Может быть, вы посчитаете, что мной двигало чувство зависти к тем, кто знает свою родословную? Может оно и так (вам со стороны виднее), но в данный момент я сижу в пыльном и душном архиве и не знаю с чего начать поиски.

Как только в средствах массовой информации стали говорить о том, что мы – россияне не должны быть Иванами, родства не помнящими, я учинила своей маме допрос с пристрастием: «А расскажи мне про наших предков!». Всё стопорнулось на моей прапрабабушке по дедовской линии. И фотографий никаких нет, и могила потеряна, и кто она такая – никто не знает. Осталось только семейное предание о том, что её в лодке прибило к берегу, где жили наши родственники. Подросла, вышла замуж за прапрадедушку и стала полноправным членом нашей семьи. Предки мои так и не решили– то ли шведка она была, то ли финка. Из чего такие предположения были сделаны узнать уже не у кого. Ещё до революции произошёл переезд из деревни в Санкт-Петербург и с тех пор все контакты с прошлой провинциальной жизнью прервались. Что же касается самой девочки, то когда её нашли, она ничего не помнила. На вид ей года четыре было, а в таком возрасте человек уже на каком-то языке говорит и как-то себя идентифицирует. В данном случае этого не произошло. И теперь из-за этих странностей я сижу здесь и пытаюсь понять, чего же в семейной истории больше – мистики или склероза.

15 октября 2005 года.

Маленький четырёхэтажный домик, несмотря на своё близкое расположение от выставочного комплекса на Васильевском острове, в глаза прохожим не бросался. А прохожих было много, вернее не прохожих, а приезжих. Не было такой выставки, чтобы всем посетителям, приехавшим на своих колёсах, хватило места на автостоянке. Ставились машины и напротив этой маленькой постройки, расположенной между двумя параллельными улицами. Правда, парковка была только с одной стороны, так как с другой улицы, дом вообще не было видно. Его окружали солидные, по размеру, сооружения. Одно из них было новым, ещё не до конца заселённым. Может потенциальные жильцы отказывались от покупки квартиры из-за такого нереспектабельного соседа?

Необычность домика заключалась в том, что он тоже казался не вполне заселённым. По вечерам зажигалось лишь несколько окон, причём не было понятно, кухонное это окно или комнатное.

Если бы кто-нибудь задался целью опросить местных жителей на предмет того «Есть ли у вас друзья, живущие в этом доме?», то он узнал бы потрясающую вещь. Мало того, что ни у кого не нашлось бы даже знакомых, так ещё никто ни разу не видел, ни одного входящего, ни одного выходящего, ни даже силуэт человека в окне, включающего вечером свет.

Домик, конечно нельзя было назвать аварийным, но новым в нём была одна единственная дверь. Только через неё и можно было попасть внутрь, открыв какой-то замок. Кстати, одни соседи думают, что там стоит кодовый замок, другие считают, что домофон. И очень малой части жителей Санкт-Петербурга была предоставлена возможность бывать внутри. Впрочем, избранные об этом не распространялись.

На первом этаже располагалось нечто вроде постоянно действующей антикварной выставки-продажи и актовый зал. На втором – коридор с многочисленными пронумерованными кабинетами без табличек. На четвёртом находилось два помещения. Одно из них являлось конферецзалом, а другое напоминало огромную комнату отдыха, изобилующую экзотическими растениями, аквариумами и фонтанчиками с необычными рыбками. Воздух здесь казался слишком прозрачным, комфортным по чистоте и температуре. Кондиционеров нигде не было видно.

На третьем этаже в конце длинного коридора, оснащенного удобными скамейками для посетителей, находилась уютная приёмная, предваряющая деловой, но вполне располагающий кабинет. В нем вся мебель и аксессуары соответствовали «Викторианскому стилю» и были выполнены исключительно из красного дерева. Иногда встречалось и «под красное дерево», если технология производства или эксплуатации изделия исключала использование пожароопасного сырья. Но кто об этом мог знать?! Даже самый придирчивый искусствовед, обладая компетенцией в высшей инстанции, не в силах был бы определить, что здесь является подлинником, а что подделкой? Или даже не так: никто, кроме хозяина кабинета не мог доказать подлинность происхождения предметов интерьера (и даже их материала). Поэтому, любой посетитель каждый раз чувствовал себя как в заповеднике – вроде и бывал уже здесь, а все равно ничего не понятно!

С красным деревом успешно контрастировали три белые мраморные статуэтки, доподлинно напоминающие живых людей. При использовании лупы, дотошный ценитель искусства мог разглядеть даже морщинки вокруг глаз. Мини-скульптурки стояли на подоконнике, заменяя собой привычно ожидаемые горшечные цветы. На стене за единственным рабочим столом от пола до потолка изящно драпировалась бархатная вышитая картина с изображением памятника Петру Ι. Рядом, напротив двери, висели дорогие старинные часы с позолотой.

Вся обстановка кабинета характеризовала своего обитателя, как человека влиятельного; возможно консервативного; стремящегося к надежности; обладающего изысканным вкусом, а также предпочитающего реалистичное искусство.

Сейчас, в столь дорого обставленном помещении, находилось двое мужчин. По одежде и жестам было видно, что один из них привык доминировать, а другой подчиняться. Руководитель сидел у окна, за столом, который, несмотря на свои внушительные размеры, находился в идеальном порядке.

– Дорогой Порфирий Лукич, объясните мне, пожалуйста, что же произошло сегодня в архиве, а главное – почему? Неужели вы – самый лучший архивариус всех времён решили уйти на заслуженный отдых? А может быть, у нас не хватает кадров, и вы поставили наблюдателем новичка из числа массовиков – затейников, которые только и могут, что на энергии толпы паразитировать и её же развлекать? В общем, сегодня объяснения мне, а завтра подробный отчёт на утреннем совещании. Слушаю вас внимательно!

Господин Владомир был очень привлекательным мужчиной, на вид – 40 – 45 лет, высокого роста, крепкого телосложения. Выступающие лицевые кости и благородная седина на висках, необъяснимым образом добавляли ему шарма. Тёмно-серый стильный френч подчёркивал безупречное телосложение.

Его монолог прозвучал спокойно, но требовательно. Выйдя из-за стола, он встал у окна, отвернувшись от собеседника. Ему не хотелось, чтобы по его глазам могли определить его истинное отношение к ситуации. Впрочем, это была скорее привычка, чем предосторожность. Глаза этого человека чаще всего выражали либо глубокое понимание, либо сарказм. Его уравновешенность, впрочем, как и его властность за долгие годы жизни из необходимой маски переросли в необходимую черту характера. К его великому сожалению мало осталось тех, кто ещё помнил его богатую мимику в молодости.

Порфирий Лукич, лысоватый маленький человечек, представлял полную противоположность своего начальника. Он напоминал добродушного пенсионера, наконец-то вырвавшегося на свободу дачно-доминошных удовольствий и ни в коем случае не желавший возвращаться на службу. С другой стороны, в нём угадывался советский мелкий чиновник, поднаторевший в приписках и гибких отчётах. К этому разносу он был готов. После театрального покашливания в пухлый кулачок последовало прочтение неизвестно откуда взявшегося блокнота:

– Наш наблюдатель, хоть и новичок. Но он сдал на квалификацию. Катализатор ситуации был не в нём. Рядом с человеком, который случайно взял почитать магическую книгу, сидела совершенно простая, на вид девчонка – чуть-чуть за двадцать лет. Как только младший архивариус стал гипнотически убеждать того самого читателя в том, что книгу надо вернуть на место, эта девица как заорет «Что здесь происходит!? Милиция!».

Наблюдатель ретировался. Девица выволокла горе-книголюба на улицу и попыталась привести его в чувство. Нештатная ситуация хотя и требовала просчитать обоих, но исходя из положительной гипнотической реакции этого читателя, я понял, что наша проблема в этой девушке. Завтра утром на совещании будет полный отчёт о ней.