– Стандарты – это хорошо, – похвалил он. – А о чём стандарты-то?

– Разные. Системы проектного менеджмента, управление качеством, эйч ар1. Кроме того, готовим аутентичные переводы, выпускаем руководства и комментированные нашими юристами сборники стандартов и правил.

– Переводы?

– Да. Это тоже.

– Что ж, это тоже хорошо, – он словно поддразнивал. – Стало быть, языки знаете. Так чего вы там переводите?

– Руководящие документы, рекомендации, директивы – еэсовские и айсовские.2

– И что же дают эти ваши, как там, эсэсовские стандарты? – старику, как мне показалось, на самом деле безразлично, что и кому они дают, и, кроме того, он намерено исказил аббревиатуры, которые ему также должны быть известны, с тем, чтобы выказать своё отношение к моей профессиональной деятельности. Люди старшего поколения часто негативно относятся к подобного рода работе, считая консалтинг получением денег из воздуха и лукавством. Если я правильно расслышал презрительные нотки в тоне профессора, то сейчас прозвучит: «Синекура», или что-то вроде. Что ж, увы, не всем достаются героические профессии…

– В смысле пользы? – продолжал профессор после небольшой паузы, очень точно уловив момент, когда я собрался ответить. Он не то чтобы перебил меня, он твёрдой рукой держал разговор в заданном им темпе и русле. Он ясно демонстрировал, кто здесь главный. Это доставляло ему удовольствие. Стариковское тщеславие.

– Они позволяют снизить затраты и получить дополнительную прибыль за счёт оптимизации бизнес-процессов и чёткой регламентации организационных и производственных процедур, – ответил я, нисколько не рассчитывая быть понятым.

– А точнее? – он продолжил тему, при этом из голоса исчез сарказм и появилась интонация, обозначающая живой интерес. Я купился: как ответственный родитель он же должен составить представление об общественной полезности своего потенциального зятя, надёжности добываемого им куска хлеба и коэффициенте пропорциональности этого куска общему объёму ВВП.

– В смысле пользы – мы помогаем нашим клиентам найти возможности для улучшения деятельности, оптимизировать их бизнес, что благотворно сказывается на прибыли и возврате инвестиций. Доволен заказчик, при хорошем раскладе удовлетворены акционеры и всегда – мы.

– Продажная девка империализма вся эта ваша оптимизация, – он поморщился. – А платят-то хорошо? – поддельный интерес к моей деятельности сменился на практическую заинтересованность её результатами.

– Да. Достойно. Я, конечно, не олигарх, но не бедствую, – я подумал, что нужна конкретика, для того чтобы Иван Петрович не подумал, что я буду претендовать на приданое в размере полу-царства, изрядное содержание или иную долю его имущества. – Я приехал сюда три года назад. С двумя дорожными сумками. За это время обосновался, купил квартиру, машину, – при этом я не стал утомлять старика подробностями того, что квартира станет моей только в отдалённом будущем, после полной выплаты кредита, процентов и комиссий, а машина, в общем, не первой свежести и уже второй раз за два последних месяца в ремонте, в связи с чем я добирался сюда пешим порядком от остановки электрички.

– Ну вот, и платят достойно, и современно, и пуп не сорвёшь. Ученье – свет! – профессор закурил тонкую сигару и протянул мне небольшую деревянную коробочку. – Курите?

Я кивнул и угостился.

– Придвиньте кресло и присаживайтесь, я же вам сразу сказал, – он снова указал на кресло.

Я уселся рядом. Пауза. Трубка мира. Какое-то время мы сосредоточенно молчали. Не знаю, о чём думал Иван Петрович, лицо его было напряжено, он машинально следил глазами за струйкой сигарного дыма, но не видел её. Как, впрочем, и всего остального в этой комнате. Я сознательно поставил кресло сбоку от него, чтобы избежать его тяжёлого прямого взгляда. Я подумал, что теперь мы можем говорить, глядя на огонь в камине. Это придаст нашей беседе более спокойное и приятное, дружеское, да чего там, – родственное течение. Ещё я подумал, что кресло на самом деле предложено только сейчас. И сокращение дистанции – искомый мной результат. Я расслабился, сочтя дело сделанным. К тому же я, кажется, подобрал ключ к нашему диалогу, точнее, к методу профессора управлять беседой, поддерживая напряжение, меняя темы, возвращаясь к уже сказанному. Иван Петрович, безусловно, мастер своего дела и слова. Я даже подумал, что тренинги, на которых я вырабатывал навыки ведения переговоров, захвата и удержания внимания собеседника, все эти псевдонаучные штучки, НЛП3, советы психологов не мешало бы дополнить мастер-классом от профессора Шустова.

Итак, я принял его игру. И принял её (сигара сладиґла и отдавала вишнёвой косточкой) на равных. Хотя в мои задачи не входит разгром противника, а лишь установление дипломатических отношений, я считал, что, тем не менее, должен проявить себя достойно во всех ипостасях мужчины: мужа, отца, надёжного и верного товарища, воина, добытчика, поэта и философа (и во здравии, и в болезни). Задача-максимум – понравиться и добиться расположения, минимум – заставить считаться с самим фактом моего существования и моим намерением стать (я сам до конца не определился со своим отношением к этому) е-дин-ствен-ным мужчиной в жизни его е-дин-ствен-ной дочери. Уф!

Какой забавный болванчик на каминной полке! Какой-нибудь японский божок. Потри тридцать три раза ему брюшко – и будет тебе счастье. Я ещё раз осмотрел кабинет, ослабил петлю галстука, расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке и тут же почувствовал холодную, пронзающую сталь его глаз. Рано я расслабился. Будь я разведчиком, в этот момент мне пришлось бы раскусить капсулу со вкусом миндаля.

Он повернулся в кресле (моя уловка не возымела действия) и снова смотрел на меня почти в упор. Профессор вновь атаковал.

– Вы сказали, что за счастье моей дочери готовы отдать жизнь, – однако не смогли точно сформулировать, что для вас, лично для вас, есть счастье, – его взгляд размозжил мне мозжечок. – Убеждаете в серьёзности своих намерений, но разве это серьёзно для взрослого мужчины – жизнь за счастье? За нечто эфемерное и практически не существующее вы предлагаете свою жизнь. Счастье – это всего лишь миг, вспышка, а вы готовы поставить вечность вашей жизни против мгновения. При этом понимание счастья возникает, заметьте, не в момент наступления, а спустя некоторое время после его утраты. Иногда на склоне дней понимаешь, что единственный раз в жизни был счастлив, в далёкой юности, когда рано утром… Впрочем, к делу это не относится. Вы пытаетесь меня обмануть, или действительно так считаете? – поскольку в этом вопросе риторики не меньше, чем в вопросе о сущности счастья, он не стал ломать ритм, снижать темп произносимых фраз и делать паузу для моего неготового ответа. – Итак, вы азартный человек и готовы сыграть в игру? Вы… Э-э… Как там?

– Александр, – подсказал я.

– Да, Александр… Не боитесь проиграть?

– Нет! – ответил я без комментариев.

– И правила вам известны?

– В общих чертах, – я сразу не нашёл, что ответить. Нападение профессора выбило меня из колеи. Этот неприветливый тип даже не извинился за свое хамское «Э… Как там?» А ведь старикан, возможно, совсем скоро станет моим родственником, father in law4. Назвать его по-русски «тестем» даже мысленно пока как-то не получилось. Татьяна предупреждала меня о причудах Шустова, но, как и к чему бы я ни готовился, предугадать дальнейшее направление нашей милой беседы не мог. Я придумал текст, набор выспренностей (правда, смахивало это на дешёвый фарс в самодеятельной постановке сельского клуба), надел парадную, дорогую рубашку, костюм и галстук, смертельно надоевшие на работе, отрепетировал строгое и решительное выражение лица и… и, похоже, не угадал.

– Насколько серьёзно вы относитесь к тому, о чём говорили? – в его глазах как будто снова разгорелись огоньки. Холодные и недобрые.