Катится-катится солнце по небу синему, катится-катится яблочко по блюдцу золоченому, норовит мне казать, куда племянницу князя нашего Кощей умыкнул. Только черным-черна в том блюдце вода, тут и колдуном быть не надобно, сразу ясно: не видать мне ответов.

— Прости, Златко, — девица Марьяна винится, — не могу сыскать я пропажу княжескую.

А на ресницах у Марьяны слезы блестят. Не сыщет племянницы княжеской чарами своими — на костер дружинники сволокут. Тяжек князь на милость, скор князь на расправу. Все колдуны из нашего княжества посбегали, кто рыбою оборотился да в море канул, кто птицей в небеса взмыл, кто волком в леса сбежал да тропами звериными от дружины ушел. Только девица Марьяна укрыться не смогла, затаилась в избушке лесной, да донесли люди недобрые князю, дескать, вон где колдунья сидит. Отправил князь дружину в те леса, велел Марьяну сперва допытать, чтоб помогла племянницу его найти, а после везти к престолу.

— Людей потешу, спалю колдунью.

— Мыслимо ли, князь? — я отродясь молчать не молчал, коль несправедливость чуял. — Никогда колдуны людям врагами не были, скольких травники на ноги поставили, скольких ворожеи предсказаниями от бед сберегли. За что ж ты на костер их?

— Молчи, Златко! — князь по столу кулаком стукнул, аж чаи подпрыгнули. — Молчи, покуда сам в огне не пляшешь. Сам не ворожишь ли в покоях своих, часом, что могучих по двору раскидываешь, а сам хвороба бледная?

— Нет ворожбы в том, князь, упражняюсь я неустанно.

Поскрипел князь зубами, велел мне с глаз его скрыться. А куда мне и скрыться подальше от столицы, как не с дружиной напроситься? На то дружинникам и горя мало, коня мне подвели да выехали потихоньку за ворота. Старшой дружинник на меня глянул косо да промолчал, только и обронил неприветливо:

— К колдунье пойдешь, ты лицом красив да станом тонок, вместо языка мед — улестишь девку, не напугаешь.

Пошел я в избушку, как сказано было, посланником княжеским представился, имя свое назвал, девицу Марьяну утешил.

Сидят сейчас княжеские дружинники возле избушки, ждут, что мне девица Марьяна скажет. А она слезы горькие роняет — не оборотиться ей пичужкой серой, не прыгнуть зайцем пугливым. Да и по тропе не убежит, хромоножкой Марьяна родилась.

— Что же будет теперь со мной, Златко?

Молчу я, плачет Марьяна.

Тут в дверь старшой дружинник стучит. Захолодело у меня внутри все. Лютом старшого не зря кличут, свиреп он как медведь зимний, в плечах широк да в беге не медлителен, восхочет — так в узел меня свяжет, особенно коли вся дружина на подмогу придет. Подошел я, глянул он на меня да и говорит тихонько:

— Приказал мне князь тебя удавить по дороге, не хочет жизнь свою у тебя в долгу держать. Только зла я на тебя не имею, Златко, ты меня от лихорадки огневой выходил. Бери девку да бегите к болотам. Скажу князю, что заворожила нас девка Марьяна да тебя за собой увела.

— А ну как дружина вся за нами помчится, Лют?

— А кто дружину-то подбирал? — и глянул на меня, до костей огнем от взгляда прожгло.

Схватил я Марьяну за руку, из избушки выскочил. Бросил мне Лют на плечи накидку меховую, да по спине ладонью хлопнул, чуть дух не выбив.

— Беги, Златко.

Вскинул я колдунью на плечо, да помчался с нею, сколько духу хватило. Только дружина вслед засвистела. Ни один с места не сдвинулся, дали нам уйти в леса.

Вьется тропа темная, змеи лесные недобро смотрят, лежит путь наш в болота черные, к топям мрачным. Марьяна уж и плакать забыла, идет со мной рядом, хромает, поспешая. Замедлил я шаг, поляну для отдыха выглядываю.

— Добр дружинник княжеский, — тихонько девица говорит.

— Разве то доброта, Марьяна, — я посмеиваюсь невесело. — Смерть верную отдаляем.

Дрожит Марьяна, совестно мне стало.

— Не плачь, девица-колдунья, не подумавши, сказал. Передохнем маленько да пойдем дальше, наберу по пути корешков съедобных, птиц наловлю, не помрем с голоду. Лето на дворе стоит, не злы звери дикие, да и не сунутся они сюда.

Повеселела Марьяна, на бревно уселась, кинул я ей на плечи накидку Лютову.

— А почему ж они нас отпустили? — она дивится.

— Пришла в столицу болезнь огненная, на терем княжеский обрушилась, пожгла княгиню нашу. За то князь колдунов всех на костер и отправил, дескать, не сберегли ненаглядную, а то сами и навели. Захворал и старшой дружинник, ни один лекарь к нему подступиться не смел, только я воду носил да Люта поил. Вот и решил он, что я его у смерти отнял. А дружина вся за Люта горой стоит, поперек его слова не идет.

— А ты кто же? — Марьяна пуще дивится.

— Воин я, из земли далекой, из краев нездешних. По свету мало да постранствовал, искусству воинскому выучился у мастера одного. Силы мне не достало да ловкости полной горстью отмерили, через то от людей лихих спасался. А как из болотной топи утопающего одного потянул, так и осел на одном месте. Не знал, что князь то, решил, боярина какого конь занес да сбросил, а охрана его вся в броне тяжелой да сами дубы могутные, им в топь не пролезть. Бросился я в болото по лесине, вытащил тонущего, думал, хоть покормить выпрошу, да так ко двору и был принят. Только вот не любит князюшка наш в долгу быть, слыхала, удавить спасителя своего приказал.

Молчит Марьяна, молчу и я, гляжу на чащу черную да вспоминаю, как на перинах нежился в руках сильных, как целовали меня поутру сладко да с вечера хмельно. Не сказал я Марьяне, что не просто у смерти Люта отнял, себе забрал медведя недоброго, волка хищного. Мужем не называл, слова ласкового на людях не ронял, взгляда лишнего не дарил, только ночь и ведала, что в тереме Лютовом творилось. А теперь не увидеть мне его вовеки, сбежал я, что помер.

— Вижу я, что печаль у тебя на сердце лежит, камнем давит.

— Оставил я сердце при дворе княжеском, — отвернулся я. — Коль отдохнула, бредем дальше, девица.

Поднялась Марьяна, за плечо мое ухватилась да похромала рядышком. Она молчит, да я тоже беседой развлечь не спешу, по сторонам поглядываю. Чую взгляд я чей-то, недобрый да холодный, слышу шелест травы высокой.

— Не одни мы тут, — Марьяна шепчет.

Разошлась трава в стороны, выползла к нам девица с хвостом змеиным, на нас смотрит да ухмыляется недобро.

— Кто такие, гости дорогие?

— Златко я, воин странствующий. Марьяна это, сестра моя младшая, колдунья лесная.

Хоть слукавил я да лучше уж сестрицей представлю, чем всем сознаюсь, что умыкнул Марьяну не по своей воле, женой называть не собираясь.

Примолкла змеиная девица, на нас поглядывает, хвост кольцами свивает. Подумала она немного да и молвит мне:

— Есть у меня к тебе просьба, Златко, воин странствующий. Отдай мне сестрицу свою.

— Сдурела, девка змеиная? — сам полозом шиплю.

— С блюд золотых есть будет, бусами в три ряда увешаю, пальцы кольцами украсит, в шелках ходить станет. Отдай сестрицу.

— Не отдавай, Златко, — Марьяна кричит.

— Тайны все лесные открою, чары поведаю, все слова заветные змеиные на ушко нашепчу. Отдай сестрицу.

— Не отдам, — и пуще к себе прижимаю. — Свои слова она знает, да на голос сама не глуха. Слышит, как ее торгуешь.

— Ветер холодный не подпущу, не по земле, по травам шелковым ходить станешь, — вьется, все ближе подползает, руки к Марьяне тянет. — Иди со мной, девица, княжной змеиной станешь, под землей неволить не стану, по лесу ходить будешь, как сама восхочешь. Уговори брата тебя отдать.

Глянула на меня Марьяна, привздохнула, на княгиню-полоза поглядывает. Разок глянула, второй глянула, да говорит тихонько:

— Не уйдешь ты со мной далеко, Златко, путы я у тебя на руках шелковые. Оставь меня с нею.

— А ну как сгубит?

— Мне все одно на свете не жить долго, Златко, коль с тобой пойду. Болота черные далече лежат, на болотах тех я в топь провалюсь, на ягоды польстившись. В топь не провалюсь, так ночью за огоньком болотным побегу. Огонек не сманит, так с голоду умрем, хромоножка я, иду небыстро, не минуем мы болота те вместе.