Незаметно город-сад остался позади, ячейка, выплыв на трассу, выстланную мелкой изумрудной травкой, стала набирать скорость, несясь по воздуху подобно пуле. Вместе с нею несся целый поток братьев-близнецов с пассажирами в светлых комбинезонах. Все они были молоды лицом, хорошо сложены, розовощеки и приятны. Некоторые из них дремали, и на боках ячейки в режиме реального времени показывались их спящие лица, чтобы все проезжающие мимо могли любоваться правильностью черт. Другие пассажиры смотрели что-нибудь на встроенных мониторах, а на боках ячейки, чтобы все знали, транслировалось то же, что внутри. Плюс – лицо пассажира-зрителя, то озаряемого улыбкой от увиденного, то перекошенное ужасом от кадров исторического ужастика.
Теперь все исторические фильмы относились к ужастикам: в них показывались вонючие каменные города, дряхлые больные люди, страдающие, стареющие, умирающие… Если не страдающие телесными язвами, то вечно о чем-то плачущие, воздевающие руки, метущиеся… Слава браслетам! Все это давно было забыто и побеждено. Улицы утопающих в цветах городов населяли только улыбающиеся юные божественно сложенные создания.
В других несущихся по трассе ячейках кто-то шевелил ртом, созваниваясь с кем-нибудь. Их разговор, разумеется, представлялся всеобщему вниманию, транслируемый на улицу.
А если в одной ячейке ехали несколько человек, они непременно занимались любовью, так было принято, и все тоже транслировалось наружу, хотя никто и не смотрел. Не потому, чтобы стыдился или брезговал, а оттого, что все давно вошло в норму и никого уже совершенно не волновало. Волновало только то, как выгодно собственное ангельское лицо смотрится на пухлом белом боку летящей ячейки.
Анна Павловна глядела поверх ячеек на мелькающие деревья, упершись лбом в стекло, поеживаясь от холода и пытаясь, обняв сама себя, согреться.
Лицо ее было, как у всех теперь, красиво: юное, светлое, с правильным разрезом глаз, ровным носом. Красивы были черные густые волосы. Красива тонкая шея. Красива обнаженная ключица. Красивы аккуратная девичья грудь и талия, и руки, и ноги. Вся она была, как сошедшая с полотна в музее.
Трудно было дать больше двадцати пяти лет, а между тем на днях она отметила сто седьмой день рождения.
Нынче этим никого было не удивить. Не было в городе человека, не ложившегося под искусный нож роботов-хирургов. Все давно сделали себя такими, какими хотели.
Что касается не лица, а жизни Анны Павловны, то жизнь ее была самой обыкновенной: операции, творчество, восемь замужеств (а если выражаться современно, семь беззаботных романтических историй), пятнадцать детей, никак, кстати, с замужествами не связанных. Двух, первых, она по глупости выносила и родила в муках сама и даже пыталась воспитывать первые годы. Остальных, слава браслетам, поручила инкубатору, который в отличие от нее, непутевой мамаши, знал точно, когда и сколько витамина вколоть растущем организму, когда и как правильно успокоить, и чему полезному научить. Последних десятерых Анна Павловна даже никогда не видела. Зачем? Ей это было безынтересно, а самим детям, как доказала наука, куда полезней общество, чем мать. Все они еще спеленатыми отправились на освоение планеты Эдем.
Было, правда, в жизни Анны Павловны то, что страшно отличало ее от большинства современников: Анна Павловна родилась и выросла в той самой прошлой эпохе, которую теперь показывали в ужастиках. Выросла среди стареющих родственников, в пыльном городе, сама по юности, по глупости много плакала и нелепо заламывала руки… Но все это было так давно, так разительно не похоже на сегодня, что Анна Павловна ничего практически не помнила и вспомнить не пыталась. И с детской наивностью даже смотрела теперь исторические ужастики, как будто к ней они не имели никакого отношения.
Она счастливо проживала сто восьмую свою весну и обдумывала девятое замужество.
2
– Прибыли, ваше сиятельство, – прервала карета размышления Анны Павловны.
Открылись двери.
Далеко простиралось изумрудное поле, вытканное маленькой весенней травой и желтыми одуванчиками. Слева и справа синел лес, обнимающий поле.
Дождь иссяк, хотя небо оставалось затянуто совершенно.
Браслет заметил очередной скачок пульса и выпустил в вену успокоительное.
Серебряные башмачки Анны Павловны ступили на первую ступеньку, на вторую и, наконец, на мокрую траву.
– Вечер уже, ваше сиятельство. Хорошо бы домой, согреться. Констанца шлет сигнал, что приготовила королевский ужин!
– Конечно, сейчас поедем, – ласково отвечала Анна Павловна, глядя вдаль…
Она сама не знала, зачем приехала сюда. Что-то смутное шевелилось в голове и звало туда, через поле, на горизонт, где уже плыл первый туман…
– Вы так хороши сегодня! – воскликнул браслет.
Анна Павловна нахмурилась: она слышала, что браслеты переходят в режим комплиментов, когда нужно непременно спасти хозяина от дурной идеи, отвлечь.
– Какой холодный вечер для ваших нежных плеч! Поедемте назад!
Анна Павловна, и правда, поежилась от холода, но не пошла. В ней вдруг проснулось любопытство… Да, кажется, именно любопытство… Она не собиралась спорить с заботливым браслетом, вредить себе, простужаться. Она хотела только поглядеть… Дойти до края поля… Казалось, там что-то важное ждет… Казалось, она знала это место… Давно знала, но теперь не могла вспомнить… Какое-то чувство разливалось в груди, и хотелось дать ему разлиться совершенно… Пьянящее…
– Ваше сиятельство, пощадите! Вернемся в карету!
– Я хочу только посмотреть…
– Вы так… непосредственны! Это прекрасно! Это благородные порывы… Но, помилуйте, давайте приедем завтра. Будет солнце, будет тепло… А сегодня уже поздно… Вы оригинально одеты… Взволнованны… Давайте завтра? Ничего не изменится, если только отложить на несколько часов до завтра… Завтра обязательно приедем! Я сам все организую!
– Риша, да что ты? Ничего дурного, что я посмотрю…
Дул холодный вечерний ветерок, от которого качались, будто под мягкой ладонью, одуванчики. Трепетало на ветру тонкое шифоновое платье, Анна Павловна вздрагивала от холода. С этим ветром, с прерывистыми вздохами входили в нее новые и новые чувства, непонятные…
Браслет судорожно впрыскивал в вену успокоительное, превышая уже все допустимые нормы, посылая на спутники сигналы тревоги и запрашивая Центр, как действовать в этой непредвиденной ситуации: подопечная стремительно впадала в нервный припадок…
– Анна Павловна! Клянусь, завтра же мы приедем сюда! Только сейчас будьте благоразумны…
– Да ты надоел мне, Ришелье! – вскрикнула вдруг она, забыв вечную вежливость и захотела сдернуть браслет с руки, но тот совершенно не поддался. Только из-за рывка пущенные в вену иголки сорвались, показалась пара капель крови, брызнула наружу прозрачная струя успокоительного.
От вида крови Анна Павловна пришла в ужас.
– Что ты делаешь!
– Успокойтесь, пожалуйста, я желаю только добра, я не наврежу! Не срывайте…
– Кровь! Кровь! Ты ранил меня! Прекрати! Пусти!
Она с утроенной силой стала срывать браслет, но тот держался совершенно мертвой хваткой и непрестанно брызгал лекарствами.
– Пусти! Приказываю! Сейчас же! Как ты смеешь! Пусти!!!
Анна Павловна заметалась, увязла в мокрой траве, повалилась на землю и покатилась, взвизгивая, силясь сдернуть чертово украшение.
Она вспомнила вдруг, что в незапамятном детстве умела высвобождаться из любых самых тугих наручников, наловчившись как-то по-особенному сжимать ладонь. Теперь она отчаянно пыталась вспомнить этот трюк…
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
