К какому бы идиотскому выводу ни пришёл этот придурок, вываливает он вполне осмысленно, как будто в его голове только что сложилась сложная мозаика:

— Значит, тогда… это был твой первый поцелуй?

Сердце Рыжего в тихом ужасе останавливается.

— Что? — выдыхает он, кривя рожу. И, слишком громко:

— Чё ты несёшь?

Хэ Тянь смотрит в глаза. Тем взглядом, от которого хочется отвернуться. Сбежать. Потому что он смотрит и что-то видит. Смотрит и что-то соотносит в своей тупой башке.

— Это было впервые. Когда ты поцеловал меня. — И теперь это даже не вопрос, прямая констатация.

Рыжий заставляет себя дышать — воздух в лёгких дрожит. Рычит:

— Я не целовал тебя.

— Странно. Было очень похоже, особенно когда…

Он делает резкий шаг назад. Предостерегающе наклоняет голову. Привычно бычит.

— Завались.

Серьёзно, хватит.

С него, бля, хватит. Всё это дерьмо только топит их, топит их обоих. Неведомые ебучие силы просто швырнули их в Великий канал, привязав бетонную плиту к ногам, и: гребите, ребята. Удачи, ребята. Счастливо оставаться.

А они, блядь, не плывут, они тонут. Даже с такой хернёй не справляются. Куда им.

— Короче, — коротко говорит Рыжий. Ударяет рукой по бедру, плашмя. — Автобус последний проебать не хочу — пешком уже находился. Салат готов, если чё. Маслом сам заправишь, не развалишься.

Хэ Тянь молча следит за ним взглядом, не двигается, только складывает руки на груди. Всё это по-идиотски, каждая их встреча напоминает плёнку, которую не шибко умный парень ставит на проигрыш снова и снова, и снова, и снова. Повтор, повтор, повтор. Навязчивая мелодия без слов. А иногда слов так много, что нормальному человеку не разобрать.